Близнецы-соперники — страница 10 из 11

Глава 29

Эндрю остановил «лендровер» на обочине альпийского шоссе и налил в пластиковый стаканчик дымящийся кофе из термоса. Он прокатился с ветерком: судя по карте, до городка Шамполюк оставалось каких-нибудь десять миль. Было утро: солнце поднималось из-за окружающих шоссе горных вершин. Надо немного передохнуть, а потом он поедет в Шамполюк и приобретет необходимое снаряжение.

Адриан отстал безнадежно. Теперь можно немного сбавить обороты и спокойно обдумать дальнейшие действия. К тому же брата ждали обстоятельства, которые окончательно выбьют его из колеи. Адриан обнаружит в Кампо-ди-Фьори два трупа и запаникует, растеряется. Брат не привык встречаться с насильственной смертью: это слишком далеко выходит за рамки привычной ему жизни. Солдат — дело другое. Физическая схватка — тем более кровопролитие — лишь обостряет его чувства, наполняет восхитительным ощущением восторга. Энергия клокотала в нем, он был уверен в своих силах и расчетливо и трезво обдумывал каждый шаг.

Ларец, можно считать, уже у него в руках. Теперь надо сосредоточиться. Изучить каждое слово, каждый намек. Он достал ксерокопию отцовских воспоминаний и стал читать.

"...В городке Шамполюк жила семья Гольдони. Судя по последним переписям жителей, они не покидали Церматта. Нынешний глава семейства — Альфредо Гольдони. Он живет в доме своего отца — там же обитал и его дед — на небольшом участке земли у подножия гор на западной окраине городка. Многие десятилетия Гольдони были самыми опытными проводниками в Альпах. Савароне часто нанимал их, к тому же они были его «северными друзьями» — так отец называл людей, живущих на земле, отличая их от городских торговцев. Первым он доверял гораздо больше, чем вторым. Очень вероятно, что он оставил какую-то информацию отцу Альфредо Гольдони. На случай своей смерти тот должен был позаботиться, чтобы эта информация перешла к его старшему ребенку — сыну или дочери, — как того требуют итало-швейцарские обычаи. Поэтому, если окажется, что Альфредо не старший ребенок, ищите сестру.

К северу, глубже в горы, — между вырубками вдоль железнодорожного полотна, которые называются «Krahen Ausblick» и «Greier Gipfel», если не ошибаюсь, — находится небольшой пансионат, хозяин которого — из семьи Капомонти. Судя по церматтской адресной книге (я не стал интересоваться непосредственно в Шамполюке, чтобы не вызвать подозрений), этот пансионат также еще функционирует. Насколько могу судить, они даже расширили свое дело. В настоящее время им управляет Нейтэн Лефрак, который стал наследником, женившись на представительнице рода Капомонти. Я помню этого человека. Конечно, в то время это был не взрослый мужчина, поскольку он на год-два младше меня. Он сын купца, торговавшего с Капомонти. Мы были друзьями. Я точно помню, что в семье Капомонти его люби—ли и надеялись, что он женится на одной из дочерей Капомонти. Видимо, так и произошло.

В детстве и в юности, отправляясь в Шамполюк, мы всегда останавливались в пансионате Капомонти «Локандо». Я очень хорошо помню теплый прием, смех, пылающие камины и уют. Это была простая семья — в высшей степени открытые и искренние люди. Савароне они очень нравились. Если бы он решил доверить кому-то тайну в Шамполюке, то лишь старику Капомонти — он был надежен как скала".

Эндрю отложил листки и взял карту. Он снова проследил линию Церматтской железнодорожной ветки и снова забеспокоился. Из всех вырубок, которые назвал отец, осталось только четыре, но в названиях ни одной из них не упоминался ястреб.

Картина, висевшая в кабинете в Кампо-ди-Фьори, оказалась не совсем такой, какой ее запомнил отец. Там не было птиц, выпорхнувших из кустов. Там были охотники на поросшем высокой травой лугу, их взгляды и ружья были устремлены вперед, а высоко в небе лениво парили ястребы: иронический комментарий художника к неудачной охоте.

Отец говорил, что вырубки назывались «Пик Орла», «Воронья сторожка» и «Гнездо кондора». Должна быть еще одна вырубка, в названии которой фигурирует «ястреб». Но если она когда-то и существовала, то теперь исчезла. Прошло полвека, и несколько заброшенных вырубок вдоль железнодорожного полотна в Альпах, конечно же, давно уже никого не интересуют. Кто, в самом деле, может вспомнить, где на такой-то улице тридцать лет назад была остановка трамвая, если и рельсы давно уже заасфальтированы! Он отложил карту и снова взялся за ксерокопию. Ключ скрыт где-то здесь, в этом тексте...

"...Мы остановились в центре городка, чтобы то ли пообедать, то ли попить чаю — забыл. Савароне вышел из кафе и отправился на почту проверить, нет ли для него телеграммы, — это я точно помню. Он вернулся очень расстроенный, и я даже испугался, что наше путешествие в горы не состоится. Однако, пока мы сидели в кафе, посыльный принес отцу какое-то сообщение, которое его весьма обрадовало. Больше о возвращении в Кампо-ди-Фьори он уже не говорил. Ужасный для семнадцатилетнего мальчишки миг разочарования счастливо миновал. Из кафе мы зашли в магазинчик. У его хозяина было немецкое по звучанию имя, не итальянское и не французское. Мой отец обыкновенно покупал у него провизию и снаряжение, потому что жалел его. Хозяин был еврей, а для Савароне, который резко осуждал погромы в царской России и лично был знаком с Ротшильдами, доброе отношение к представителям гонимой нации было естественным. Я смутно припоминаю малоприятный эпизод в магазине в тот день. Я уже и не помню, что именно произошло, но что-то серьезное, что вызвало у отца тихий, но решительный гнев. Гнев и печаль, если мне не изменяет память. Мне сейчас мерещится, что тогда он утаил от семнадцатилетнего мальчика подробности происшествия, но после стольких лет, возможно, это мне только мерещится.

Мы покинули магазин и отправились к дому Гольдони в конной повозке. Помню, как я рассматривал свой новенький рюкзак с канатами, альпенштоком, лопаткой и крюками. Я ужасно гордился этим снаряжением, потому что в моих глазах оно символизировало мое превращение в мужчину. Опять-таки мне смутно кажется, что, пока мы находились у Гольдони, в доме стояла какая-то печальная атмосфера. Не могу сказать, почему даже после стольких лет это ощущение не покидает меня, но я соотношу его с тем фактом, что мне никак не удавалось привлечь внимание мужчин в доме Гольдони к моему рюкзаку. И отец, и дядья, я конечно же взрослые сыновья, похоже, были заняты чем-то другим. Было условлено, что один, из сыновей Гольдони на следующее утро поведет нас в горы. Мы пробыли у них еще несколько часов, а потом продолжили путь в повозке до «Локандо» Капомонти. Помню, что, когда мы отправились в путь, уже стемнело, а поскольку дело было летом, то, значит, было уже половина восьмого или восемь".

Итак, таковы факты, думал Эндрю. Мужчина с сыном приезжают в городок, обедают, покупают кое-что в лавке у еврея, которого недолюбливают в округе, потом нанимают проводников, а избалованный подросток обижен тем, что взрослые не уделили должного внимания его новенькому альпинистскому снаряжению. Вся информация сводится к одному имени — Гольдони.

Эндрю допил кофе и навинтил пластиковый стаканчик на термос. Солнце светило вовсю. Пора двигаться. Он сгорал от нетерпения. Многие годы тренировок и участия в боевых операциях подготовили его к предстоящим нескольким дням поисков. Где-то глубоко в горах зарыт ларец, и он его непременно найдет!

«Корпус наблюдения» будет отомщен сполна. Майор повернул ключ зажигания, мотор взревел. Надо купить одежду, снаряжение и оружие. И увидеться с мужчиной по фамилии Гольдони. Или с женщиной по фамилии Гольдони. Скоро он это узнает.

Адриан сидел за рулем припаркованного к обочине автомобиля и вытирал платком рот. Он не мог избавиться от запаха и привкуса блевотины, как не мог отогнать видения двух истерзанных человеческих тел, обнаруженных им в темном доме. Как не мог забыть смрад смерти.

По лицу его градом катился пот. Такого нервного напряжения он никогда в жизни не испытывал, никогда еще не ощущал такого смертельного страха.

Его снова затошнило. Он подавил тошноту, несколько раз глубоко вдохнув. Надо обрести спокойствие и хладнокровие, надо действовать. Нельзя просто вот так сидеть в машине. Надо перебороть шок и обрести ясность мысли. Все, что ему остается, — это способность трезво мыслить.

Безотчетным движением он вытащил из кармана листки с ксерокопированым текстом отцовских воспоминаний и включил фонарик. Слова всегда выручали его — он умеет анализировать слова, оттенки их значений, тонкие нюансы смысла, простоту и сложность.

Адриан разложил странички и стал неторопливо их перечитывать. Итак, мальчик с отцом приехали в город Шамполюк. Мальчик сразу почувствовал: что-то неладно, возможно, даже не просто неладно, «...он вернулся очень расстроенный... Я даже испугался, что наше путешествие...» Магазин, принадлежащий еврею, гнев отца. «Я уже и не помню, что именно произошло, но что-то серьезное, оно вызвало у отца... гнев». И печаль. «Гнев и печаль, если мне не изменяет память». Потом их сменило неясное чувство обиды и растерянности: подростку не уделяли должного внимания те, чье внимание он пытался завоевать. «И отец, и дядья, и конечно же взрослые сыновья были заняты чем-то другим». Их внимание отвлекло иное — то, что вызвало гнев отца? Печаль? А неотчетливые воспоминания, в свою очередь, сменялись рассказом о царившей в доме доброй атмосфере и о пансионате на северной окраине городка, о «теплом приеме». Но за мирной интерлюдией очень скоро следовала смутная печаль и тревога: "Про пансионат Капомонти я мало что помню, разве только теплый прием, как много раз прежде. Но одно осталось в памяти: впервые за все время путешествий в горы у меня была отдельная комната, которую я занимал без младшего брата. Это было очень существенным шагом вперед — я наконец-то почувствовал себя по-настоящему взрослым. Потом был ужин, за которым отец и старик Капомонти изрядно выпили. Я помню это, потому что отправился спать, думая о предстоящем походе в горы, долго слышал их громкие, возбужденные голоса, доносившиеся снизу, и думал, как они не боятся разбудить постояльцев. В то время это был крошечный пансионат, и, кроме нас, в доме было еще, наверное, три или четыре человека. Странно, что это меня тогда заботило, но я никогда не видел отца пьяным. Я до сих пор толком не знаю, был ли он тогда пьян, но шумел вовсю. Ведь для молодого паренька, который в день своего семнадцатилетия ожидал драгоценного подарка, мечты всей его жизни — восхождения на настоящую гору в окрестностях Шамполюка, — даже мысль о том, что наутро отец встанет ослабевшим и злым, была нестерпима.

Однако ничего подобного не произошли. Утром приехал проводник Гольдони с провизией, позавтракал с нами, и мы тронулись в путь.

Сын Капомонти — а может быть, это был молодой Лефрак — немного подвез нас троих в повозке. Мы распрощались с ним и договорились, что он будет ждать нас на том же месте вечером следующего дня. Два дня в горах и ночевка со взрослыми! Меня переполняла радость, потому что я знал, что мы разобьем лагерь в горах выше, чем обычно поднимались с младшими братьями".

Адриан положил листки на сиденье. В последних абзацах описывались запомнившиеся отцу горы, тропы и виды. Путешествие в горы началось.

Необходимая информация, очень возможно, заключена именно в этих сбивчивых описаниях. Надо выявить отдельные вехи их путешествия — тогда можно восстановить весь маршрут. Но какие вехи? Какой маршрут?

О Боже! Картина на стене! Ведь картина у Эндрю!

Адриан подавил внезапную тревогу. Картина, унесенная из кабинета Савароне, может существенно сузить площадь поисков, но что дальше? Прошло пятьдесят лет. Полвека снегопадов, обледенении, весенних паводков, естественных природных процессов в почве...

Картина на стене, может быть, и представляет собой важный ключ к разгадке, возможно, самый главный. Но Адриан чувствовал, что есть и другие ключи, не менее существенные, чем эта картина. Они таятся в словах отцовских воспоминаний. Воспоминаний, которые не померкли за пятьдесят лет насыщенной событиями жизни.

Пятьдесят лет назад там что-то случилось, и это не имело отношения к путешествию отца с сыном в горы.

Он снова обрел способность мыслить. Потрясение и ужас еще владели им, но впереди уже вновь забрезжил свет разума.

«...Имейте в виду, содержимое этого ларца представляет смертельную опасность для всего цивилизованного мира...»

Надо добраться до тайника, найти ларец. Остановить убийцу из «Корпуса наблюдения».

