ой было проверять на предмет изъянов каждое декоративное зеркало конкретной модели на финальном этапе производства. Изъян – это обычно пузырек или неровность на алюминиевой подложке зеркала, из-за которых отражение растягивается или искажается. Гаррити отводилось двадцать секунд на каждое зеркало. Тогда промышленная психология была еще примитивной дисциплиной, мало кто разбирался в нефизических видах стресса. По сути, Гаррити сидел на стуле рядом с медленно ползущим конвейером и двигал торсом по сложной системе квадратов и бабочек-восьмерок, исследуя вплотную отражение собственного лица. Три раза в минуту, 1440 раз в день, 356 дней в году восемнадцать лет подряд. Ближе к концу он, судя по всему, двигал торсом по сложной контролирующей системе квадратов и бабочек-восьмерок даже вне работы, без зеркал поблизости. То ли в 1964-м, то ли в 1965-м он, по всей видимости, повесился на паропроводе там, где сейчас северный коридор у помещения букашек в Пристройке РИЦа. Из персонала 047 только Клод Сильваншайн знает о Гаррити в подробностях, хотя никогда его не видел, – да и то он в основном улавливает однообразные данные о его весе, размере ремня, топологии оптических изъянов и числе движений, за которое можно побриться с закрытыми глазами. Из двух привидений помещения букашек Гаррити проще перепутать с фантомом, потому что он ужасно разговорчивый и навязчивый и потому букашки, концентрирующиеся изо всех сил, часто принимают его за несмолкаемую обезьяну разума собственной мрачной саморазрушительной стороны характера.
Блумквист – другой. Когда Блумквист материализуется рядом с инспектором, он просто, в общем, сидит. Молча, не двигаясь. Что-то странное выдает только легкая прозрачность его и его стула. Он не мешает. Даже не пялится. Возникает ощущение, что ему тут просто нравится. Ощущение чуточку печальное. У него высокий лоб и добрые глаза, увеличенные очками. Иногда он в шляпе; иногда держит шляпу за поля, когда садится. Не считая инспекторов, которые психуют из-за любого явления – а это самые негибкие и хрупкие, в любом случае готовая добыча фантомов, отсюда порочный круг, – не считая их, большинство инспекторов терпят, а то и любят визиты Блумквиста. Кажется, у него есть свои любимчики, но вообще он демократичен. Букашки считают его хорошей компанией. Но вслух о нем не говорит никто.
§ 27
Ориентации инспекторов рутинных деклараций проводились на верхнем этаже здания РИЦа. Слышался визгливый шум принтеров – по соседству находились Системы. Дэвид Каск выбрал место на галерке под вентиляцией, где сквозняк не шелестел страницами его учебных материалов и Кодекса налоговой службы. Это была либо большая комната, либо маленькая аудитория. В ней было очень светло от флуоресцентного освещения и зловеще тепло. На двух широких окнах, выходящих на юг, опустили рулонные шторы, но жар солнца все равно проникал через шторы и потолок «Селотекс». Четырнадцать новых инспекторов в помещении на 108 человек, а также подиум и карусельный диапроектор, почти как что-то похожее у родителей Каска.
Инструктором подготовки по комплаенсу была женщина с прямыми волосами в коричневом брючном костюме и туфлях без каблуков, с двумя разными бейджиками на обеих сторонах груди. Она прижимала к ней планшет и держала указку. Вместо грифельной доски висела маркерная. В здешнем освещении ее лицо было цвета нутряного сала. Ей ассистировал мужчина из Отдела кадров Поста, в светло-синем пиджаке со слишком короткими рукавами, обнажавшими кости его запястий. Вокруг Каска не было никого в радиусе шести прикрученных к полу парт, и еще он снял пиджак, как и еще три человека за партами. Инспекторы, которые только прибыли сегодня, аккуратно расставили свой багаж в конце помещения. В сумке Каска лежали два карандаша – оба без ластиков и так глубоко сгрызенные, что не понять, какого цвета они были. Он завис на грани приступа, как недавно в фургоне, где он сидел с человеком с ужасным, чуть ли не вареным лицом, который смотрел на него на пике жары, и потребовались все силы, чтобы не перелезть через него и не начать скрестись в окно ради свежего воздуха. Похожее повторилось через час, в очереди за бейджиком, где, простояв всего несколько минут, Каск уже не мог уйти, не вызвав лишние расспросы от человека в синем пиджаке, на которые обернулись бы остальные в очереди, и когда он наконец встал перед двумя жаркими прожекторами, то так часто сдвигал волосы со лба, что они встали почти торчком, о чем он не знал, пока ему не подали удостоверение, с пылу с жару из ламинатора, и он не увидел свою фотографию.
Как Каск узнал в год, когда повысились его оценки в старшей школе, вероятность приступа можно минимизировать, если обращать очень пристальное и непрестанное внимание на то, что происходит вне его. Он получил диплом младшего специалиста по бухучету в общественном колледже Элкхорн-Бродхед. Сложность в том, что, когда возбуждение поднимается выше определенного уровня, трудно обращать внимание на что угодно, кроме угрозы приступа. Обращать внимание на что угодно, кроме страха, сродни тому, как поднимать что-то увесистое на лебедке – можно, но сложно, и устаешь, и стоит на секунду отвлечься, как все внимание – снова на последнем, что тебе нужно.
