нать раньше позднего вечера, когда он вспомнит суть беседы и переживет момент облегчения). Робкий врал редко; более учтивый агент ОУР врал часто, чувствовал Сильваншайн. Окно щелкало от мелкого дождя – такого, когда колет кожу, но не намокаешь. Мелкие капли – малюсенькие – звякали по стеклу, в котором было видно, как в целом менее надежный из двоих взял себя за подбородок и вздохнул как минимум отчасти ради эффекта. Где-то позади слышались звуки карманной игры и тихие звуки агентов, наблюдавших за игрой через плечо игравшего, тот же молчал. Дворники фургона или автобуса подвизгивали на каждом втором проходе – Сильваншайну пришло в голову, что водитель чуть ли не положил на руль подбородок, потому что придвинулся вперед, поближе к лобовому стеклу, как делают тревожные или близорукие люди, когда им трудно видеть. Лицо у более лощенного из двоих оуровцев в окне напоминало формой чуть ли не воздушного змея – одновременно и квадратное, и заостренное на скулах и подбородке; Бондюран чувствовал ладонью острое давление подбородка и как край рамы впивается прямой линией между косточками локтя. Все, кроме Сильваншайна, знали, где были и что делали в Джолиете, но никто не думал об этом информативно, потому что люди и не думают так о том, что едва закончили. Снаружи было очевидно, что это за машина – как по форме и покачиванию, так и по тому, что верхний коричневый слой краски нанесли небрежно и местами фары едущих позади выхватывали под ним проблески ярких цветов, раздутый шрифт, иконки на палочках под углами, намекавшими на вкуснятину каким-то таинственным образом, который понимают только дети. Внутри стояли звуки двигателя и колеблющегося ропота разговорчиков, подтаявших от ожидания завершения чего-то – возможно, конференции или корпоратива, а может, курсов повышения квалификации; работники в Роме вечно ездили на курсы повышения квалификации в Буффало и Манхэттен, – и карманной игры, и легкого шуршания или причирикиванья в дыхании бледного розоватого мужчины, который, чувствовал Сильваншайн, смотрит ему на правую сторону лица, и вопроса Бондюрана о ромском подразделении ОУРа, и гулковатого шепота с одного места впереди, одного – сзади и одного – справа от тех, кто, возможно, слушал наушники, – верный признак молодого агента, и Сильваншайн осознал, что в последний раз видел черного или латиноса в аэропорту Чикаго, который не О’Хейр, но название заарканить никак не получалось, и было бы странно доставать из чемодана чек за билет, – тогда как низенький как будто наблюдал за ним, ожидая, когда он чем-нибудь выдаст какую-нибудь ущербность или дефицит памяти. Опишите преимущества восьмеричного языка программирования над двоичным при разработке программы 2 уровня для отслеживания закономерностей в таблицах денежных потоков корпораций, назовите два ключевых преимущества подачи франшизой формы 20–50 как дочерней компании над подачей как автономного корпоративного юридического лица – и вот опять, обрывок духовых, который Сильваншайн не мог узнать, но из-за него хотелось подняться и мчаться вслед за чем-то в ватаге всех районных ребятишек, высыпавших из своих соответственных дверей и несущихся по улице с воздетыми в руках деньгами, и не успел Сильваншайн подумать, как уже сказал:
– Как ни странно прозвучит, вы двое время от времени не слышите ли?..
– «Мистер Пышка», – произнес теперь агент справа баритоном, который совсем не шел к его телу.
– Четырнадцать грузовиков S-корпорации – производителя замороженных кондитерских изделий из Восточной Пеории «Мистер Пышка» конфискованы вместе с офисом, поступлениями и акциями уставного капитала четырех из семи членов семьи, де-факто владевших, как убедил прокурор Региона судью Седьмого округа, частной S-корпорацией, – сказал Бондюран. – Разочарованный работник, сфальсифицированные планы амортизации на все, от морозилок до фургонов вроде этого…
– Оценка риска налоговой задолженности, – сказал Сильваншайн, в основном чтобы показать, что знает жаргон. Сиденье прямо перед ним было свободным, открывая вид на морщинистую и мясистую шею того, кто сидел еще дальше, в кепке с логотипом пива «Буш», задвинутой на затылок в знак расслабления и неформальности.
– Так это фургон мороженщика?
– Самое оно для морали, да? Будто покраска от кого-то скроет, что сливки Поста едут на том, из чего мужик в белой мешковатой форме и с резиновым лицом, напоминавшим бланманже, продавал «Ореховых приятелей».
– Так водитель раньше работал в «Мистере Пышке»?
– Поэтому мы сейчас еле крадемся.
– Лимит – девяносто; сам, если хочешь, глянь на всех, кто за нами скопился и мигает дальним светом.
У того, что поменьше и порозовее, Бриттона, было круглое, покрытое пушком лицо. Около тридцати, и заметно, что он не брился. Самое странное, что район Сильваншайна в Кинг-оф-Праша был строгим сообществом – с лежачими полицейскими, с объединением жильцов, запретившим любую торговлю на территории, особенно с каллиопой; Сильваншайн ни разу в жизни не бегал за мороженщиком.
– Контракт водителя не разрывали – конфискация прошла только в прошлом квартале, ЗД решает, что выгода от сохранения машин и водителей до конца контракта настолько перевешивает прибыль от их реализации на аукционе, что теперь все ниже G-11 ездят на фургонах «Мистера Пышки», – сказал Бондюран. Когда он говорил, его рука двигалась вместе с подбородком, что Сильваншайну показалось неловким и фальшивым.
