– А про здешний ветер я говорил? Как он шумит в трещинах у окон? Или про жару? Или про целую кучу мелких крестообразных сельских городков ровно с одним перекрестком, которые как будто целиком состоят из силосной башни и заправки, с названиями вроде Эрроусмит, Энтони, Ширли, Толоно, Стейн? Тут один городок неподалеку называется Большой Чертополох. Повторяю: Большой Чертополох, штат Иллинойс. Эй, давай сгоняем в закусочную Большого Чертополоха, помацаем Фэнни за корсет. А уж влажность. Полотенца не высыхают; на лобовом стекле, если включить кондиционер, – конденсат, как на стакане чая со льдом. И само небо цвета льда из мотеля – ни цвета, ни глубины. Как в дурном сне. И все плоское. На каком там расстоянии горизонт в море, двадцать восемь километров?
– Не будем отвлекаться от работы, Клоди.
– Он меня откомандировал во второе измерение, Эр Джей.
– Ты очень хорошо справлялся, Клоди.
– А если я скажу, что скучаю по тебе?
– Давай не начинай, не…
– Потому что ты вот знаешь, как выглядят глаза у стариков, все с катарактами? Такое молочное жуткое ощущение «есть кто дома»? Представь себе такое целое лицо. В Филли кипела жизнь. А здесь – будто плацента скуки. Скучнее скучного. Эти инспекторы – большинство…
– Ты же понимаешь, что по-своему это хорошие новости.
– Ну смотреть на это точно не весело, это я могу…
– Демонстрационное оборудование уже прибыло?
– Гленденнинг разрешает оборудовать столы кто как хочет. Слушать музыку, если… хотя бы не курят, но представь себе: парочка жует табак за столами.
– Тогда что у нас в плане профиля оборудования?
– Ты, случаем, хоть раз в жизни видел действующую плевательницу, Рейнольдс, потому что я точ…
– Я тоже по тебе скучаю, Клоди. Теперь доволен?
Однажды он жевал его до боли, даже до инфекции, отчего вкус стал просто отвратительным.
– Я еще не составил сам список как таковой.
– И что мне передать Мелу?
– Что я здесь только неделю и все время под жутким давлением из-за примитивности командировочной квартиры, отсутствия контактов и одуряющей жары. Вот что передай Мелу.
– Какие мы смелые, когда заочно.
– Если не забыл, само оборудование у Корпораций, в отдельном здании, а я, за исключением знакомства с офисом Мела, шныряю в Инспекциях. С ними все как положено, надо думать.
– Я тебя не пилю, Клоди. Давай просто закончим. Мне еще предстоит долгая поездка.
– Пока что я видел мейнфрейм «Сперри» UNIVAC серии 3— или 4000 – со всеми терминалами, видимо, в Корпорациях. Я видел два сортировальщика перфокарт IBM 5486 и по их наличию вывел существование соответствующего оборудования ввода и организации серии 5000.
– И перфокарты на девяносто шесть колонок для IBM.
– Только все UNIVACи принимают восемьдесят. Видимо, их настроили, чтобы работали и те, и другие перфокарты.
– Получается, все инспекторы – знатоки шестнадцатеричной системы, или это операторши? Но операторши ведь местные, нет?
– Я еще не получил их протокол обучения. Можно предположить, что их переводят на человеческий язык для временных работников с марта по май, да?
– Даже в Роме не смешивали девяносто шесть и восемьдесят.
– А я тебе о чем. Это провинция. Кабинет Мела – по прямой от Центра, а там, вывожу я, сборная солянка систем. Я видел калькулятор-принтер «Берроуз 1005».
– «Берроуз» вообще еще принимает перфокарты?
– «Берроуз», начиная с серии 900, работает на магнитной пленке. Я же говорю. Сборная солянка. Гаражная распродажа. Я видел в подсобке два IBM RPG с невероятным клубком кабелей из пробитой не по ГОСТу дыры в потолке – предположительно, чтобы совместить RPG с UNIVAC. Очень древние, все в масле, и не удивлюсь, если внутри сидят обезьяны с деревянными счетами.
– Это очень хорошие новости. А ассемблер – COBOL?
– На данный момент неизвестно.
– Хорошие новости по железу.
– И если что-то приходило от ЗК, то здешняя СП об этом не знает.
– Значит, что-то может просто пылиться в разгрузочной зоне?
– Значит, мне одновременно лазать в архиве с фонариком в зубах, сидеть на созвоне с Мартинсбергом по анализу пропускной способности, расследовать запрет Гленденнинга на первогодок, вести опись железа и тырить ключи, чтобы заранее посмотреть кабинет Мела? А, и еще опрашивать качков в разгрузочной зоне, нет ли там ящиков из Мартинсберга.
– Я только составляю протокол для доклада следующей недели, Клоди.
– Кто я тебе, робот?
§ 31
Шинн был долговязым, с очень светлыми, мягкими, как у младенца, волосами, спадающими кудрями, как у ранних битлов. Человек, севший рядом в фургоне Налоговой, вышел из «Рыбацкой бухты» с несколькими другими ждать фургона на обочине под пастельным рассветом. Этот приторный сырой тяжелый воздух летних рассветов. Все с бейджиками Службы знали друг друга и разговаривали между собой. Кое-кто отпивал из чашек или курил сигареты, затоптанные, когда показался фургон. У одного были бачки и ковбойская шляпа, которую теперь, в фургоне, он снял в двух рядах позади. Кто-то читал газету. Кое-кому в салоне было под пятьдесят. Окна открывались наружу, а не опускались в дверь; странный был фургон, скорее маленький угловатый грузовичок с приваренными сиденьями.