Глава 30

Эндрю припарковал «лендровер» у забора, огораживающего поле. Дом Гольдони находился в двухстах ярдах ниже по дороге, поле было частью их земельных угодий. Вдалеке трактор пахал землю, и сидящий в нем человек то и дело оборачивался назад, глядя на результаты своего труда. Больше вокруг не было ни домов, ни людей. Эндрю решил переговорить с трактористом.

Было начало шестого. Он провел этот день, объезжая окрестности Шамполюка, закупая одежду, провизию и снаряжение, в том числе и отличный альпийский рюкзак. Там сейчас лежало все, что требуется для покорения горных вершин. И еще то, что не требуется. «Магнум» калибра 0,357. Все это он купил в большом магазине, выросшем на месте маленького, который упоминал отец в своих записках. Владельца звали Ляйнкраус; к косяку двери была прикреплена мезуза. Продавец горделиво сообщил ему, что Ляйнкраусы с 1913 года продают лучшее в итальянских Альпах снаряжение. В настоящее время, его магазины открыты в Люцерне и Нёшателе.

Эндрю вылез из «лендровера», подошел к забору и стал махать рукой, привлекая внимание пахаря. Это был низкорослый итало-швейцарец, здоровяк с взъерошенными каштановыми волосами над темными бровями, с грубыми чертами лица типичного обитателя Северного Средиземноморья. Лет на десять старше Фонтина. На лице у него было опасливое выражение, точно он не привык и не любил встречать незнакомцев.

— Вы говорите по-английски? — спросил Эндрю.

— Сносно, синьор, — ответил тот.

— Я ищу Альфредо Гольдони. Мне сказали, чтобы я ехал по этой дороге.

— Вам правильно указали, — ответил итало-швейцарец на более чем сносном английском. — Гольдони мой дядя. Я для него пашу. Сам он уже не может обрабатывать землю. — Пахарь замолчал, ничего больше не объясняя.

— Где я могу найти его?

— Там, где обычно. В дальней спальне дома. Тетя проведет вас к нему. Он любит гостей.

— Спасибо. — Эндрю зашагал к «лендроверу».

— Вы американец? — спросил пахарь.

— Нет, канадец, — ответил Эндрю, решив на всякий случай обеспечить себе «крышу». Он забрался на сиденье и взглянул на пахаря. — Мы говорим одинаково.

— И выглядите одинаково, и одеваетесь одинаково, — ответил фермер спокойно, рассматривая его отороченную мехом альпийскую куртку. — Одежда-то новая, — добавил он.

— Зато ваш английский нет, — усмехнулся Фонтин и повернул ключ зажигания.

Жена Гольдони оказалась тощей, аскетичного вида женщиной. Ее прямые седые волосы были туго затянуты и уложены вокруг головы венцом самоотречения. Она провела незнакомца через две или три опрятные, скудно обставленные комнатки к двери в спальню. Собственно, это был просто дверной проем. Там, где некогда был порожек, доски выкорчевали и заложили ямку дощечкой вровень с полом. Фонтин вошел в спальню. Альфредо Гольдони сидел в инвалидной коляске у окна, выходящего на поля у подножия горы.

У него не было ног. На обрубки его некогда сильных бедер были натянуты штаны, а штанины приколоты английскими булавками к поясу. Тело и лицо у него были большие и неловкие. Возраст и увечье сделали их никчемными.

Старик Гольдони приветствовал незнакомца с деланным радушием. Жалкий калека, благодарный за каждый визит, боялся отпугнуть нового гостя.

Представившись и коротко рассказав, как он его нашел, Фонтин сел напротив инвалидного кресла. Угрюмая жена Гольдони принесла вина. Культяпки безногого старика были совсем рядом. У Эндрю на языке вертелось словечко «уродец». Он терпеть не мог человеческого уродства и не трудился эту неприязнь скрывать.

— Имя Фонтин вам что-нибудь говорит?

— Нет, сэр. Это что-то французское? Но ведь вы американец?

— А фамилия Фонтини-Кристи вам знакома? Взгляд Гольдони изменился. В нем вспыхнула давно позабытая тревога.

— Да, конечно, я знаю эту фамилию, — ответил безногий. Его голос тоже изменился. — Фонтин — Фонтини-Кристи. Значит, итальянец стал французом, а носит эту фамилию американец. Вы — Фонтини-Кристи?

— Да. Савароне мой дед.

— Богатый синьор из северных провинций. Помню, помню. Уже смутно, конечно. В конце двадцатых он останавливался у нас по пути в Шамполюк.

— Гольдони были его проводниками в горах. Он приезжал с сыновьями.

— Мы были проводниками у всех путешественников.

— А вы когда-нибудь были в проводниках у моего деда?

— Возможно. Я, знаете, с ранней юности работал в горах.

— Вы можете припомнить поточнее?

— Знаете, в свое время я проводил по Альпам тысячи людей.

— Но вы только что сказали, что помните его.

— Не очень хорошо. И скорее имя, чем его самого. А что вас интересует?

— Информация. О путешествии в горы, которое пятьдесят лет назад предпринял мой дед со своим старшим сыном.

— Вы шутите!

— Нет, отчего же. Мой отец Виктор... Витторио Фонтини-Кристи послал меня из Америки за этой информацией. Мне это совсем некстати. У меня очень мало времени, поэтому мне нужна ваша помощь.

— Я бы рад вам помочь, да не знаю чем. Путешествие в горы пятьдесят лет назад! Разве такое можно упомнить?

— Меня интересует человек, который их вел. Проводник. Отец утверждает, что это был сын Гольдони. Дата — четырнадцатое июля тысяча девятьсот двадцатого года.

Фонтин не мог сказать с полной уверенностью — возможно, этот инвалид-урод просто превозмог приступ боли или пошевелился в раздумье, — но он отозвался! На дату. Он вспомнил дату. И тут же, пытаясь скрыть волнение, торопливо заговорил:

— Июль двадцатого... Два поколения назад. Нет, невозможно. У вас нет ничего — как это по-английски? — более определенного, что бы помогло мне вспомнить?

— Проводник. Гольдони.

— Это не я. Мне тогда было чуть больше пятнадцати. Я, конечно, уходил в горы в довольно юном возрасте, но не в пятнадцать лет. И не как основной проводник.

Эндрю внимательно посмотрел инвалиду в глаза. Гольдони нервничал: ему не понравился взгляд гостя, и он отвел глаза. Фонтин подался вперед.

— Но ведь что-то вы помните? — спросил он спокойно, не в силах скрыть холод в голосе.

— Нет, синьор Фонтини-Кристи. Ничего.

— Но несколько секунд назад я назвал вам дату — четырнадцатое июля тысяча девятьсот двадцатого года. Вы вспомнили эту дату!

— Я только подумал, что это было слишком давно, чтобы я мог вспомнить.

— Должен вам заметить, я военный. Солдат. Я допрашивал сотни людей. Очень немногим удавалось меня одурачить.

— У меня и в мыслях этого нет, синьор. Зачем? Я же хочу вам помочь.

Эндрю не спускал с него глаз.

— Много лет назад вдоль железнодорожного полотна к югу от Церматта были вырубки.

— Некоторые и до сих пор целы, — закивал Гольдони. — Их осталось совсем немного. Они ведь теперь никому не нужны.

— Скажите мне вот что. В названии каждой фигурировало имя птицы...

— Только в названиях некоторых, — прервал его альпиец. — Не у всех.

— Не было ли там «ястреба»? «Ястребиное...» что-то?

— Ястреб? Почему ястреб? — Теперь безногий смотрел на гостя прямо, не мигая.

— Ну так отвечайте: была ли когда-нибудь вырубка, в названии которой упоминалось слово «ястреб»? Гольдони некоторое время молчал.

— Нет, — сказал он наконец. Эндрю откинулся на спинку стула.

— Вы были самым старшим сыном в семье Гольдони?

— Нет. Скорее всего, пятьдесят лет назад они наняли проводником в горах одного из моих старших братьев.

Фонтин начал понимать. Альфредо Гольдони получил в наследство дом, потому что лишился обеих ног.

— А где ваши братья? Мне надо поговорить с ними.

— И вновь я вынужден спросить, синьор, не шутите ли вы? Они давно умерли, все это знают. Мои братья, дядя, два двоюродных брата. Все умерли. Больше в Шамполюке не осталось проводников Гольдони.

У Эндрю перехватило дыхание. Он осмыслил услышанное и глубоко вздохнул. Надежды на короткий путь были развеяны одной фразой.

— В это трудно поверить, — сказал он холодно. — Все они мертвы? Что же было тому причиной?

— Лавина, синьор. В шестьдесят восьмом одну деревню накрыло лавиной с гор. Близ Вальтурнанша. Спасательные группы были посланы из Церматта и из Шамполюка. Спасателей вели Гольдони. Три государства удостоили нас высших наград. Только мертвым эти награды ни к чему. А мне дали небольшую пенсию. Я ведь тогда ноги потерял. — И он постучал по культяпкам.

— И вам ничего не известно о том путешествии в горы четырнадцатого июля двадцатого года?

— Откуда же? Тем более что у вас нет никаких конкретных деталей.

— У меня есть описание, составленное моим отцом. — Фонтин вытащил из кармана ксерокопию.

— Отлично! Что же вы раньше не сказали? Прочитайте.

Эндрю прочел. Описания были бессвязными, детали, о которых вспоминал умирающий, противоречивыми. Рассказчик путался во времени, и ориентиры на местности, казалось, тоже смешались в его памяти.

Гольдони внимательно слушал. Он то и дело смыкал морщинистые веки и поворачивал голову, словно пытаясь восстановить перед мысленным взором далекие картины. Когда Фонтин закончил, он отрицательно, помотал головой:

— Извините, синьор. То, что здесь описывается, можно встретить на десятках самых разных троп. А многое даже и не встречается в наших местах. Простите, но мне кажется, что ваш отец перепутал наши горы с теми, что на западе, ближе к Вале. Их легко спутать.

— И вам ничего не показалось знакомым?

— Напротив. Все! И ничего. Описание годится для территории в сотни квадратных миль. Увы. Тут ничего не разберешь.

Эндрю был озадачен. Хотя он по-прежнему нутром чувствовал, что старый альпиец лжет. Оставался еще один ход, прежде чем он приступит к более жестокому допросу. Если и это не сработает, он вернется и применит иную тактику.

«Если окажется, что Альфредо не самый старший ребенок в семье, ищите сестру...»

— Вы самый старый член семьи из ныне живущих?

— Нет. У меня две старшие сестры. Одна еще жива.

— Где она живет?

— В Шамполюке. На виа Сестина. Ее сын — фермер.

— Как ее фамилия? По мужу?

— Капомонти.

— Капомонти? Но ведь это люди, которые владеют пансионатом!

— Да, синьор, она вышла замуж за одного из них. Фонтин встал и положил листки ксерокопии в карман. Дойдя до двери, он обернулся:

— Возможно, я еще вернусь!

— Буду рад вас увидеть снова!

Фонтин сел в «лендровер» и запустил мотор. Далеко в поле племянник-фермер неподвижно сидел в кабине трактора и смотрел на гостя. Трактор тихо урчал. И снова дало себя знать внутреннее чутье; на лице у фермера словно было написано: «Давай-давай уезжай, мне надо побежать к хозяину и выяснить, о чем вы там с ним говорили».

Эндрю нажал на газ. Он выехал на шоссе, развернулся и помчался обратно в городок.

И вдруг он заметил самый обычный в мире вид. Он выругался. Вид был настолько привычный, что не бросался в глаза.

Вдоль дороги высились столбы телефонной связи. Бесполезно искать старуху на виа Сестина — ее там не окажется. Майор придумал новый стратегический план. Похоже, на этот раз ему повезет.

— Жена! — закричал Гольдони. — Быстро! Помоги мне! Телефон!

Жена Гольдони поспешно вошла в спальню и схватилась за спинку кресла-коляски.

— Может быть, я позвоню? — спросила она, подкатывая его к аппарату.

— Нет, я сам. — Он набрал номер. — Лефрак? Ты меня слышишь? Он приехал. Столько лет прошло! Фонтини-Кристи. Но он не сказал тех слов. Он ищет вырубку, в названии которой упоминается «ястреб». Больше он мне ничего несказал, а это просто чушь. Я ему не верю. Мне надо поговорить с сестрой. Собери остальных. Встретимся через час... Не здесь! В пансионате!

Эндрю лежал плашмя в поле напротив дома. Он переводил бинокль то на дверь, то на окна. Солнце на западе опускалось за Альпы. Скоро стемнеет. В доме зажгли свет. За окнами маячили тени. Там царило оживление.

С задворков выехала машина и остановилась справа от дома. Из нее вылез племянник-фермер и побежал к двери. Дверь открылась.

На пороге показался Гольдони в кресле-коляске. Кресло толкала жена. Племянник сменил ее и покатил безногого через лужайку к тихо урчащему автомобилю.

Гольдони что-то сжимал в руках. Эндрю навел фокус.

Это была большая книга. И даже не книга, а толстенный тяжелый фолиант. Регистрационный журнал!

