§ 41
– И ты послал за ним Кардуэлла?
– А что сразу не так-то?
– Он ненормальный, Чарли, вот что не так.
– Он хорошо водит. Он надежный.
– Он ему все уши прожужжит по дороге; что человек подумает, что у нас тут пост насильственных проповедников? Ну это же помощник Лерля, Чарли. Господи.
§ 42
Между периодами внимания шли долгие паузы.
– О блин, вспомнил. Но только это давненько было, когда я еще учился в Сент-Луисе, когда мы были рейнджерами-запасниками.
– Ну давай.
– Только вы не все поймете. Тут нужно было жить в конце шестидесятых.
– А мы не жили?
– Жить не в смысле «играл со своими пальцами ног» или «давил прыщи на носу». Я про возраст, сознание. Я про культуру.
– Это ты про контркультуру.
– Я мог бы сказать «пожуй говна с большой деревянной палки», Гейнс. Но не скажу. А скажу, что если будет что-то крутое с одной узнаваемой характеристикой, и я назову эту характеристику «такое битловое», ты не поймешь.
– Ну то есть «надо было это видеть».
– Хочешь сказать, это не то же самое, что иметь пластинки «Битлз». Надо было это видеть, быть в теме.
– Грувить. Быть груви.
– Ну вот же. На самом деле никто не говорил «груви». Те, кто говорил «груви» или звал всех «чуваками», просто разыгрывали какую-то фантазию из репортажей CBS. Я говорю, если я скажу «купание у Бакстера», или «Оусли», или упомяну одно конкретное платье Дженис, для вас это будет информация. Никакого чувства – а это было чувство. Невозможно описать.
– Кроме как сказать «очень битловое».
– И это во многом даже не информация. А если я скажу «Лорд Бакли»? А если я скажу «техасская башня» или «запись Син-Киллера Гриффина из тюрьмы», или «Джексон на „Тудей“, напротив шимпанзе Джей Фреда в рубашке, и на ней все еще кровь и мозги Мартина, и никто и слова не говорит, хотя „Тудей“, на минуточку, в Нью-Йорке, то есть гребаный Джексон летел в этой рубашке аж из самого Мемфиса, только чтобы показаться в крови по телику», – что-нибудь чувствуете, когда я это говорю? Или «Бонанза», или «Я любопытна, Желтый в скобках»? Джей Фред Маггс? Господи, «Беглец» – если я скажу «однорукий», какое внутреннее состояние это вызывает?
– Ты про ностальгию.
– Я про гидрохлорид метамфетамина. Скажу December’s Children, или «Бродяги Дхармы», или «Биг Дэдди Коул в „Доме блюза“ в Дирборне», или «армейская стрижка», или «роговые оправы», или даже, сейчас-сейчас, например закатанные левайсы, чтобы было видно семь сантиметров белого хлопка над пенни-лоферами, и я так и чувствую гидрохлорид со времен в Ваше [184], когда мы были рейнджерами-запасниками. Как странно, что во мне вмещается столько всего, а для вас это просто слова.
– У всех свои культурные вехи, и катексисы, и всякие ностальгические штуки.
– Не ностальгия это никакая. Это целое отдельное множество референсов, о котором вы даже не знаете, что его у вас нет. Вот я скажу «щеночки под свитером» – вы ничего не чувствуете. Боже ты мой, те щеночки под свитером [185].
– Не кислота?
– Не понял?
– Почему метамфетамин, а не кислота? ЛСД? Разве трава и ЛСД – не определившие всю эпоху наркотики?
– Вот о чем и говорю. В вашу сферу не проникают никакие нюансы или тонкости. Кислота – это Западное побережье и мелкая ячейка вокруг Бостона. В Гринвич-Виллидже даже не слышали про кислоту до Кизи и Лири на севере в 67-м. А к 67-му и шестидесятые уже закончились. Средний Запад был сплошь мет и дизайнерские галлюциногены. У нас в Ваше имелся свой внутренний круг на связи с народом из Догтауна; одна из причин, почему я здесь, а не частник, – по-моему, никто ни из нас не открывал учебник года два, а потом мне пришлось перебираться из-за рейнджеров-спасателей и того взрослого парня по имени, как это ни иронично, Маккул, который очень хотел к нам, болтался вокруг, но был отчаянно не-кульным, – мы бы сказали, лажовым, хотя для вас это ничего не значит. Маккул был представителем «Уэлч Ламбета» в округе. Предполагаю, хотя бы «Уэлч Ламбет» входит в ваш культурный индекс.
– Химикаты. Теперь входят в «Лилли». Юниверсити-сити, Миз, очень многопрофильные – химические и в основном промышленные растворители, медикаменты, клейкие материалы, полимеры, формы для корпусов.
– В то время – медикаменты, а также, например, иногда он приносил стафф, мы сидели за обычным столиком в «Егерьшницеле» – погребке для самых контркультурных и антиэлитных в ВУ, но не модов и не грувных, – и однажды вечером посреди тусы заваливается Маккул, воровское сердце, с двухсотграммовой коробкой с фольгой, которую стырил со склада образцов, и говорит: «Знаю, тут кое-кто эту шнягу любит, и, когда увидел, сразу сказал: „Едрен-батон, надо стибрить для парней“», – и все такое. Лажовый, но все-таки отважный, по-эйзенхауэровски. Ему за тридцатник, уже плешивый, но с голодухой до компании; можно только представить, что с ним было в детстве. Из таких, кто приходит на вечеринку, ты его набухиваешь, чтобы к девяти он уже отключился, и сажаешь в минибас рейнджеров-спасателей и снимаешь все, кроме ботинок и носков, чтобы высадить на скамейку автобусной остановки в Ист-Сент-Луисе, и он мало того что умудрится выжить, так еще на следующий вечер снова будет в «Егерьшницеле», бить тебя в плечо и говорить «Ну прикол», будто ты ему просто пенделя дал, так отчаянно он хотел стать своим.