Он делал остановки у двух других жилкомплексов вдоль Селф-Сторадж-паркуэй; у одного помедлил несколько минут, видимо, опережая график. На Шинне была светло-голубая сорочка. В беседах за ним среди прочего кто-то говорил кому-то еще, что если сделать маленький надрез посередине края ногтя пальца, то он не будет врастать. Кто-то громко зевнул и мелко содрогнулся.
Человек рядом с Шинном – их ляжки соприкасались с разным давлением, когда фургон слегка покачивался на разболтанных подвесках, – читал дополнительную брошюру к IRSM, но названия Шинн не видел, потому что сосед был из тех, кто, чтобы читать, складывает брошюры до маленького квадратика. На его коленях лежал маленький рюкзак. Шинн подумал, не представиться ли; он не знал, чего в таком случае требует этикет.
До этого Шинн стоял на обочине, пил первую «колу» в первый день на Посту и чувствовал, как его одежда на влажном воздухе разглаживается и слегка оседает, чувствовал ту же жимолость и скошенную траву, что и в пригороде Чикаго, слушал пение потревоженных рассветом птиц в рожковых деревьях вдоль Селф-Сторадж и думал обо всем подряд, и вдруг ему в голову пришло, что птицы, чье чириканье и однообразные песни казались такими красивыми и обнадеживающими по отношению к природе и грядущему дню, на самом деле шифр, известный только другим птицам, и говорили они «Убирайся», или «Это моя ветка!», или «Это мое дерево! Я тебя убью! Убью, убью!» Или еще что-нибудь мрачное, жестокое или самозащитное – возможно, он слушает боевые кличи. Мысль явилась ни с того ни с сего и почему-то испортила настроение.
§ 32
– Не проси.
Я переключил свою сестру Джули, с которой вместе живу, на громкую связь, пока она пыталась отлынивать. Мы все собрались в моей половине кабинки. Я сидел на рабочем месте, а они стояли вокруг.
– Я им рассказал, а они не верят. В невероятное сходство, которое я пытаюсь описать, но не могу передать словами, особенно один тут парень Джон, о котором я тебе рассказывал.
Уговаривая, я смотрел на Соуна. Джули – это моя сестра. По громкой связи ее голос звучал как не ее – каким-то жестяным, иссушенным. Стив Мид всегда носил на правом мизинце бухгалтерскую резинку. Из ближайшего к кабинке помещения Аудита доносился постоянный металлический стоматологический скрежет принтера, отчего, когда принтер работал, у нас всех волосы вставали дыбом. Стив Мид, Стив Далхарт, Джейн Браун и Ликургос Вассилиу стояли вокруг телефона в моей половине кабинки, а Соун чуть подкатился в кружок на кресле от своего рабочего места.
– Я не могу по заказу. Я себя глупо чувствую; не заставляй, – заявила Джули.
– А кто купил тебе утром три резинки для волос, хотя ты просила всего одну? – спросил я, складывая большой и указательный пальцы в кружок гарантии и показывая остальным.
На другом конце провода повисла тишина.
– Я их уже предупредил, что по телефону не то. Без глаз и лица. Никакого давления, никто не ждет идеала.
– «Какой прекрасный день для экзорцизма, святой отец».
И вот даже через динамик. Стив Мид заметно вздрогнул. Меня так и подмывало хихикнуть и закусить костяшку от восторга. Далхарт и Джейн Браун переглянулись и чуть обмякли всем телом, обозначая, в каком они изумлении.
– «Твоя мать сосет хрены в аду!» – продолжала свое Джули.
– Изумительно, Наджент.
Стив Мид сказал «боже» и «невероятное сходство». Он всегда ужасно бледного и больного вида. Из одной опоры на задней спинке кресла Слоуна наполовину вылез крестовой винт. От скрежета принтера у нас все еще волосы вставали дыбом.
Из-за стенки кабинки выглянули посмотреть, в чем дело, Дейл Гастин и Элис Пил, которые всегда проводят аудиты в паре.
– Вы бы еще лицо видели. Она закатывает глаза до упора, бледнеет и раздувает щеки – сперва вообще на нее не похожа, а потом похожа, вот тогда это невероятно, – это сказал я. Соун, все время такой ужасно крутой и непринужденный, что-то делал с заусенцами скрепкой из диспенсера.
В динамике раздался обычный голос Джули. Я считаю Джейн Браун привлекательной, но вижу, что Соун – нет.
– Ну что, все?
– Ты бы видела. Они тут стоят с открытыми ртами. Я очень благодарен, – сказал я. У Джейн Браун всегда один и тот же оранжевый блейзер. – С глазами навыкате. Благодаря тебе моя надежность взлетела до заоблачных высот.
– Мы еще об этом поговорим, балбес, когда вернешься, уж поверь.
– Но может ли она опустить температуру комнаты до ледяной и написать у себя на коже «Помогите», когда…
– Еще раз, – прошептал Мид, который проводит аудиты ферм и подходит к стойке, когда налогоплательщик звенит в колокольчик (впрочем, налогоплательщики не приходят по многу дней), и у которого мягкое квадратное лицо и ему будто никогда не надо бриться или пользоваться увлажнителем.