Жена раскрыла дверцу автомобиля и держала ее, пока племянник, подхватив безногого под мышки, втаскивал его внутрь. Гольдони заерзал и задвигался; жена перекинула ему через грудь ремень безопасности и пристегнула к сиденью.

Эндрю отчетливо видел профиль бывшего альпийского проводника. Он снова навел бинокль на регистрационный журнал. Гольдони сжимал его в руках, точно J сокровище, с которым не мог расстаться ни на секунду. Потом Эндрю понял, что в руках у Гольдони есть что-то еще — очень знакомое и привычное глазу военного. Между переплетом книги и грудью альпийца поблескивал металлический предмет. Это был ствол небольшого, но мощного обреза — таким обычно пользуются враждующие итальянские кланы на юге страны. В Сицилии. Его называют «lupo» — «волк».

С расстояния больше двадцати ярдов он бил не очень точно, но с близкого расстояния мог уложить человека наповал, да еще отбросить тело футов на десять.

Гольдони оберегал свои фолиант с помощью оружия куда более эффективного, чем спрятанный в рюкзаке Эндрю «магнум». Эндрю перевел бинокль на племянника Гольдони. У того в одежде появилась новая деталь: пояс с пристегнутой к нему кобурой, из которой торчала рукоятка пистолета. Судя по рукоятке пистолет был крупного калибра.

Так вот как оба альпийца охраняют свой журнал! Никто бы не смог приблизиться к нему. Что же это значит?

Господи! Фонтин вдруг все понял. Записи! Записи путешествий в горы. Ничего другого и быть не может. Ему никогда в голову не приходило -и отцу тоже! — спросить, велись ли подобные записи. Особенно после стольких лет. Боже, ведь полвека миновало!

Но отец — и его отец — говорил, что Гольдони были лучшими проводниками в Альпах. Профессионалы с такой репутацией, конечно, должны были вести записи! Это самое естественное дело. Записи всех совершенных ими походов в горы за многие десятилетия.

Итак, Гольдони солгал. Сведения, необходимые Фонтину, были у него. Но Гольдони не сообщил их своему гостю.

Эндрю продолжал наблюдение. Племянник сложил кресло, открыл багажник, бросил туда кресло и побежал к левой передней дверце. Он сел за руль, а жена Гольдони захлопнула правую переднюю дверцу.

Машина выехала на шоссе и помчалась в Шамполюк. Жена Гольдони вернулась в дом.

Майор продолжал лежать в траве. Обдумывая, что делать дальше, он медленно положил бинокль в футляр и застегнул кнопки. Можно броситься к спрятанному «лендроверу» и поспешить вдогонку за Гольдони, но зачем? К тому же риск очень велик. Альпиец, конечно, калека, но «lupo» в его старческих руках может с лихвой компенсировать увечность. Да и мрачный племянник не задумываясь пустит в ход свой пистолет.

Если этот регистрационный журнал и есть тот самый ключ к разгадке, который ищет Эндрю, то они его увозят, чтобы спрятать. Но не уничтожить — никто не станет уничтожать столь ценные записи.

Надо убедиться. И только тогда действовать.

Забавно. Эндрю не предполагал, что Гольдони самолично пустится в путь, — он думал, что приедут к нему. То, что Гольдони сорвался с места, означает, что началась паника. Безногий старик, который целыми днями сидит дома, не стал бы вдруг, с риском для себя, вылезать из своей берлоги, не имея на то достаточно серьезного повода.

И майор решился. Обстоятельства благоприятствовали — жена Гольдони осталась в доме одна. Прежде всего, он выяснит, является ли этот гроссбух именно тем, что он ищет, а потом узнает, куда отправился Гольдони.

Тогда и решит: преследовать их или оставаться здесь и ждать.

Эндрю поднялся. Нет смысла терять время. Он направился к дому.

— Здесь никого нет, синьор, — сказала старуха, испуганно и изумленно глядя на него. — Мой муж уехал с племянником. Они поехали играть в карты в городок.

Эндрю молча оттолкнул старуху. Он прошел прямо в спальню Гольдони. Там ничего не было, кроме журналов и старых итальянских газет. Он обыскал стенной шкаф, нелепый и трогательный. Штаны с приколотыми к поясу штанинами. Ни книг, ни регистрационных журналов, похожих на тот, что увез с собой старый альпийский проводник.

Он вернулся в гостиную. Перепуганная старуха стояла у телефона и трясущимися пальцами коротко постукивала по рычагу.

— Провод перерезан, — подойдя к ней, спокойно сказал он.

— Нет, — прошептала старуха. — Чего вы хотите? У меня ничего нет. У нас ничего нет!

— Думаю, что есть! — ответил Фонтин, оттолкнув ее к стене и приблизив к ней перекошенное от злости лицо. — Твой муж мне наврал. Он сказал, что ему нечего мне сообщить, а сам уехал и увез какую-то очень большую книгу. Это журнал записей, верно? Старый регистрационный журнал, в котором описан подъем в горы пятьдесят лет назад. Журналы! Покажи мне журналы!

— Я не понимаю, о чем вы говорите, синьор! У нас ничего нет. Мы живем на пенсию!

— Заткнись! Покажи мне журналы!

— Прошу вас!

— Старая сволочь! — Фонтин схватил старуху за седые волосы, дернул ее вперед, а потом вдруг с силой ударил затылком по стене. — У меня нет времени. Твой муж мне наврал. Покажи мне журналы! Живо! — Он снова схватил ее за волосы и еще раз ударил головой о стену. На морщинистой шее показалась струйка крови, глаза наполнились слезами.

Майор понял, что перегнул палку. Он принял оперативное решение. Ему это было не впервой: в Наме ему встречалось немало несговорчивых крестьян. Он оторвал женщину от стены.

— Ты меня понимаешь? — заговорил он ровным голосом. — Я зажгу спичку у тебя перед глазами. Ты знаешь, что потом произойдет? Я спрашиваю в последний раз. Где журналы?

Жена Гольдони, рыдая, повалилась на пол. Фонтин удержал ее, схватив за платье. Она указала дрожащей рукой с трясущимися пальцами на дверь справа.

Эндрю поволок ее по полу. Ударом ноги он распахнул запертую дверь и вытащил свою «беретту». В комнатке никого не было.

— Выключатель! Где?

Старуха подняла голову, рот у нее был открыт, дыхание прерывистое. Она скосила глаза налево.

— Lampada, lampada[8], — прошептала она.

Он втолкнул ее в комнатку, потом нашел лампу. Женщина, дрожа, скорчилась на полу. Свет от лампы отразился в застекленных книжных стеллажах у противоположной стены. Пять полок, сплошь уставленные книгами. Он попытался сдвинуть стекло на средней полке. Стекло не поддавалось. Он попробовал остальные. Все заперто.

Рукояткой «беретты» он разбил стекла двух полок. Свет от лампы был слабым, но достаточным. На корешках отчетливо виднелись выцветшие рукописные буквы и цифры.

Каждый год был поделен на полугодия. Тема различались по толщине. Все книги были самодельными. Он взглянул на верхнюю полку. Там стекло уцелело, и отраженный свет мешал разобрать надписи на корешках. Он разбил и это стекло и несколькими взмахами ствола счистил осколки.

Первый том был помечен 1907 годом. Месяц не был проставлен, видимо, стройная хронологическая система записей появилась позже.

Он провел стволом «беретты» по корешкам, пока не дошел до 1920 года.

Том «январь — июнь» стоял на месте.

«Июль — декабрь» отсутствовал. На его место, заполняя пустое пространство, поспешно всунули том, датированный 1967 годом.

Альфредо Гольдони, безногий инвалид, опередил его. Он вытащил ключ из замка двери, за которой хранилась тайна совершенного пятьдесят лет назад путешествия в горы, и сбежал. Фонтин повернулся к жене Гольдони. Она стояла на коленях, тощими руками поддерживая свое тощее трясущееся тело.

Будет нетрудно сделать то, что он должен сделать, узнать то, что должен узнать.

— Вставай! — приказал он.

Он унес безжизненное тело через поле в лес. Луны все еще не было, в воздухе пахло дождем, небо заволокли тучи, звезд не было видно. Лучик фонарика скакал по земле в такт его шагам.

Время.Теперь главное — время. И шок. Ему необходимо вызвать у них шок. Перед смертью старуха сказала, что Гольдони поехал в пансионат. Она сказала, что они все там. Доверенные лица Фонтини-Кристи собрались вместе. К ним пришел незнакомец и не произнес нужных слов.

Глава 31

Адриан приехал обратно в Милан, но в отель не вернулся, а направился прямиком в аэропорт. Он пока еще не представлял себе, как осуществить задуманное, но знал, что сделает.

Надо добраться до Шамполюка. Убийца разгуливает на свободе! И этот убийца — его брат-близнец.

Где-то в гигантском муравейнике миланского аэропорта обязательно должен быть свободный самолетик и пилот. Или хотя бы кто-то, кто мог бы помочь ему нанять их — за любую цену.

Он гнал вовсю, опустив боковые стекла. Ветер гулял по салону автомобиля. Это помогало ему владеть собой, помогало не думать, ибо мысли причиняли ему страдания.

— На окраине Шамполюка есть небольшое летное поле, им пользуются богатые туристы, у которых есть личные самолеты, — сказал небритый пилот, которого разбудил и вызвал в аэропорт клерк из ночной смены авиакомпании «Алиталия». — Но в такое время суток он закрыт.

— Вы можете меня доставить туда?

— Вообще-то это недалеко, но грунт там отвратительный.

— Но вы можете?

— Мне хватит горючего, чтобы вернуться, если не смогу. Но решать не вам, а мне. И я вам не верну ни лиры — ясно?

— Плевать!

Пилот обратился к клерку «Алиталии». Он заговорил вдруг важно, веско, явно ради человека, пообещавшего ему заплатить немалые деньги за этот полет.

— Запроси прогноз погоды. Церматт, южная станция, направление два, от восьмидесяти до девяноста пяти градусов из Милана. Мне нужен радарный фронт.

Клерк недовольно поморщился.

— Вам заплатят, — коротко сказал Адриан. Клерк снял трубку с красного телефона.

— Диспетчерскую! — официальным тоном попросил он.

Совершить посадку близ Шамполюка оказалось не так сложно, как уверял Адриана пилот. Но аэродром и вправду был закрыт: радиосвязь отсутствовала, в окнах диспетчерской башни свет не горел. Однако единственная взлетно-посадочная полоса была размечена: вдоль восточного и западного периметра мерцали сигнальные огни.

Адриан пересек летное поле и направился к зданию с освещенными окнами. Это была полукруглая металлическая раковина пятидесяти футов в длину и футов двадцать пять в высоту. Ангар для частных самолетов. Дверь открылась, и на траву пролился яркий свет из помещения. В дверном проеме вырос силуэт парня в комбинезоне. Он чуть подался вперед, всматриваясь во тьму, потом едва слышно зевнул.

— Вы говорите по-английски? — спросил Фонтин. Он говорил — нехотя и плохо, но понять его было можно. И сообщил Адриану то, что тот ожидал услышать. Сейчас четыре часа утра, и все в округе закрыто. Что это за сумасшедший пилот, который решился прилететь сюда в такой час? Может, стоит вызвать полицию?

Фонтин достал из бумажника несколько крупных банкнот, держа их на свету. Сторож уставился на деньги. Сумма, вероятно, превосходила месячное жалованье сердитого человека.

— Я совершил очень длительное путешествие, чтобы разыскать кое-кого. Я не сделал ничего противозаконного — только нанял в Милане самолет, и он доставил меня сюда. Для полиции я не представляю интереса, но мне необходимо найти того, кого я ищу. Мне нужна машина и маршрут.

— А вы не преступник? Прилететь в такое время...

— Не преступник, — прервал его Адриан, сдерживая нетерпение и стараясь говорить как можно спокойнее. — Я юрист. Awocato, — добавил он по-итальянски.

— Awocato? — уважительно переспросил сторож.

— Мне нужно найти дом Альфредо Гольдони.

— Это безногого, что ли?

— Я не знаю. Мне известно только его имя.

Он получил старенький «фиат» с драной обивкой на сиденьях и потрескавшимися стеклами. Дом Гольдони находится в восьми — десяти милях от городка — так сказал ему сторож. Ехать надо на запад. Он нарисовал план, по которому легко было ориентироваться.

При свете фар Адриан увидел металлический забор, а за забором во тьме различил силуэт дома.

Внутри горел тусклый свет, который освещал ниспадающие ветви сосен, высящихся перед фасадом старого здания у дороги.

Адриан снял ногу с педали акселератора, решая, не стоит ли остановиться здесь и пройти остаток пути пешком. Странно только, что без четверти пять утра в доме горит свет — этого он не ожидал...

Он увидел столбы с телефонными проводами. Может быть, ночной сторож аэродрома позвонил Гольдони и предупредил его о неожиданном госте? Или все фермеры в этих местах обычно встают в столь ранний час?