На доске был акроним SHEAM, еще без определения. Некоторые инспекторы перевелись с других постов или прошли двенадцатинедельные подготовительные курсы в Индианаполисе или Роттинг-Флеше, Лос-Анджелес. Их ориентация прошла в другом месте и быстрее.
Маленькие столешницы были прикручены к подлокотникам, вынуждая сидеть в очень конкретной позе. Сбоку к столешницам, там, где правша кладет локоть, чтобы вести конспекты, были прикручены маленькие гибкие лампы.
Доска оказалась довольно маленькой, и новым GS-9 приходилось сверять отдельные схемы процедур, которые объясняла инструктор подготовки, с маленькими буклетами. Многие схемы были настолько сложными, что занимали больше разворота и продолжались на следующей странице.
Сперва требовалось заполнить несколько анкет. Их собрал мужчина азиатского вида. Очевидно, организаторы ориентации считали, что подготовка проходит лучше и воспринимается проще, если не проводить ее соло. Этого Каск не видел. А видел он, что человек с торчащими запястьями и кадыком то и дело перебивал или давал ненужные и отвлекающие комментарии. Дэвиду Каску было куда проще и безопаснее обращать внимание только на что-то одно вне себя.
– Среди прочего вы будете часто слышать о квотах. На перерывах, у кулеров.
– У Центра нет иллюзий насчет сплетней и сарафанного радио.
– Старшим инспекторам нравится травить байки о старых скверных деньках.
– Публично Служба всегда опровергала, что мерилом производительности служат квоты.
– Так как среди прочего вы будете думать, потому что это вполне естественно: как оценивается моя работа? На чем основаны моя квартальная и ежегодная аттестация?
Мосластый мужчина нарисовал на доске вопросительный знак. Ступни Каска перегрелись в деловых чакках, царапину на одной из них он тщательно закрасил черным фломастером.
Инструкторша говорила:
– Скажем, гипотетически, что когда-то квоты существовали.
– Но квоты чего?
– В 1984 году Служба обрабатывала больше шестидесяти миллионов индивидуальных 1040-х. Существует шесть Региональных сервисных центров и шесть Региональных инспекционных центров. Посчитайте сами.
– Ну, в 1984 году ежегодная пропускная способность конкретно этого Поста равнялась семистам шестидесяти восьми тысячам и четыремстам деклараций.
– Может показаться, что-то не складывается.
– Потому что это не шестьдесят миллионов разделить на двенадцать.
– Мы не учли Мартинсберг.
В их рабочих справочниках была цветная фотография Национального компьютерного центра Службы в Мартинсберге, штат Западная Вирджиния, где один из трех заборов по периметру находился под напряжением и требовал каждое утро выметать из-под него птичьи миграции на юг.
Проблема была в том, что экран диапроектора опускался поверх доски, поэтому, когда им включали графики или схемы, скрывались надписи на ней. К тому же что-то случилось с запором роликового механизма экрана и он не фиксировался в открытом состоянии, и помощнику из Кадров приходилось держать кольцо, нагнувшись, стараясь не отбрасывать тень на изображение, для чего приходилось чуть ли не вставать на колени. На экране светилась упрощенная карта Соединенных Штатов с шестью точками в разных местах, чьи названия слишком расплылись из-за рассеянного луча. От каждой точки шла стрелочка к точке чуть ниже середины Атлантического побережья. Кое-кто из новеньких в помещении вел конспекты, но Каск ума бы не приложил, о чем.
– Скажем, в Сервисный центр Западного региона в Огдене, штат Юта, поступает декларация 1040 с требованием налогового возврата, – женщина показала на самый левый квадрат. Мужчина поднял перфокарту Холлерита, чья тень на экране напоминала самую сложную костяшку домино в истории.
Одна штора на окне скособочилась, и плоскость южного света, проникавшая через щель, обледняла правую сторону экрана. В карусельном диапроекторе начали сменяться черно-белые фотографии – одновременно и слишком быстро, и слишком неразборчиво из-за солнца, чтобы отличить их друг от друга. Казалось, промелькнули две неуместные фотографии какого-то пляжа или озера, но слишком быстро пропали.
– Конечно, ваш РСЦ – в Ист-Сент-Луисе, – сказал мужчина на корточках под экраном. Он говорил с каким-то региональным акцентом, который Каск не узнавал.
– В загруженный период…
– А это обычно конец го…
– Процедура, вкратце, следующая. Временные работники разгружают с особых грузовиков упакованные пачки конвертов, снимают упаковку и подают конверты в автоматический обработчик почты, он же АОП, – одно из последних усовершенствований Отдела систем для скорости и эффективности обработки деклараций с максимальной пропускной способностью почти тридцать тысяч конвертов в час. – Промо-снимок «Форникс Индастриз» с машиной размером с целую комнату, с разными конвейерами, лезвиями и лампочками, промелькнул на экране уже несколько кадров назад. – В автоматические процессы АОП входят сортировка, взрезание конвертов ультрабыстрыми ножами, кодировка разных видов деклараций по краям, сортировка по разным конвейерам, где временные работники открывают их уже вручную…