– Братья меня научили, что отчаяние – это главный, как бы, барьер для того, чтобы тебя приняли. Я этому научился на горьком опыте, уж поверьте. Один раз, потому что я в детстве боялся воды, и они взяли меня в поход, и самый старший брат сказал, что это мой шанс стать своим, а вместо похода это оказалась рыбалка, и, когда я сел в лодку, оказалось, что они…
– И мы такие – да, по кайфу, но тут Эдди Бойс ее открывает, а внутри такие длинные трубки из гофрированного картона и фольги, а в каждой – семисантиметровая двухстопорная пробирка с… гидрохлоридом метамфетамина фармацевтической чистоты, по три запятая с чем-то грамм в каждой. И мы сидим такие, переглядываемся, а у Бойса брови чуть не со лба лезут. Маккул сидит весь кульный, но сам такой: «Видали? Видали?» Знаете, что это значит? Что в той коробке были 224 грамма чистого фармацевтического мета. Вы знаете, что даже дешевый разбодяженный мет из гаражной лаборатории делает с нервной системой двадцатилетки?
– Я бы все продал, а прибыль вложил бы в серебро, а потом пошел бы к учителям и дергал их за бороды, сказал, что теперь могу их купить и продать, пусть они засунут это себе в трубки и выкурят.
– Мы-то ничего не продали, не сомневайся. Но мы учинили хаос. Классы превратились в зоопарк. Прыщавые пацаны, которые сидели на галерке и пикнуть боялись, теперь хватали преподов за грудки и цитировали теорию прибавочной стоимости голосом эсэсовцев. Столпы клуба Ньюмена [186] безрассудно блудили на лестнице в библиотеку. Аспиранты-философы осадили лазарет, умоляя кого-нибудь прострелить им башку. Столовые опустели. Всю футбольную защиту Ваша посадили за нападение на водоноса Канзасского университета. Студентки, из чьих плев хоть двери в банковские хранилища делай, давали налево-направо в кустах за «Лямбдой Пи». Бо́льшую часть следующих двух месяцев мы были рейнджерами-запасниками, в басике, гоняли по вызовам пацанов, кому досталась десятюшка грамма этого стаффа, и теперь их девушки висели на ногтях на потолке и скрежетали своими миленькими белыми зубками в пыль. Рейнджеры-спасатели, вперед!
И не спали по неделе, мы летали на мете и не слезали, потому что слезать с мета – это как жуткий грипп, но в аду, ладони Бойса с вечными вмятинами от того, как он сжимал руль басика, и глаза у нас бегали, как глаза из магазина приколов. Что у нас было самое близкое к еде – когда нас передергивало при виде вывески ресторана, пока мы каждую ночь гоняли на буквально десятки вызовов рейнджеров-спасателей, вламывались, обыскивали лифты и взлетали по лестницам по пять ступенек за раз, распевая наш боевой гимн «Рейнджеры-спасатели летят на помощь».
– Откуда вообще взялись эти «рейнджеры-спасатели», Тодд, если?..
– Потому что в скором времени, когда слухи о мощи и чистоте стаффа расползлись по всему Догтауну, мы объяснили Маккулу потребность в каких-то лечебных мерах со стороны доброго «Уэлч Ламбета».
– А какое вообще может быть медицинское применение у метамфетамина? Ожирение? Исследования депривации сна? Эксперименты по управляемому психозу?
– И через два-три дня – когда мы уже дошли до предела стойкости, из-под кожи торчали ребра, а мешки под глазами напоминали гамбургеры, – произошел один жуткий случай, когда я был один и решил – ну все, полный вперед, – и вдолбил почти восьмушку грамма чистым, и был в весьма и весьма странном состоянии в одном шаге от клинической паранойи, и звонят тут в дверь, и я открываю ее на цепочке, и вижу только шляпу с искусственными цветами, и это крохотный невинный божий одуванчик из «Велкам Вагон» [187], встречает нас в нашем полуразвалившемся съемном доме с корзиночкой печенья и гигиеническими продуктами, смотрит на меня, но с такими странными гипнотическими спиральками, в одном глазу – красная, а в другом – зеленая, и орешек ее лица без конца выпукло выпирает, жутко, как рожа крокодила, и втягивается назад, и потом опять прет на меня, и избавлю от подробностей, как я отреагировал, разве что скажу, что этот случай непосредственно повлиял, почему меньше чем через два месяца я вылетел из универа и переехал в Колорадо, за что и получил на Службе прозвище Колорадо Тодд.
§ 43
Во вторник утром у меня был прием у лора, и на работу я пришел в 10:05. Комплекс казался даже тише обычного. Люди говорили тихо и перемещались со слегка напористым видом. Все женщины, которые реагировали на стресс бледностью, были бледными. Все словно передвигались в замедленном действии, словно на что-то реагировали, но осознавали, что реагируют и что все остальные тоже реагируют. У меня кончился аспирин. Почему-то не хотелось спрашивать, что случилось. Ненавижу быть тем, кто всегда узнает все последним; всегда кажется, будто остальные знают, что происходит. Это очевидный показатель низкого