Он решил подъехать к дому. Если сторож позвонил или если в доме Гольдони уже начинался рабочий день, автомобиль может оказаться куда менее пугающей неожиданностью, нежели тихо подкравшийся к дому незнакомец.

Адриан свернул на подъездную аллею, миновав высокие сосны, и затормозил около дома. Аллея тянулась дальше, мимо дома, и упиралась в амбар. Сквозь распахнутые ворота, при свете фар своего «фиата», он увидел сваленные в амбаре инструменты. Он вылез из машины, прошел под зашторенными окнами и приблизился к двери. Это была типичная дверь деревенского дома — толстая и широкая, верхняя часть была отделена от нижней: такая дверь позволяла освежающему летнему ветерку врываться в дом и в то же время ограждала обитателей от полевых зверьков. В центре висел тяжелый медный молоток. Он постучал.

И стал ждать. Никто не ответил. В доме было тихо. Он постучал снова, на этот раз громче, делая более длинные промежутки между громкими металлическими ударами.

За дверью раздался какой-то звук. Неясный, короткий. Словно прошелестел лист бумаги или ткани, словно рука провела по одежде. Что?

— Пожалуйста! — крикнул он. — Меня зовут Фонтин. Вы знали моего отца и его отца. Из Милана. Из Кампо-ди-Фьори. Пожалуйста, мне нужно с вами поговорить. Я не причиню вам зла. Тишина, ни звука.

Он вернулся на лужайку и подошел к освещенному окну. Прижал лицо к стеклу и попытался рассмотреть комнату сквозь тонкие белые занавески. Но ему мешали складки. А толстое стекло альпийских окон искажало смутные очертания предметов внутри.

Но потом, когда глаза уже могли различить что-то сквозь стекло, он увидел — и на мгновение ему почудилось, что во второй раз за сегодняшнюю ужасную ночь он вот-вот лишится рассудка.

В дальнем левом углу комнаты он разглядел фигуру безногого мужчины, мелкими, конвульсивными рывками продвигавшегося по полу. Изуродованное тело выше талии было огромным, мощным. Рубаха доходила ему до коротких толстых культяпок — остатки ног были облачены в белые трусы. Безногий!

Альфредо Гольдони. Адриан смотрел, как Гольд они перебрался в темный угол комнаты. В руках он держал какой-то продолговатый предмет, сжимая его так, как тонущий держит спасательный круг в бурном океане. Это была короткоствольная винтовка. Зачем?

— Гольдони! Прошу вас! — закричал Фонтин в окно. — Мне надо с вами поговорить. Если вам позвонил сторож, он должен был вам сказать!

Грохнул громоподобный выстрел: стекло разлетелось вдребезги и осколки посыпались на Адриана, впиваясь в кожу, дождевик и пиджак. В последний миг он успел увидеть, как поднялся черный ствол винтовки, и метнуться в сторону, прикрыв лицо. Тысячи мельчайших осколков впились в руку, точно ледяные иголочки. Если бы не толстый свитер, купленный в Милане, он бы сейчас истекал кровью. Тем не менее, рука и шея кровоточили.

Сквозь пороховой дым и звон разбитого стекла он услышал металлический щелчок затвора винтовки: Гольдони перезарядил оружие. Адриан сел, прислонившись спиной к фундаменту. Он ощупал руку и вытащил, несколько осколков, засевших в коже. Он чувствовал, как по шее текут струйки крови.

Он сидел, тяжело дыша. Потом помолился про себя и снова крикнул. Но Гольдони едва ли мог вести переговоры из своего угла. Оба они были узниками, один из которых намеревался пристрелить второго, остановленного невидимой, непреодолимой стеной.

— Послушайте меня! Я не знаю, что вам обо мне наговорили, но это все ложь. Я вам не враг!

— Зверь! — заревел Гольдони из дома. — Я тебя прикончу.

— Но почему. Бога ради, скажите? Я же не хочу причинить вам зла!

— Потому что ты Фонтини-Кристи! Убийца женщин! Истязатель детей! Ты мерзавец! Зверь!

Он опоздал. О Боже! Он все же опоздал: Убийца добрался до Шамполюка, опередив его.

Но убийца все еще на свободе. И значит, все еще остается шанс.

— Повторяю, Гольдони! — сказал он спокойно. — Я Фонтини-Кристи, но я не тот, кого вам нужно убить. Я не убивал женщин и не истязал детей. Я знаю, о ком вы говорите, но этот человек — не я. Это очень просто. Послушайте, я сейчас встану во весь рост перед окном. У меня нет оружия — и никогда не было. Если вы мне не верите — стреляйте. У меня нет больше времени с вами препираться. И мне кажется, вам тоже следует поторопиться. Всем вам...

Адриан уперся окровавленной ладонью в землю и, пошатываясь, встал. Медленно приблизился к разбитому окну.

Альфредо Гольдони слабо крикнул ему:

— Войдите и держите руки перед собой! Я пристрелю вас, если вы сделаете шаг в сторону или остановитесь!

Фонтин вышел из своего укрытия. Безногий направил его к окну, через которое можно попасть в комнату: инвалид не рискнул предпринять мучительные усилия, чтобы открыть незнакомцу дверь. Когда Адриан вынырнул из тьмы, Гольдони вскинул винтовку, изготовившись стрелять.

— Тот самый — и все же не он... — прошептал он.

— Он мой брат, — тихо ответил Адриан. — И я должен его остановить.

Гольдони молча смотрел на него. Наконец, не отрывая от него глаз, он опустил винтовку и положил ее рядом на пол.

— Помогите мне сесть в мое кресло, — попросил он.

Адриан, голый до пояса, сидел перед безногим на корточках спиной к нему. Изувеченный старик вытащил засевшие осколки стекла и смазал раны едкой спиртовой настойкой; она щипала, но кровотечение остановила.

— В горах кровь большая ценность. В наших местах этот раствор называют «лаймен». Это лучше, чем порошок. Вряд ли врачи одобрили бы такое средство, но оно помогает. Наденьте рубашку.

— Спасибо. — Адриан встал и надел рубашку. О том, что должно было быть сказано, они обменялись двумя словами. Практичный, как все альпийцы, Гольдони велел Адриану снять одежду: от раненого, которому не оказали помощь, толку нет. Роль сельского лекаря, однако, не уменьшила ни его боль, ни его гнев.

— Это исчадие ада! — говорил старик, пока Фонтин застегивал рубашку.

— Он не в себе, хотя я понимаю, что вам от этого не легче, — отвечал Адриан. — Он ищет одну вещь. Ларец, спрятанный где-то поблизости в горах. Его привез сюда много лет назад, еще до войны, мой дед.

— Нам это известно. Мы знали, что рано или поздно за ним придут. Но больше нам ничего не известно. Мы даже не знаем, где искать это место в горах.

Адриан не поверил безногому, но кто его знает...

— Вы сказали: убийца женщин. Кого он убил?

— Мою жену. Она исчезла.

— Исчезла? Но почему вы решили, что он ее убил?

— Он солгал. Он сказал, что она побежала по дороге. Что он стал ее преследовать, побежал за ней, догнал и схватил и теперь держит где-то взаперти в городке.

— Может быть, так оно и есть.

— Нет! Я не могу ходить, синьор. Моя жена не может бегать. У нее на ногах вспухли вены. Она ходит по дому в больших башмаках. И эти башмаки стоят вон там!

Адриан взглянул туда, куда указал Гольдони. Пара тяжелых уродливых башмаков аккуратно стояла около стула.

— Люди иногда делают такие вещи, на которые они в нормальных обстоятельствах не способны...

— Весь пол в крови, — прервал его Гольдони, указывая на дверь. Голос его задрожал. — Человек, который называл себя солдатом, не ранен. Подойдите, посмотрите сами!

Фонтин подошел к раскрытой двери и заглянул в маленькую комнатку. Стекла книжных стеллажей были разбиты, осколки валялись на полу. Он подошел к шкафу и, сняв с полки толстый том, раскрыл его. Четким почерком записаны восхождения в горы. На корешках томов были проставлены даты — они начинались раньше 1920 года. На полу у двери запеклась кровь.

Он опоздал.

Адриан быстро вернулся к старику.

— Расскажите мне все, что случилось. Поскорее. Все!

Эндрю все предусмотрел. Он обезвредил своих врагов, запугав их до смерти. Майор из «Корпуса наблюдения» в одиночку захватил пансионат Капомонти. Он провел атаку молниеносно, четко, обнаружив Лефрака и членов семейства Капомонти и Гольдони в комнате на втором этаже, где они проводили свое поспешно созванное совещание.

Дверь распахнулась настежь, и перепуганного портье втолкнули внутрь с такой силой, что он рухнул на пол. Эндрю ворвался в комнату, захлопнул за собой дверь и, прежде чем присутствующие поняли, что происходит, навел на них «беретту».

Затем майор изложил свои требования. Первое — старый регистрационный журнал, в котором сохранилась запись о путешествии в горы пятьдесят лет назад. И карты местности. Точные мелкомасштабные карты, которыми пользуются альпинисты, уходящие в горы близ Шамполюка. Второе — помощь Лефрака или его восемнадцатилетнего внука, который должен провести Фонтина в горы. Третье — внучка в качестве второй заложницы. Отец девочки обезумел от ярости и бросился на вооруженного незнакомца. Но солдат знал свое дело и одолел нападающего без единого выстрела.

Старику Лефраку было приказано открыть дверь и вызвать снизу служанку. Та принесла соответствующую одежду, и дети оделись под дулом пистолета. Вот тогда-то исчадие ада и сообщило Гольдони, что его жена сидит под замком в городке. А ему было приказано возвращаться домой и ждать там, а шофера-племянника отправить прочь. Если он попытается связаться с полицией, то больше не увидит свою жену.

— Но почему? — спросил Адриан. — Почему он так поступил? Зачем он велел вам вернуться сюда?

— Он нас разделил. Моя сестра с племянником вернулись домой на виа Сестина. Лефрак с сыном остались в пансионате. Ведь если бы мы были вместе, мы могли бы подбодрить друг друга. А порознь мы испуганы и беспомощны. Трудно забыть пистолет, нацеленный в голову ребенка. Он знает, что в одиночку мы ничего не сможем сделать. Нам остается только ждать.

Адриан закрыл глаза.

— Боже! — прошептал он.

— Этот солдат — большой специалист! — тихо произнес Гольдони, в нем клокотала ненависть.

Фонтин взглянул на него. Я бежал со стадом, в середине стада, но теперь я выбрался к краю и сверну в сторону, подумал он.

— Почему вы в меня стреляли? Если вы решили, что это он, зачем же вы так рисковали? Не зная еще, что он сделал.

— Я увидел за окном ваше лицо. Я хотел вас ослепить, а не убить. Мертвый ведь не скажет, куда он дел мою жену или тело моей жены. Или детей. Я хороший стрелок. Я целился выше головы.

Фонтин подошел к стулу, на который бросил свой пиджак, и вытащил из кармана ксерокопию.

— Вы, наверное, читали тот журнал. Не помните, что там было написано?

— Вам нельзя его преследовать. Он вас убьет.

— Вы не можете припомнить?

— Они шли два дня и двигались очень запутанными тропами... Он может быть сейчас где угодно. Он сужает район поисков. Он бредет вслепую. Если он вас заметит, то убьет детей.

— Он меня не заметит, если я доберусь туда первым! Если я буду его там дожидаться. — Адриан развернул сложенные листки бумаги.

— Мне это уже читали. Там нет ничего, что могло бы вам помочь.

— Должно быть! Здесь сказано все, что нужно знать.

— Вы ошибаетесь, — сказал Гольдони, и Адриан понял, что Гольдони на этот раз не лжет. — Я попытался его в этом убедить, но он не стал слушать. Ваш дед все очень хорошо подготовил, но не учел, что люди могут внезапно умереть, их может подвести здоровье...

Фонтин оторвал взгляд от страниц. В глазах старика была беспомощность. В горах бродил убийца, а он беспомощен. Безусловно, одна смерть повлечет за собой другую смерть. Ибо, несомненно, его жена погибла.

— Что же он подготовил? — тихо спросил Адриан.

— Я вам скажу. Вы не то что ваш брат. Мы хранили эту тайну тридцать пять лет. Лефрак, Капомонти и мы. И еще один человек. К нам он не имеет отношения — и он умер так внезапно, что не успел сделать соответствующие распоряжения...

—Кто?

— Торговец по фамилии Ляйнкраус. Мы с ним не были близко знакомы.

— Расскажите.

— Мы все эти годы ждали, что к нам придет человек, потомок Фонтини-Кристи... — начал безногий.

