Блики смерти — страница 7 из 57

Вдруг в спину влетает сделанный крепкими руками снежок. Больно. Снежок падает и даже не рассыпается. Вижу, что из него торчит уголок красной ткани. Вытаскиваю ее из почти ледяного комка. Это обрывок пионерского галстука.

На тряпке одно слово, написанное шариковой ручкой, — «Уезжай!» Оглядываюсь, вижу, как парень в черном забирается в белую легковушку. Красный шарф его свисает по спине до самой земли.

Кто гонит меня из Мегиона? И главное — почему? На душе, впервые после приезда, становится неуютно. Я оглядываюсь по сторонам. Знакомые улицы кажутся чужими, лица людей хмурыми. Остро хочется увидеть родное, папино. Решаю идти встретить его с работы. Еще ведь не сильно поздно. Даже шести вечера нет.

Я сворачиваю к Прометею. Дом культуры и огромная снежная площадь вокруг него — как раз на пути к конторе геофизической экспедиции, где он работает. Она стоит на самом берегу реки.

Снег перестает идти, поднимается ветер и начинает гнать тучи со звездного неба. Выползает луна. На высоченной ледяной горке, которую каждую зиму лепят бульдозерами, сгребая в кучу сугробы, — дети. Как муравьи, карабкаются они по снежным ступеням, падают, лезут вновь, а потом скатываются на ледянках — облитые водой и замороженные картонки всех мастей и размеров. Освещает их возню еще не убранная после зимних каникул новогодняя ель. Бумажные разноцветные цепи оборваны снизу, и лампочки уже почти все разбиты, но света хватает. На некотором расстоянии от ледяной горы, на снегу, тут и там лежат собаки. Кто-то охраняет маленьких хозяев на прогулке, а ничейные псы просто наблюдают.

Я иду мимо и ощущаю спиной их взгляды. Собаки, наверное, тоже чувствуют мой страх. Краем глаза вижу — поднимается на ноги большой черный пес с разодранным ухом, потягивается. Как по команде встают еще с десяток кобелей и сук. Лениво поглядывают в мою сторону. Разбредаются. Я ускоряю шаг. Но широкая, освещенная елкой дорожка, ведущая к конторе, уже перекрыта стаей. Сворачиваю на узкую тропинку, которая по целине бежит за Прометей и дальше к реке. Там пустынно, темно и страшно, но идти навстречу собакам мне еще страшнее. Кажется, они выпускают меня. Я почти бегом огибаю коробку Дома культуры и опять поворачиваю к свету, к улицам поселка. Пройти всего одну стену, потом свернуть за угол…

…И почти налетаю на вожака. Он сидит молча, холка взъерошена, поблескивают в свете луны клыки, длинная слюна тянется до снега. За ним — вся стая.

У меня остается только одна дорога — к реке. Берегом тоже можно пробраться к папиной конторе. Там занесенные сугробами лодки на крепких железных цепях и десятки сарайчиков для рыболовных снастей, там зимой никто не ходит. Только пару тропинок протаптывают любители лыжных прогулок по реке. Я сама там пробиралась с лыжами много раз. Собаки, кажется, не возражают против выбранного мною пути. Они остаются сидеть у Прометея.

По колено в снегу я бегу, уже не выбирая пути, в снежную темень. У первого же сарая натыкаюсь на натоптанную тропинку и с облегчением выдыхаю. До конторы остается пара сотен метров. Сажусь в сугроб и начинаю вытряхивать из пимов набившийся снег. Не хочу, чтобы папа догадался о моем приключении.

Передо мной ночная река, луна и белые снега. Даже ночью видно, что они белые. Я оглядываюсь. Небо позади меня красным куполом висит над поселком. На границе между красным и белым появляются черные фигуры и устремляются вниз — ко мне.

Я рада. Это не собаки, а люди. Их немного, всего трое. Парень, подошедший первым, протягивает руку, поднимает меня из сугроба. Я отчетливо вижу в лунном свете черное пятно на запястье.

— Пастух? — Везет же мне. — А где Ира? Я вчера нашла ее зеркальце. Она в Мегионе?

Пастух не отвечает, оглядывается на приятелей и коротко бросает одному из них:

— Ты.

Я узнаю высокого пацана в черном. Красный шарф его опять намотан в несколько слоев на шею. Лицо белое, он смотрит куда-то поверх меня. Снимает вязаные перчатки, прячет их за пазуху. Руки у него отчего-то дрожат. Он потирает их и лезет в карман. Я вижу лунный отблеск на лезвии ножа.

— Не надо! Андрей, не надо! — По сугробам сверху катится белый шар и отчаянно кричит: — Тань, беги!

Я вижу за ним еще множество бегущих мужских фигур. И среди них, кажется, даже папу. Нож в руке пацана замирает, перестает дрожать. Властный голос Пастуха:

— Фас!

Парень неумело взмахивает рукой, и в этот момент в меня с разбега врезается что-то пушистое, меховое, пахнущее духами.

— Ир, ты?

Она крепко обнимает меня за плечи, совсем рядом ее шальные глаза, но объятие почему-то вдруг слабеет, она скользит вниз к моим ногам. Я нагибаюсь, вижу, как пузырится красная пена на Иркиных губах и как, улыбаясь, она устало закрывает веки.