– Миссис Недальновидность.
– Ужасно для морали. Не говоря уже о пиар-провале, когда дети и родители видят, что фургоны, которые ассоциируются с невинностью и вкусными «Карамельными Зарядками», захвачены и как бы порабощены Службой. В том числе для наружки.
– Мы на этих фургонах и наружку ведем, если можешь себе представить.
– Чуть ли камнями не забрасывают.
– «Мистер Пышка».
– Иногда музыка прорывается; в некоторых фургонах ее обрывки слышатся каждый раз, как они сменяют передачу.
Они миновали еще один билборд, на этот раз с правой стороны, но его Сильваншайн разглядел: «ПРИШЛА ВЕСНА – ЗНАЧИТ ПОРА ЗАДУМАТЬСЯ О БЕЗОПАСНОСТИ НА ФЕРМАХ».
Бондюран – его задница уже устала от двух дней на складном стуле – смотрел, ничего на самом деле не видя, на двадцать акров кукурузного поля: здесь стебли запахивали в апреле, когда боронили поля для засеивания, вместо того, чтобы запахивать осенью, так они всю зиму перегнивали и удобряли почку, хотя Бондюран сомневался, что при наличии фосфорорганических удобрений и тому подобного это стоит двух дней запашки осенью, плюс по какой-то причине – папа Хиггса рассказывал ему, по какой, но он забыл, – зимой здесь любят комковатую почву, вроде как она что-то защищает в земле, – и неожиданно для себя Бондюран вдруг поймал себя на мысли, что щетинистое поле напоминает подмышки девушки, которая нечасто их бреет, и, не осознавая ассоциации между миновавшим полем, уже успевшим смениться дикой дубовой рощей, с подмышкой и девушкой, он сбился на мысли о Шерил Энн Хиггс, ныне – Шерил Энн Стэндиш, оператор ввода данных в «Американ Твайн» и разведенная мать двоих детей в двойном трейлере, за попытку поджога которого вроде как арестовали ее бывшего вскоре после того, как Бондюран стал GS-9 в ОУР, его бывшая пара на выпускном Центральной католической школы Пеории 71-го, когда их обоих приняли в Выпускную свиту, а Бондюран стал вторым вице-королем выпускного и щеголял в бирюзовом смокинге и слишком тесных прокатных туфлях, и в ту ночь она ему не дала даже после бала, когда все остальные по очереди трахались со своими парами в черно-золотом «Крайслере-Нью-Йоркере», который они взяли напрокат вскладчину на ночь у папули коротышки в «Герце» и весь заляпали пятнами, так что коротышке пришлось все лето сочинять отчет о «нью-йоркере» за стойкой «Герца» в аэропорту. Дэнни как-то-там, папуля у него скоро помер, но он из-за них не смог играть в бейсбол «Легиона», потерял форму, с трудом пробился в студенческую команду университета Северного Иллинойса, остался без стипендии и бог знает, что там с ним в итоге стало, но ни одно из тех пятен не оставили Бондюран и Шерил Энн Хиггс, несмотря на все его уговоры. Он не воспользовался бутылкой шнапса, потому что, если бы привез домой пьяной, ее папа либо убил бы его, либо посадил бы девушку под домашний арест. До сих пор величайшим моментом в жизни Бондюрана было 18-5-73, на втором курсе, когда он в последней домашней игре в Брэдли отбил трипл, заменяя бэттера, благодаря чему Озновец, будущий звездный кэтчер, победил университет Южного Иллинойса-Эдвардсвилл и Брэдли вышел в плей-офф конференции Долины Миссури, где они уже проиграли, но все равно не проходит дня с закинутыми на рабочий стол ногами и стопкой планшетов на коленях без того, чтобы Бондюран не вспоминал тот зависший, как воздушный шар, скользящий мяч противника, не чувствовал невибрирующий стук мякоти биты, не слышал двузвонный лязг падения алюминиевой биты на землю и не видел, как мяч словно пинболит от столба 1f рядом с лицевой линией, со звоном отскакивает от другого забора лицевой линии, и Бондюран готов поклясться, что оба забора пели от силы мяча, по которому он врезал с такой силой, что будет чувствовать вечно, но не может с такой же яркостью вспомнить, какой была на ощупь Шерил Энн Хиггс, когда он вошел в нее на пледе у пруда за рощей на краю пастбища маленькой молочной фермы под управлением мистера Хиггса и одного из его бессчетных братьев, хотя хорошо помнит, что на них тогда было, и запах новой ряски на пруду рядом со сточной трубой, журчащей почти по-ручьиному, и лицо Шерил Энн Хиггс, когда ее поза и лежачее положение стали послушными, и Бондюран понял, что он, как говорится, дошел до третьей базы, но избегал взгляда Шерил Энн из-за выражения в ее глазах, которое Том Бондюран не забудет никогда, хоть и ни разу о нем не задумается, выражения отсутствующей смертельной грусти – не столько фазана в пасти гончей, сколько человека, готового совершить перевод, который, как он знает заранее, не окупится никогда. На следующий год они ушли в безумно-одержимый любовный штопор, когда расставались, а потом не могли жить друг без друга, а потом она один раз вдруг смогла, и все на этом.