Они — Капомонти, Гольдони, Лефрак — полагали, что к ним придет человек, придет с мирными намерениями. Он будет разыскивать железный ларец, спрятанный в горах. Этот человек должен был знать о путешествии в горы, которое много лет назад предприняли отец с сыном, и он должен был знать, что в регистрационном журнале Гольдони это путешествие описано — это знали все те, кто нанимал Гольдони своими проводниками. И поскольку восхождение в горы заняло два дня, за которые отец с сыном и проводник покрыли значительное расстояние, пришелец должен был назвать точное место, откуда путешествие началось — у железной дороги, неподалеку от вырубки, называвшейся некогда «Ошибка охотников». Лет сорок назад вырубку забросили, и она заросла деревьями и кустарником — это произошло задолго до того, как в горах спрятали тот ларец, но вырубка существовала, когда отец с сыном предприняли свое восхождение в горы летом 1920 года.

— Мне казалось, эти вырубки назывались по названию...

— Птиц?

—Да.

— Большинство, но не все. Солдат спрашивал, нет ли поблизости вырубки, в названии которой есть слово «ястреб». Но в горах близ Шамполюка не водятся ястребы.

— Картина на стене, — задумчиво произнес Адриан, скорее самому себе, чем альпийцу.

— Как?

— Мой отец вспоминал, что в Кампо-ди-Фьори висела картина со сценой охоты. Он считал, что эта картина что-то обозначает.

— Солдат не говорил про нее. И не объяснил, зачем ему эта информация, сказал только, что должен ее получить. Он ничего не говорил про поиски клада. Про журналы. И почему ему так важно отыскать старую вырубку около железнодорожного полотна. Он что-то скрывал. И совершенно очевидно, что пришел к нам не с миром... Солдат, который угрожает оружием безногому калеке, коварен. Я ему не поверил.

Все, что натворил тут его брат, никак не вязалось с воспоминаниями этих людей о семействе Фонтини-Кристи. Все решилось бы очень просто, если бы он был с ними откровенен, если бы он пришел с миром. Но майору это оказалось не под силу. Он всегда воевал со всеми...

— Значит, в районе той заброшенной вырубки — «Ошибки охотников» — и находится место захоронения ларца?

— По-видимому, так. Есть там несколько старых троп, которые ведут от железной дороги к высокогорьям. Но какая тропа? Какая вершина? Мы этого не знаем.

— Но в журнале это место должно быть описано.

— Если известно, где искать. Солдат не знает. Адриан задумался. Его брат объездил весь мир, ему удавалось обвести вокруг пальца разведки многих стран.

— Вы его недооцениваете.

—Он не то, что мы. Он чужой в горах.

— Да, — задумчиво произнес Адриан. — Он совсем другой. Куда он направился? Вот о чем сейчас надо подумать.

— В какое-нибудь труднодоступное место. Далеко от исхоженных троп. Место, куда редко доходили люди. Тут таких мест сколько угодно.

— Но вы только что сказали, что он... сужает район поисков.

— Что-что?

— Нет, ничего. Я просто размышляю. Не важно. Понимаете, он знает, чего не надо искать. Он знает, что ларец был очень тяжелым. Его надо было перевозить с помощью механических приспособлений. Поэтому он начнет свой поиск с чего-то, о чем в журнале не упоминается.

— Мы не знали этого.

— А он знает.

— Но сейчас ночь — что он сможет?

— Взгляните в окно! — сказал Адриан. В небе уже забрезжил рассвет. — Расскажите мне о том торговце. О Ляйнкраусе.

— Ляйнкраусе?

— Да. Какое он имел отношение к ларцу?

— Ответ на этот вопрос он унес в могилу. Даже Франческа не знает.

— Франческа?

— Моя сестра. Когда все мои братья умерли, она оказалась старшим ребенком. И конверт передали ей.

— Конверт? Какой конверт?

— С инструкциями вашего деда.

«...Поэтому, если окажется, что Альфредо не самый старший, ищите сестру...»

Адриан снова развернул листки отцовских воспоминаний. Если даже крупицы истины дошли сквозь десятилетия с такой точностью, то надо повнимательнее отнестись к этим разрозненным воспоминаниям отца.

— Моя сестра всю жизнь прожила в Шамполюке, с тех пор как вышла за Капомонти. Она лучше всех нас знала семью Ляйнкрауса. Старик Ляйнкраус умер в своем магазине. Там случился пожар. Многие считали, что это не случайность.

— Не понимаю.

— Ляйнкраусы — евреи.

— Ясно. Продолжайте. — Адриан перевернул страницу.

«...Торговца недолюбливали. Он был еврей... А для Савароне, который резко осуждал погромы в царской России... доброе отношение к представителям гонимой нации было естественным...»

Гольдони продолжал свой рассказ. Человеку, который придет в Шамполюк и заговорит о железном ларце, о позабытом путешествии в горы, о вырубке близ железной дороги, надо было передать конверт, унаследованный старшим ребенком Гольдони.

— Поймите, синьор, — говорил безногий. — Мы теперь одна семья. Капомонти и Гольдони. Столько лет прошло, никто не приходил, и мы все это уже давно обсуждаем вместе.

— Вы забегаете вперед...

— Да. Так вот, конверт направлял человека, который должен был здесь появиться, к Капомонти.

Адриан пролистал назад ксерокопированный текст:

«...Если бы ему понадобилось доверить кому-то тайну в Шамполюке, то, несомненно, старику Капомонти... надежен как скала».

— Когда Капомонти умирал, он обо всем рассказал своему зятю, Лефраку.

— Значит, и Лефрак знает!

— Только одно слово. Имя. Ляйнкраус.

Фонтин нетерпеливо подался вперед. Он был поражен. В мозгу вспыхнула слабая догадка. Так после долгого и запутанного допроса между отдельными фразами и словами наконец складывается некая взаимосвязь, объясняющая все, что прежде казалось совершенно бессмысленным.

Слова. Нужно положиться на слова, как его брат полагался на насилие.

Он стал быстро пробегать глазами текст. И наконец нашел то, что искал.

«Я смутно припоминаю малоприятный эпизод... Я уж и не помню, что именно произошло... но что-то серьезное, это вызвало у отца... гнев... гнев и печаль... складывается впечатление, что тогда он утаил... подробности происшествия.» «Утаил», «гнев», «печаль», «вызвало у отца...».

— Гольдони, послушайте. Постарайтесь вспомнить. Что-то произошло. Что-то неприятное, печальное, возмутительное. И это касалось семьи Ляйнкраусов...

— Нет.

Адриан удивился. Безногий Гольдони прервал его, не дав договорить.

— Что значит «нет»? — спросил он тихо.

— Я же вам сказал. Я их едва знал. Мы даже и не разговаривали.

— Потому что они были евреи? Потому что в те времена сюда дошли веяния с севера?

— Я вас не понимаю.

— Думаю, понимаете! — Адриан не спускал с него глаз. Альпиец отвел взгляд. Фонтин тихо продолжал: — Вы могли их и не знать. Но вы мне в первый раз за все время солгали. Почему?

— Не солгал. Они не были друзьями Гольдони.

— А Капомонти?

— И Капомонти.

— Вы их не любили?

— Мы их не знали! Они всегда держались особняком. Здесь селились другие евреи, и они тоже жили сами по себе. Неужели не понятно?

— Нет! — Адриан чувствовал, что разгадка совсем рядом. Возможно, сам Гольдони и не знал этого. — Что-то произошло в июле тысяча девятьсот двадцатого года. Что?

Гольдони тяжело вздохнул:

— Не помню.

— Четырнадцатого июля тысяча девятьсот двадцатого года. Что произошло?

Гольдони тяжело дышал, стиснув челюсти. Массивные обрубки некогда сильных бедер нервно задвигались в инвалидной коляске.

— Это не важно, — прошептал он.

— Уж позвольте мне об этом судить! — мягко возразил Адриан.

— Теперь-то времена другие. Многое изменилось в нашей жизни, — проговорил альпиец срывающимся голосом. — Но тогда так думали многие.

— Четырнадцатое июля двадцатого года! — Адриан бил в одну точку.

— Я же вам сказал! Это не важно!

— Черт бы вас побрал! — Адриан вскочил со стула. Он был почти готов ударить беспомощного человека. И тут слова были произнесены:

— Избили еврея. Молодого еврейчика, который пришел в церковную школу... Избили. Через три дня он умер.

Альпиец сказал. Но не все. Фонтин отошел от инвалидного кресла.

— Сына Ляйнкрауса? — спросил он.

—Да.

— В церковной школе?

— Он не мог поступить в государственную школу. А там можно было учиться. Священники приняли его. Фонтин сел, глядя на Гольдони.

— Вы не сказали... Кто участвовал в избиении?

— Четверо подростков из Шамполюка. Они сами не понимали, что делают. Так потом все говорили.

— Не сомневаюсь. Это самое простое. Глупые дети, которых надо оградить от наказания. Чего стоит жизнь какого-то еврея!

В глазах Альфредо Гольдони стояли слезы.

— Да...

— Вы были одним из тех четверых мальчишек? Гольдони молча кивнул.

— Пожалуй, я сам вам скажу, что тогда произошло, — продолжал Адриан. — Ляйнкраусу стали угрожать. Ему, его жене, остальным детям. И они молчали, никуда не стали жаловаться. Умер еврейский мальчик — вот и все.

— Давно это было, — прошептал Гольдони. Слезы текли по его щекам. — Теперь уже так больше никто не думает. А мы жили с этим грехом на душе. В конце жизни бремя еще тяжелее. До могилы ведь недалеко.

У Адриана перехватило дыхание. Его изумили последние слова Гольдони. «Могила... недалеко». Могила. О Господи! Неужели — это? Его так и подмывало вскочить, проорать старику свой вопрос прямо в ухо и кричать до тех пор, пока безногий не вспомнит. Точно. Но так нельзя. Не повышая голоса, он резко спросил:

— И что же произошло потом? Что сделал Ляйнкраус?

— Что сделал? — Гольдони печально пожал плечами. А что он мог сделать? Молчал как рыба.

— Похороны состоялись?

— Если и состоялись, мы об этом ничего не знали.

— Но ведь сына Ляйнкрауса надо было похоронить. Ни одно христианское кладбище, конечно, не приняло бы покойника-еврея. Где у вас тут хоронили евреев?

— Сейчас есть кладбище. А тогда не было.

— А тогда — где? Где? Где его похоронили? Где похоронили убитого сына Ляйнкрауса?

Гольдони отшатнулся, точно его ударили по лицу.

— Поговаривали, что взрослые — отец и сыновья — отнесли тело высоко в горы. Там и похоронили, чтобы над телом мальчика больше никто не измывался.

Адриан вскочил на ноги. Вот и разгадка.

Могила еврея. Ларец из Салоник.

Савароне Фонтини-Кристи узрел вечную истину в трагедии, случившейся в альпийском городишке. И использовал ее. Чтобы и святые отцы не забывали.

Паулю Ляйнкраусу было под пятьдесят, внук торговца и сам торговец, но живущий в другое время. Он не многое мог поведать о своем деде, которого едва помнил, или об эпохе унижений и страха, которую и вовсе не знал. Но это был энергичный, толковый коммерсант, которому удалось значительно расширить семейное дело. И он сразу понял, что внезапное появление Адриана вызвано событиями чрезвычайной важности.

Ляйнкраус отвел Фонтина в библиотеку, подальше от жены и детей, и снял с полки фамильную Тору. На фронтисписе книги был изображен подробный план с указанием маршрута к горной могиле сына Ройвена Ляйнкрауса, похороненного 17 июля 1920 года.

Адриан тщательно срисовал план и сверил свой рисунок с оригиналом. Все точно. Теперь путь к месту, где покоится неведомое, открыт.

У него осталась последняя просьба. Ему надо позвонить в Лондон — разумеется, он оплатит этот звонок.

— Наша семья, — ответил торговец, — в неоплатном долгу перед вашим дедом. Так что звоните, пожалуйста.

— Не уходите! Я хочу, чтобы вы присутствовали при разговоре.

Он позвонил в отель «Савой». Поручение было несложным. Как только начнется рабочий день в американском посольстве, пусть портье позвонит туда и оставит записку для полковника Таркингтона, сотрудника Генеральной инспекции вооруженных сил. Если его нет в Лондоне, в посольстве знают, как его разыскать.

Полковнику Таркингтону следует незамедлительно выехать в городок Шамполюк в итальянских Альпах и найти Пауля Ляйнкрауса.

Итак, он отправляется в горы на охоту. Но он не питал иллюзий. С майором ему, конечно, не тягаться. Его попытка может оказаться бесплодной. А может — и смертельной. Это он тоже хорошо понимал.

Мир не осиротеет без него. Он ничем особенным не замечателен, хотя ему хотелось думать, что он не совсем бесталанен. Но что будет с миром, если Эндрю вернется из Альп с содержимым железного ларца, доставленного сюда из Салоник более трех десятилетий назад?

Если из Альп суждено выйти только одному из братьев и им будет предводитель «Корпуса наблюдения», то его нужно обезвредить.

Положив трубку, Адриан взглянул на Пауля Ляйнкрауса.

— Когда с вами свяжется полковник Таркингтон, расскажите ему в точности обо всем, что произошло здесь утром.

Фонтин открыл дверцу своего «фиата», сел и только сейчас заметил, что от волнения оставил ключи в замке зажигания — непростительная оплошность!