Иру мы хороним под сосной на старом кладбище. Я боюсь встретиться глазами с тетей Валей. Но она, кажется, никого и не видит вокруг, только свою Иришку. На поминках не берет в рот ни капли водки. В день отъезда приходит к автобусу и сует мне в руки теплую коробку. Я открываю ее в самолете. Запах плюшек плывет по салону.


* * *

Суд над бандой Пастуха состоится через полгода. Папа напишет мне, что сначала хотели провести его открыто в Доме культуры в Мегионе. Но когда утром назначенного дня власти увидели, что вся огромная площадь у Прометея заполняется народом — родными, близкими, да просто знакомыми десятков убитых бандой за один только год, — испугались расправы. Заседание провели в закрытом формате, в Нижневартовске.


Янина Корбут. Вера, которой не было


Я просыпаюсь в гробу и сразу начинаю задыхаться. Выбиваю руками крышку и вижу вокруг цветы и свечи. Чувствую, как из темноты за окном на меня кто-то пристально смотрит. Швыряю в невидимого врага тяжелый подсвечник и уже по-настоящему просыпаюсь от звука разбитого стекла.

Так… Кровать в гостинице. Осколки стакана валяются на полу. Ощущаю чей-то взгляд и медленно поворачиваюсь. На подоконнике сидит стерх — священная птица местных. С минуту он глядит на меня, чуть наклонив голову, срывается и улетает.

Гостиница в этом угрюмом селе называется «Уютное место», но я не видел дыры хуже. Спасибо, хоть тараканов нет. Наверное, в этом царстве мерзлоты они просто не выживают.

Я сую ноги в казенные тапочки и спешу зажечь свет. Из зеркала на меня смотрит скуластая небритая физиономия. Странно, я знаю, что мне всего тридцать, но отражение как будто старше. Может, от таблеток? Я теперь их пью по девять штук в день. Утром мне нужно время, чтобы осознать, где я и что делаю.

Вспомни!.. Вспомни, кретин!.. Ты должен вспомнить…

Все это последствия того нападения. Я следователь, и в прошлом году мы отрабатывали преступную группировку в Чите, моем родном городе. Кто-то из этих подонков напал на меня в темном подъезде и пробил голову.

Дальше провал, месяцы в больнице, где рядом со мной была моя Вера. Если бы не она… Мы вместе около года, и наши отношения — единственное, что держит меня на плаву. Я и лечусь только ради нее, хотя прогнозы неутешительные. Как она только терпит рядом такую развалину? Не встречал более самоотверженной души. Главное, чтобы Вера не узнала, что я действительно псих.

Последние недели в голове вообще туман, все хуже и хуже. Но я не говорю об этом и не иду к врачам. Боюсь услышать приговор.

Воспоминания мои все чаще отрывочные. Кажется, за год я похоронил отчима и сводного брата Макса.

Резкий стук в дверь вырывает меня из мрачных мыслей. Иду открыть и замечаю, как дрожат ноги. На пороге стоит моя Вера — белоснежный ангел с каплями растаявшего снега на волосах. Ее любимые серьги в виде куколок приветственно раскачиваются.

— Как ты меня нашла? — спрашиваю я.

Посмотрела историю запросов в ноутбуке. Почему ты сорвался, не предупредив?

— Хочу узнать, что случилось с отчимом.

— Именно сейчас?

Вера знает, что Михаил бросил нас много лет назад, уехал в Якутию, в это самое паршивое село, где я сейчас нахожусь. Тогда Макс был еще школьником. Мать почти сразу слегла и умерла спустя пару лет.

Мы не общались, а полгода назад пришли известия, что отчим погиб. Сорвался со скалы во время охоты на барана.

На похороны ездил Макс: я уже был в больнице. Тогда я обещал себе, что приеду позже. Разобраться. Из-за брата, ведь он этого хотел. А полицейское расследование смерти даже не начинали. Вот только неделю назад кто-то прислал мне фотографию этого села с подписью «Приезжай».

Почти сразу после похорон отчима брат умер от передоза. Я даже не знал, что он пробовал наркотики. Мне казалось, Макс в норме. Наверное, он переживал, ему нужна была моя помощь…

Наступили черные дни. Я пытался забыться в работе, жил затворником, общался только с Верой, но и это не помогало.

И вот я здесь. Твержу себе, что из-за брата, хотя главный мой страх — окончательно свихнуться. Тогда я потеряю работу, потеряю Веру. Наверное, поэтому я сразу и рванул сюда, ухватился за эту фотографию. Лишь бы не сидеть сложа руки и медленно сходить с ума.

— Здесь опасно, Вера. Поэтому я тебя и не звал…

Она берет меня за руку и смотрит глазами, полными слез:

— Хорошо, Леон. Раз ты так решил, значит, я с тобой.

Целую ее, зарываюсь лицом в волосы и, наконец, говорю наше «секретное»:

— Салют, Вера!

— Привет-привет. Ну, так что, какой у нас план?

Делаю ей кислый растворимый кофе, пакетик которого каждый день кладут в номер, и рассказываю, что успел накопать за вчерашний вечер.

— Сначала навестим женщину, с которой отчим жил последнее время. Это она звонила Максу.

— Ты думаешь…

— Не знаю, но у нее был мотив. Возможно, он переписал на нее дом. А еще Макс говорил, что у отчима был участок земли на берегу, с которым возникли какие-то юридические проблемы. С тех пор я ничего не выяснял…

Мы собираемся и выходим. Ледяной ветер щиплет лицо. Его порывы царапают, как лезвие ножа. Вера испуганно кутается в капюшон, я ее обнимаю.