Подумав об этом, Адриан перегнулся вправо и открыл «бардачок». Сунул руку внутрь и нашарил там тяжелый черный пистолет. Альфредо Гольдони объяснил ему, как обращаться с этой штукой.

Он повернул ключ зажигания и опустил стекло. Ему вдруг стало трудно дышать. Сердце заколотилось в груди: он вспомнил.

Ему довелось стрелять из пистолета лишь однажды в жизни. Много лет назад в спортивном лагере в Нью-Хэмпшире. Вожатые возили их на стрельбище местного полицейского управления. С ним был и его брат-близнец. Они тогда здорово повеселились.

Где оно, то веселье?

Где его брат?

Адриан ехал по дороге, обсаженной деревьями с обеих сторон, и, свернув налево, вырулил на шоссе, которое вело на север, в горы. Высоко в небе утреннее солнце скрылось под покрывалом нависших туч.

Глава 32

Девочка вскрикнула, поскользнувшись на тропе. Брат схватил ее за руку и удержал. Обрыв был неглубокий, не более двадцати футов, и майор подумал: не лучше ли ударить мальчишку по руке, чтобы девчонка сорвалась вниз? Если она подвернет или даже сломает ногу, с места ей уже не сдвинуться. И конечно, не спуститься вниз по горным кручам на дорогу. Они ведь уже покрыли двенадцать миль за время ночного марша.

На тропах, по которым ходили путешественники пятьдесят лет назад, делать нечего. Другой на его месте этого бы не понял. А он понял. Он читал карты так, как простые люди читают книжки. Глядя на черточки, циферки и разноцветные пятна, он мог представить себе местность, словно на фотографии. Никто не сравнится с ним в умении ориентироваться по карте. В этом деле он ас!

На подробной туристической карте, которой пользовались альпинисты в горах близ Шамполюка, была отмечена железная дорога из Церматта: у горной гряды она делает поворот к западу, огибая горный массив. Перед станцией в Шамполюке миль пять бежит прямо. К востоку от полотна местность ровная, здесь круглый год полным-полно людей. Эти тропы описаны в журнале Гольдони. Если надо спрятать в горах что-то ценное, никто не станет прятать здесь.

Но зато дальше, севернее, там, где железнодорожное полотно изгибается к западу, одна за другой идут старые вырубки. От них начинаются многочисленные маршруты в горы, упоминаемые в вырванных им страницах из журнала. Страницах за 14 и 15 июля 1920 года. Любая из этих троп может оказаться искомой. Надо только осмотреть их при дневном свете — тогда он сразу определит, какую выбрать.

Его выбор будет основан на фактах. Факт первый: размеры и вес ларца таковы, что требовалась его перевозка на машине или гужевым транспортом. Факт второй: поезд из Салоник отправился в путь в декабре — в это время года здесь стоят лютые холода и все горные перевалы завалены снегом. Факт третий: весенние оттепели, летнее таяние снегов, талые воды, эрозия почвы — с учетом всех этих обстоятельств требовалось найти такое место в высокогорном районе, где ларец был бы неуязвим, его нужно было спрятать в каменный тайник. Факт четвертый: этот тайник должен находиться вдали от исхоженных троп, много выше обычных маршрутов, но там, куда можно легко добраться на машине или на запряженной повозке. Факт пятый: эта тропа непременно должна начинаться в непосредственной близости от железнодорожного полотна, у места стоянки поезда, то есть там, где местность по обе стороны колеи ровная. Факт шестой: от вырубки, ныне заброшенной, должен начинаться путь к горным тропам, упомянутым в журнале Гольдони. Проследив по карте каждую из этих троп и оценив возможность продвижения по ним от железной дороги — зимой, во время снегопада, на машине или на гужевой повозке, — можно будет свести количество вероятных троп до минимума, пока он не обнаружит ту единственную; которая и выведет его к тайнику.

Время есть. Много времени. Если понадобится — дни. В рюкзаке у него провизии на неделю. Это обрубок Гольдони и старуха Капомонти, как и Лефрак, слишком напуганы и не станут рыпаться. Он блестяще обеспечил себе поле для маневра. В боевых условиях невидимые преграды всегда надежнее видимых глазу. Он сказал перепуганным швейцарцам, что в Шамполюке у него помощники. Что за ними будет постоянно вестись наблюдение. И ему тотчас доложат, едва кто-нибудь из Капомонти или Лефрак вызовет полицию. Солдатам ведь ничего не стоит организовать надежную связь. И как только ему станет известно об их попытках сообщить о случившемся, он убьет заложников — мальчишку и девчонку.

Он представил себе, что с ним «Корпус наблюдения». Такой «Корпус наблюдения», каким он был — действенный, сильный, маневренный. Когда-нибудь он создаст новый «корпус», еще более сильный, еще более маневренный — неуязвимый. Он найдет ларец, завладеет рукописями, вызовет святых отцов и, глядя им прямо в глаза, объявит им о мировом крахе их церквей.

«Содержимое этого ларца представляет смертельную опасность для всего цивилизованного мира...»

Что ж, об этом приятно думать. Документы попадут в верные руки.

Они выбрались на плоскогорье. В миле от них возвышалась первая вершина. Девчонка, рыдая, упала на колени. Мальчишка смотрел на него: в его глазах застыл ужас, ненависть, мольба. Эндрю пристрелит их, но не сейчас. От заложников надо избавляться, когда они уже бесполезны.

Только идиоты убивают без разбора. Смерть — инструмент, средство, которое надо использовать для достижения цели или выполнения задачи, и все.

Адриан свернул с шоссе в поля. В дно «фиата» стучали камешки, летящие из-под колес. Дальше ехать было невозможно: он достиг горы, за которой начиналось первое плато, помеченное на карте Ляйнкрауса. Он находится в восьми с половиной милях от Шамполюка. А могила — ровно в пяти милях от этого плато, первой вехи маршрута к месту захоронения.

Адриан вышел из машины и зашагал по высокой траве. Задрал голову. Прямо перед ним, точно из-под земли, вырос утес. Сюрприз природы: голая скала, кое-где поросшая зеленью. Он поискал глазами тропу, ведущую к вершине. Тропы не было. Он опустился на колени и потуже зашнуровал ботинки на резиновом ходу. Карман дождевика тяжело оттягивал пистолет Гольдони.

На мгновение он прикрыл глаза. Только бы не думать! О Господи! Дай мне силы не думать.

Теперь надо только идти вперед. Он встал с колен и начал восхождение.

Первые две вырубки оказались, по его прикидкам, непригодными. Ни запряженная повозка, ни машина не могли бы двигаться по этим тропам к востоку от Церматтской ветки. Оставалось еще две. На старой шамполюкской карте они были помечены, как «Ошибка охотников» и «Воробьиная ветка» — ястреб не упоминался. И все же это одна из них!

Эндрю взглянул на своих заложников. Брат и сестра сидели на земле и тихо переговаривались испуганным шепотом, поглядывая на него. Вих глазах теперь не было ненависти — только испуг и мольба. Мерзкие создания, подумал майор. Он не сразу понял, что именно вызывало у него омерзение. В Юго-Восточной Азии дети их возраста уже участвовали р войне наравне со взрослыми, носили оружие поверх военной формы, похожей на пижаму. Они были его врагами, но он уважал их.

А к этим детям он не испытывал никакого уважения. В их лицах не было силы. Только страх, а страх вызывал у майора омерзение.

— Встать! — Он не сдержался и заорал, глядя на эту перепуганную мелюзгу, в чьих глазах не было и следа достоинства.

Господи, как же он презирает этих бесхребетных слабаков!

Он прикончит их — обязательно!

* * *

Адриан взглянул на виднеющееся вдалеке за хребтом плато. Хорошо, что старик Гольдони дал ему перчатки. Сейчас, в теплое время года, они спасали его не от холода, а от острых камней и уступов в скалах. Без перчаток он тут же изодрал бы себе ладони и пальцы в кровь. Для человека, привыкшего хоть к маломальской физической нагрузке, восхождение на эту гору не представляло бы труда. Но он бывал в горах только как лыжник и поднимался на вершины сидя в кабинке фуникулера. В жизни ему редко приходилось полагаться на мускулы, и он не был уверен в своем чувстве равновесия.

Самыми трудными оказались последние несколько сотен ярдов. На карте Ляйнкрауса это место было помечено: скопление серых скал у подножия сланцевых гор, которых, как знает каждый скалолаз, надо избегать, ибо в таких местах порода очень ломкая. Кристаллическая сланцевая гора выше переходила в крутой утес, вздымающийся на высоту в сотню футов над сланцевой горой. Левее слоистых гор сразу начинался непроходимый альпийский лес: деревья поднимались вертикально из каменистой почвы склона. Невесть как выросшая зеленая стена, обрамленная голыми горами. Тропа Ляйнкрауса была отмечена в пятидесяти футах от сланцевых гор. Она вела на вершину лесистого склона, заканчивающегося еще одним плато: тут завершался второй этап его путешествия.

Адриан потерял тропу из виду. Ею не пользовались многие годы, и она заросла. Однако за деревьями ясно виднелся хребет. Раз он его видит, там есть подъём.

Он вошел в густой альпийский лес и стал карабкаться по крутому склону, продираясь сквозь колючий кустарник и острую хвою.

Добравшись до хребта, он сел и перевел дыхание. Печи ныли от постоянного напряжения. По его подсчетам, расстояние от того плато до этого хребта составляло три мили. Он добрался сюда за три часа. Миля в час — через скалы и миниатюрные долины, через холодные горные ручьи, все выше и выше по бесконечным горным склонам. Только три мили. Он взглянул вверх. Тучевая завеса продержалась все утро. И день будет хмурым. Небо здесь походило на небо над Норт-Шором перед штормом.

Когда-то они вместе плавали на яхте в шторм. Смеясь, вступали в единоборство со стихией. Уверенные, что им под силу справиться с волнами, они бесстрашно летели навстречу дождю и ураганным ветрам в открытое море.

Нет, не надо об этом вспоминать. Он встал и посмотрел на план Ляйнкрауса, срисованный с фронтисписа семейной Торы.

На рисунке все казалось просто, но лежащая перед ним дорога простой не была. Он видел свою далекую цель — третье плато на северо-востоке, одиноко возвышающееся посреди моря альпийских лесов. Но горный хребет, на котором он находится сейчас, полого спускается к востоку, подступая к подножию новой горной гряды и уводя его значительно в сторону от плато. Он пошел вдоль темнеющей стены леса, который только что преодолел, и приблизился к краю глубокого ущелья, скалистое дно которого походило на окаменевший бурный поток. Обозначенная на плане тропа шла от одной лесной опушки к другой. Но никакой скалистой гряды на плане не было.

За долгие годы, протекшие с тех пор, как кто-то из Ляйнкраусов в последний раз посещал высокогорную могилу, произошли многие геологические изменения. Одного внезапного сдвига почвы — землетрясения, горного обвала — было достаточно, чтобы тропа стала недоступной.

И все же он отчетливо видел плато. Путь к нему преграждали, казалось бы, труднопроходимые горные кручи, но, преодолев их, он мог оказаться совсем близко к цели — на тропе, которая приведет прямо к тому плато. Вряд ли за эти десятилетия на той стороне что-то изменилось. Он осторожно спустился по уступам к каменной реке и кое-как, стараясь не поскользнуться и не свалиться в одну из бесчисленных расщелин, полез вверх к дальнему лесу.

Третья вырубка оказалась тем, что он искал! «Ошибка охотников». Ныне заброшенная, но когда-то — идеальное место для выгрузки ларца из поезда. Дорога от горного массива к Церматтской ветке казалась вполне проходимой и для машины, и для повозки, а местность вокруг была достаточно ровная. Сначала Эндрю засомневался: уж слишком коротка бывшая вырубка, хотя с удобным подъездом по обе стороны полотна. Сразу за вырубкой рельсы делали резкий поворот к горным грядам. Но потом он вспомнил: отец говорил, что и состав из Салоник был очень коротким — четыре товарных вагона и паровозик.

Такой поезд вполне мог уместиться на прямом участке рельсов. И в каком бы из четырех вагонов ларец ни находился, его без труда можно было вытащить и погрузить на поставленную рядом с железнодорожным полотном платформу.

Но в том, что он близок к цели, его окончательно убедило неожиданное открытие. К западу от колеи явно некогда существовала дорога. Деревья, выросшие на ее месте, были куда ниже и моложе, чем высящиеся вокруг толстые, кряжистые стволы. Этой дорогой давно не пользовались, но то, что это была именно лесная дорога, не подлежало сомнению.

— Лефрак! — крикнул Эндрю восемнадцатилетнему юноше. — Что там? — И указал на северо-запад, туда, куда уходила просека.

— Деревня. В пяти-шести милях отсюда.

— Она стоит у железной дороги?

— Нет, синьор. На пашне, у подножия гор.

— Есть туда какая-нибудь дорога?

— Цюрихское шоссе и...

— Ладно! — Эндрю не дослушал по двум причинам. Во-первых, он уже услышал то, что хотел услышать. А во-вторых, заметил, что девчонка побежала к лесу с восточной стороны от колеи.

Эндрю вытащил пистолет и дважды выстрелил. Выстрелы эхом прокатились по лесу, пули взбили фонтанчиками землю справа и слева от бегущей девочки. Она вскрикнула, насмерть перепуганная. Ее брат, захлебнувшись слезами, бросился на него. Майор увернулся и ударил паренька рукояткой пистолета по виску.

Сын Лефрака рухнул на землю, рыдая от бессильной ярости. Его всхлипывания наполнили безмолвие заброшенной вырубки.

— А ты лучше, чем я о тебе думал, — холодно сказал майор и обернулся к девочке. — Помоги ему подняться. Он не ранен. Мы идем обратно.

Надо дать пленникам слабую надежду, размышлял майор. Чем они моложе и неопытнее, тем больше надежды надо им подарить. Надежда побеждает страх, пагубный для быстрого передвижения. Страх — это тоже способ достижения цели. Как и смерть. И им следует уметь пользоваться.

Эндрю мысленно проделал путь по только что обнаруженной им тропе. Теперь он не сомневался. Здесь можно было проехать и на машине, и на повозке. Почва твердая, помех никаких. И, что самое важное, дорога поднимается прямо к восточным склонам и соединяется с горными тропами, отмеченными в журнале. Падал легкий снежок, морозец сковывал землю. С каждым ярдом солдат в его душе подавал сигнал, что он приближается к неприятельским позициям. Так оно и было.

Они дошли до первой тропы, которую ранним утром 14 июля 1920 года описал в журнале проводник Гольдони. Тропа убегала вправо и терялась в гуще леса — плотной зеленой стены, за которой вздымались белые скалы. Скорее всего, там непроходимые места. Это уже похоже на место для тайника. Случайно забредшему сюда скалолазу-любителю этот горный лес покажется неодолимым, а для опытного альпиниста он не представляет интереса. С другой стороны, это настоящий лес — деревья и земля, не скалы. И поэтому он отверг этот маршрут. Ларец наверняка укрывают камни.

Левее тропа бежала вверх по склону, сворачивая к небольшой горе над ними. Сама тропа была довольно широкая, окаймленная кустарником. Справа от тропы высились гигантские валуны и образовывали неприступную скалистую гряду. Тем не менее тут свободно могла бы проехать повозка или небольшой автомобиль. Тропа, ведущая от Церматтской ветки, не прерывается.

— Идем туда! — крикнул он, указывая налево. Маленькие Лефраки переглянулись. Путь домой, в Шамполюк, лежал вправо. Девочка схватила брата за руку. Фонтин шагнул вперед, разорвал их сцепленные руки и толкнул девочку вперед.

— Синьор! — закричал паренек и встал между ними, подняв руки с раскрытыми ладонями перед собой — очень уязвимое прикрытие. — Не делайте этого! — произнес он глухим дрожащим голосом, надтреснутым от страха, гнев заставлял его превозмогать себя.

— Идем! — приказал майор. Он не мог тратить время на препирательства с детьми.

— Вы слышали меня, синьор!

— Слышал, слышал! Пошли!

У западного подножия небольшой горы тропа неожиданно сузилась. И нырнула под естественную арку в скале, выйдя к голому уступу, на котором не росло ни травинки. Этот естественный проход в скалах был явным продолжением горной тропы, а возвышающаяся за аркой скала должна была казаться неприступной новичкам-туристам. Конечно, преодолеть ее можно без особого труда, но внушительный вид этой величественной громады говорил, что здесь-то и начинается настоящее восхождение в горы. Идеально для восторженного юнца под бдительным оком проводника и отца.

Но сам проход среди валунов был слишком узким, а каменистая почва в проходе — слишком гладкой, особенно зимой, при выпавшем снеге. Животное — мул или лошадь — могло бы здесь пройти, но существовала опасность, что оно поскользнется.

И разумеется, никакая машина здесь не проедет.

Эндрю обернулся и оглядел дорогу, по которой они только что прошли. Никаких других троп он не нашел, но зато заметил, что тридцатью ярдами ниже, чуть левее, грунт плоский и земля покрыта невысоким кустарником. Он тянулся до каменной стены, за которой начиналась горная гряда. Эта стена, точнее небольшой утес, была не более двадцати футов в высоту и почти не видна за кустами и небольшими кривоствольными деревцами, растущими прямо из скалы. Но у подножия утеса грунт был ровняй. Естественные преграды были повсюду, кроме этого участка.

— Идите вон туда! — приказал он юным Лефракам. Там они останутся в поле зрения, и, глядя на них, он прикинет на глаз расстояние. — Идите на ту ровную полянку между скалами. Раздвиньте кусты и идите прямо туда. Глубоко, насколько сможете!

Эндрю сошел с тропы и стал рассматривать утес за поляной. Он тоже был плоский, во всяком случае, казался плоским. И была в нем еще одна странность, которую можно было заметить лишь с того места, где он сейчас стоял. Его словно нарочно очертили. Край утеса, хотя и зазубренный, образовывал почти правильный полукруг. Если этот полукруг превращается в круг, то представляет собой небольшую и очень удобную площадку на вершине неприметной альпийской горы, которая тем не менее возвышается над более низкими вершинами.

Он прикинул на глаз рост Лефрака: пять футов и десять — одиннадцать дюймов.

— Эй, подними руки! — крикнул он юноше. Кончики пальцев поднятых рук доходили примерно до середины небольшого утеса.

Предположим, что груз перевозили не на повозке, а на машине. На плуге или колесном тракторе. Что же, все сходится. На всем протяжении лесной дороги, начинающейся от Церматтской ветки, и здесь, на горной тропе, отмеченной в журнале Гольдони, не было участка, непроходимого для подобной техники. А у плуга и трактора есть подъемный механизм.

— Синьор! Синьор! — закричала девочка; она была странно взволнована: что-то между надеждой и отчаянием. — Если это то самое, что вы искали, отпустите нас!

Эндрю выскочил на тропу и побежал к Лефракам. Он продрался сквозь колючие кусты к подножию утеса.

— Вот там! — крикнула девочка.

В траве, чуть припорошенной снежком, виднелась лестница. Дерево полу сгнило, разбухшие перекладины выскочили из пазов. Но других повреждений не было. Теперь ею нельзя было пользоваться, но вряд ли кто-то сломал ее нарочно. Она пролежала тут многие годы, может быть, десятилетия, подверженная лишь естественному тлению.

Фонтин встал на колени, тронул сгнившее дерево, поднял лестницу — та рассыпалась у него в руках. Он обнаружил орудие человека там, где его никак не должно было быть. И понял, что в каких-то пятнадцати футах над его головой...

Над головой! Он задрал голову вверх и увидел неясный предмет, летящий прямо в него. Удар был сильный. Голову пронзила острая боль, затем он на мгновение перестал ощущать что-либо, кроме сотни молотков, что стучали по черепу. Он упал вперед и затряс головой, пытаясь прогнать боль и обрести зрение.

Он услышал крики откуда-то сверху.

— Fuggi! Presto! In la rraccia![9] — мальчишка.

— Non senza voi! Tu fuggi anche![10] — девчонка. Сын Лефрака нашел на земле крупный камень. И в своей ненависти утратил страх: он обратил свое примитивное оружие против майора.

Зрение начинало возвращаться. Фонтин стал медленно подниматься с земли и вдруг словно сквозь дымку увидел замахнувшуюся руку и летящий камень.

— Ах ты, маленький негодяй! Ах ты, сукин сын! Юный Лефрак запустил в него камнем — наудачу, куда попадет, — и, нанеся этот последний удар, выскочил из-за припорошенных снежком кустов и помчался вслед за своей сестрой к горной тропе.

Эндрю был вне себя от ярости. Он испытывал нечто подобное раз десять за свой жизнь, и всякий раз это бывало в бою, когда враг получал преимущество, а он ничего не мог поделать...

Он выполз из кустов к краю тропы и взглянул вниз. На вьющейся между скалами тропе он увидел брата и сестру, которые, скользя по камням, спешили прочь.

Он полез за пазуху и нащупал пристегнутую к портупее кобуру. В кармане у него лежит «беретта». Но «беретта» в данном случае не годится: на таком расстоянии точного выстрела не получится. Он вытащил здоровенный «магнум», который приобрел в магазине Ляйнкрауса в Шамполюке. Его заложники убежали от него ярдов на сорок. Парень держал девчонку за руку. Они представляли собой хорошую мишень.

Эндрю нажал на спусковой крючок восемь раз подряд. Оба тела, извиваясь, упали на камни. Он услышал их крики. Через несколько секунд крики перешли в слабые стоны. Тела бессильно подергивались. Они сдохнут, но не сразу. Теперь они не сдвинутся с места.

Майор пополз обратно через кусты и, добравшись до ровной поляны посреди скал, осторожно сбросил рюкзак, стараясь поменьше двигать раненой головой. Он раскрыл рюкзак и вытащил пакет первой помощи. Надо наложить пластырь на рассеченную голову и остановить кровотечение, а потом лезть вперед. Господи, надо идти!

Теперь у него нет заложников. Он убеждал себя, что без них даже лучше, хотя понимал, что это совсем не так. Заложники обеспечивали ему спасение. Если он спустится с гор один — те сразу это увидят. Господи! Увидят, и все — он погиб. Они его пристрелят и заберут ларец.

Но есть другая дорога. Так сказал маленький Лефрак! Дорога к западу от заброшенной вырубки «Ошибка охотников». Мимо железнодорожного полотна, к деревне близ цюрихского шоссе.

Но он отправится в ту деревню и выйдет на цюрихское шоссе не раньше, чем заполучит содержимое ларца. И чутье подсказывало ему, что ларец рядом.

Пятнадцатью футами выше.

Эндрю размотал веревку, которая лежала у него в рюкзаке, и укрепил на одном конце стальной крюк с несколькими зубьями. Встал.

В висках стучала кровь, раны болели. Кожу пощипывало от антисептика, но кровотечение прекратилось. Он снова ясно видел.

Эндрю отступил на шаг от утеса и забросил крюк за выступ. Крюк за что-то зацепился. Он полез по веревке вверх.

Край утеса отслоился, и куски породы полетели вниз, увлекая за собой увесистые глыбы. Он отскочил в сторону. Сорвавшийся крюк упал рядом с ним, погрузившись в тонкий слой снега.

Он выругался и снова запустил крюк вверх, перекинув его подальше через выступающий край утёса. Несколько раз резко дернул. Теперь крюк держался прочно. Потянул сильнее. Держит!

Итак, все было готово. Можно влезать. Эндрю поднял с земли рюкзак, накинул лямки на плечи и не стал завязывать передние постромки. В последний раз проверил веревку. Все в порядке. Посильнее оттолкнувшись от земли, он подпрыгнул, ухватился за веревку и, сильно отталкиваясь ногами от утеса, быстро-быстро полез вверх. Перебросил левую ногу через иззубренный край утеса и, упершись правой рукой в камень, перекинул тело на плоскую площадку. Начал было подниматься на ноги, ища глазами то место, в которое впились зубья его крюка. Но так и застыл, пораженный тем, что увидел. В десяти шагах от него, в центре небольшого круглого плато, на камне была укреплена ржавая металлическая звезда. Звезда Давида.

Крюк зацепился за нее, зубья впились в металл.

Перед ним была могила.

* * *

Адриан услышал эхо, прокатившееся по горам, точно резкие удары грома — один за другим. Словно молния расколола крышу леса, расщепив стволы сотен деревьев вокруг. Но это был не гром и не молния. Это были выстрелы.

Несмотря на холод, по лицу Адриана катился пот, и, хотя в лесу было темно, перед глазами вставали страшные картины. Его брат вновь совершил убийство. Майор из «Корпуса наблюдения» умело делает свое кровавое дело. Вслед за выстрелами послышались слабые крики, заглушенные стеной леса. Но это точно были крики людей.

Но зачем? Боже, зачем? Нельзя думать. Нельзя думать о таких вещах. Потом. Сейчас надо думать только об одном — как преодолеть природные преграды. Он уже предпринял пять или шесть попыток выбраться из мрачного лесного лабиринта, каждый раз давая себе десять минут на-то, чтобы увидеть, как забрезжит свет на опушке. Дважды он отдыхал дольше, потому что в глазах уже начало рябить, и он ничего не видел впереди, кроме непроницаемой мглы.

Ему казалось, что он сходит с ума. Он загнал себя в ловушку. Толстая кора, бесчисленные колкие ветки и сломанные сучья царапали ему лицо и ноги. Сколько он кружил по одному и тому же месту? Он сбился со счета. Одно стало похоже на другое. Ну, конечно, он уже видел это дерево. И это... А в это сплетение веток уперся пять минут назад. Фонарик был слабым подспорьем. Места, которые его луч выхватывал из тьмы, повторяли друг друга, он не мог найти отличий. Он заблудился в непроходимой чаще альпийского леса. Природа неузнаваемо изменила тропу, по которой десятилетия назад безутешная семья Ляйнкраус совершила свой печальный поход. Из года в год весенние талые воды, бегущие с гор, разливались по редколесью и, утучнив почву, обеспечили буйный рост дикой растительности.

Этот вывод был столь же бесполезным, сколь бесполезен был в этом мраке фонарик. Выстрелы раздались на той стороне. Оттуда. Теперь ему нечего терять, разве что остатки здравомыслия. И он побежал туда, в ту сторону. В ушах у него все еще отдавалось эхо выстрелов, прозвучавших несколько секунд назад.

Чем быстрее он бежал, тем больше выравнивался его курс. Он прокладывал себе тропу в девственном лесу, раздвигая ветки, пригибая их к земле, приминая все, что попадалось на пути.

И он увидел просвет. Выбившись из сил, Адриан упал на колени в каких-то тридцати футах от опушки. Серые камни, припорошенные снегом, завиднелись за поредевшим строем деревьев. Скалы уходили резко вверх, выше самых высоких деревьев. Он был у подножия третьего плато.

Как и его брат. Убийце из «Корпуса наблюдения» удалось сделать то, что, по мнению Гольдони, он был сделать не в состоянии: он применил записи полувековой давности к теперешним условиям. Было время, когда один брат гордился другим братом, эти времена миновали. Сейчас существовала лишь необходимость остановить его.

Адриан попытался больше не думать об этом, задаваясь лишь одним вопросом: сможет ли он поставить последнюю точку, когда для этого наступит подходящий момент. Момент мучительного решения, который сравнить ни с чем невозможно. Сейчас ему казалось, что сможет. Он думал об этом спокойно, отрешенно, хотя и с холодной печалью. Ибо это был единственный, пусть страшный, но неоспоримый ответ хаосу и кошмару.

Он убьет брата. Или брат убьет его.

Он встал на ноги, медленно вышел из леса и сразу нашел каменистую тропу, отмеченную на карте Ляйнкрауса. Тропа опоясывала склон горы несколькими извивами, которые уменьшали угол восхождения, закручиваясь по часовой стрелке к вершине. Ибо, чтобы подняться на плато, по воспоминаниям Пауля Ляйнкрауса, нужно было преодолеть довольно высокий утес. Он ходил по этой тропе только два раза в жизни — в первый и второй годы войны, когда был еще совсем мал. Возможно, утес окажется и не таким высоким, каким когда-то показался мальчишке. Но Пауль точно помнил, что они тогда взбирались по деревянной лестнице.

Печальный ритуал поминовения мертвого и детское упоение радостью жизни, сказал ему Пауль Ляйнкраус, плохо соответствуют друг другу. Подняться на плато можно и другим путем, недоступным для стариков. Но мальчишка, скучавший на поминальной службе, тщательно обследовал этот второй маршрут. Он начинался у края почти стертой с лица земли дороги на приличном расстоянии от образовавшегося естественным путем узкого прохода среди валунов.

Этот путь представлял собой нагромождение острых скал, по которым можно было добраться до площадки наверху. И чтобы преодолеть эти скалы, надо было обладать ловкостью, бесстрашием и недюжинной выдержкой: один неверный шаг мог оказаться роковым. Отец и старшие братья отругали его за то, что он ходил туда. Сорвавшись с утеса, он мог если не погибнуть, то уж точно сломать ногу или руку.

Адриан подумал, что если он сломает ногу или руку, то погибнет наверняка. Неподвижный человек — легкая мишень.

Он двинулся по извилистой тропе, скрываясь за бесчисленными острыми выступами и пригибаясь как можно ниже к земле. Плато располагалось на высоте трех-четырех сотен футов над ним — ему предстояло покрыть расстояние, соизмеримое с длиной футбольного поля. Начал падать легкий снег, ложась на тонкий белый наст. Адриан то и дело поскальзывался, с трудом удерживал равновесие, хватаясь за ветки кустов и камни.

Он уже преодолел половину пути и прижался к утесу перевести дыхание. Высоко вдали слышались какие-то звуки, точно били металлом о металл или камнем о камень. Он вынырнул из укрытия и как мог быстро побежал вверх и по спирали, осиливая следующие четыре витка, один раз упав, чтобы отдышаться и дать отдых измученным, сбитым ногам.

Он снова вытащил из кармана карту Ляйнкрауса и сверил маршрут. Если верить карте, он уже преодолел восемь виражей. Как бы то ни было, ему осталось не более ста футов до каменной арки, которую на карте изображала перевернутая буква "U". Он поднял голову. Лицо обдало морозным колким воздухом. Прямо перед собой он увидел совершенно прямой отрезок тропы, окаймленный с обеих сторон низким серым кустарником. Как показывала карта, надо преодолеть еще два поворота — и он доберется до арки. Он сунул рисунок в карман, коснувшись пальцами холодной стали пистолета. Поднялся на ноги и побежал.

Сначала он увидел девочку. Она лежала рядом с тропой в кустах, глядя широко раскрытыми глазами в небо. Ноги ее были безжизненно вытянуты. Над обеими коленками виднелись пулевые отверстия, вся одежда была в крови. Третье отверстие виднелось над правой грудью, прямо под ключицей. Ее белая альпийская курточка тоже была вся в крови.

Она дышала, но болевой шок был настолько силен, что она даже не моргала, когда снежинки попадали ей в глаза. Губы ее слабо двигались, и тающий снег крошечными ручейками сбегал по щекам. Адриан склонился над ней.

При виде его лица глаза девочки приняли осмысленное выражение. Она судорожно вздернула голову и закашлялась, намереваясь закричать. Он ласково прикрыл ее рот перчаткой, а другую руку подложил ей под затылок.

— Я другой, — прошептал он.

Кусты над ними зашуршали. Адриан вскинул голову, осторожно выпустил девочку и отпрянул. Из кустов показалась рука — вернее, то, что от нее осталось. Это был окровавленный кусок мяса: перчатка висит лохмотьями, пальцы раздроблены. Фонтин перемахнул через лежащую девочку и устремился в кусты, раздирая переплетенные ветки. Там на островке густого мха лежал на животе паренек. Четыре пулевых отверстия по диагонали пересекали его спину.

Адриан осторожно перевернул юношу на бок, придерживая голову. И снова ему пришлось ласково прикрыть искаженный в ужасе рот. Юноша впился глазами в его глаза и вскоре понял: Адриан не убийца. То, что парень вообще мог говорить, было удивительно. Его шепот едва слышался сквозь завывания ветра, но Фонтин все же разобрал его слова.

— Mia sorella.

— Не понимаю.

— Сестра.

— Она ранена. Ты тоже ранен. Я вам помогу.

— Рассо. Рюкзак. У него рюкзак. Medicina.

— Молчи. Тебе надо беречь силы. Рюкзак, говоришь?

— Si.

«...Альпийский рюкзак — не просто набор необходимого снаряжения. Это произведение умелого мастера». Так говорил отец. Парень не умолкал. Он понимал, что умирает.

— Выход. Церматтская ветка. Деревня. Недалеко отсюда, синьор. На север, недалеко. Мы хотели убежать.

— Тс-с! Не говори больше ничего. Я положу тебя рядом с сестрой. Постарайтесь согреться.

Он поволок юношу к девочке. Это были совсем дети. Его брат — убийца детей! Он снял дождевик и пиджак, отодрал подкладку пиджака, чтобы наложить повязку на раны девочки. Юноше уже вряд ли можно помочь, поэтому он старался не смотреть ему в глаза. Он накрыл их обоих. Они вцепились друг в друга.

Адриан сунул тяжелый пистолет за пояс, выполз из кустов и побежал по тропе к арке. Глаза щипало от ветра, но дышал он ровно. Боль в ногах прошла.

Теперь они остались один на один. Как и должно быть.

Глава 33

Стук становился все громче и громче, точно кто-то свирепо дубасил молотком по камню. Теперь он слышался прямо над головой, выше отвесного скалистого склона, подпирающего небольшое ровное плато. Почву у его ног потревожили до него: снег и земля перемешались, кругом виднелись свежие следы ботинок. Кусочки скалистой породы, разбросанные вокруг, показывали, каким образом человек взобрался на этот утес: закинув наверх веревку с железным крючком. Причем сделать это с первого раза ему не удалось.

В заснеженных серых кустиках валялись обломки обветшалой лестницы с недостающими перекладинами. Лестница, о которой ему говорил Пауль Ляйнкраус. Она была не меньше двадцати футов в длину, явно чуть длиннее скалистого склона, у подножия которого стоял Адриан.

«Могильник расположен на глинистом грунте. Надгробный камень представляет собой хрупкую цементную плиту. Если ее поддеть ломиком и надавить посильнее, плита лопнет. Гроб мальчика просто положили в вырытую яму в грунте и сверху покрыли тонким слоем цемента». Так описал это место Пауль Ляйнкраус.

Наверху брат уже, видимо, сломал тонкое надгробие, о котором говорил Ляйнкраус. Стук молотка прекратился. Металлический инструмент бросили на камни. Сверху полетели куски цемента, отброшенные ногой нетерпеливого искателя. Адриан вскочил и плотно прижался к утесу. Если брат его заметит — он погиб!

Обломки цементной плиты больше не падали. Адриан поежился: надо действовать. Холодный морозный воздух уже проникал сквозь черный свитер, от дыхания изо рта шел пар. Слабый снегопад кончался, из-за туч показалось солнце, но его лучи не грели.

Он стал осторожно продвигаться вдоль утеса, пока дорогу ему не преградил огромный валун, некогда сорвавшийся с вершины соседней горы. Он сделал шаг в сторону и ступил на заснеженную, поросшую мхом землю.

Внезапно почва под ногами обвалилась. Адриан отскочил назад и в ужасе застыл. Грохот рухнувшей глыбы гулко разнесся в воздухе, подхваченный ветром. Он услышал над головой шаги — тяжелые, резкие — и затаил дыхание, чтобы пар изо рта не выдал его присутствия. Шаги замерли: было слышно только, как в тишине завывает ветер. Потом снова послышались шаги, но уже тихие, размеренные — майор успокоился.

Адриан взглянул вниз. Он дошел до конца тропы Пауля Ляйнкрауса, дальше была гора. Ниже, за кромкой обвалившейся почвы и диких трав, расстилалось ущелье — широкая и круто уходящая вниз расщелина, отделявшая возвышенность, где стоял Адриан, от полого уходящего вверх склона, за которым начинались другие горные массивы. Ущелье оказалось куда глубже, чем говорил Ляйнкраус: до его дна, где торчали иззубренные скалы, было футов тридцать. Взрослые отругали мальчика, но не сказали всей правды, чтобы не пугать, не вселить страха перед горами.

Адриан развернулся лицом к скале и, цепляясь за неровную поверхность, дюйм за дюймом стал продвигаться вперед, прижимаясь грудью и ногами, хватаясь за каждый выступ. На другой стороне он обнаружил узкий проход, засыпанный обломками скальной породы, круто уходивший вверх, к ровному плато на вершине утеса.

Он сомневался, что ему удастся туда добраться. Маленький мальчик смог бы — пробежав по кромке похожего на козырек выступа скалы левее валуна. Хрупкий каменный козырек выдержал бы тяжесть детского тела. Но взрослый мужчина рискует куда, больше. Под весом Адриана уступ может обвалиться.

От середины валуна — от того места, где он стоял, — до ближайшего прочного уступа в скале было около пяти футов. В нем роста шесть футов. Если упасть вперед с вытянутыми руками, то его роста хватит с запасом. Еще лучше будет, если удастся сократить расстояние.

Мышцы икр онемели от напряжения. Он ощущал, как судорога сводит пятки. На щиколотках сухожилия натянулись так, что казалось, вот-вот лопнут. Он заставил себя забыть о страхе и опасности и сосредоточился на тех нескольких дюймах, которые ему необходимо преодолеть.

Адриан сделал лишь один шаг, как вдруг почувствовал уходящую из-под ног почву: земля поплыла под подошвами медленно, точно во сне. И услышал — именно услышал — хруст ломающейся скальной породы и шорох осыпающейся промерзлой земли. В последнюю секунду он успел выбросить вперед руки. Уступ, на котором он балансировал, полетел в пропасть, и на долю секунды Фонтин повис над пустотой. Пальцы отчаянно вцепились в край скалы, ветер хлестнул по лицу.

Правая рука скользнула по камню где-то над головой. Он больно ударился плечом и лбом о неровную каменную поверхность. Потом схватился за выступающий камень и инстинктивно подобрался, выгнувшись, чтобы самортизировать силу удара.

Он висел, точно марионетка на ниточке, на одной руке — ноги болтались над бездной. Надо подтянуться. Нельзя терять ни секунды! У него нет времени даже подумать о том, что может произойти с ним через мгновение.

Вперед!

Он ухватился свободной левой рукой за скользкий край утеса, тыча в воздух ногами, пытаясь найти твердую опору. Нашел! Нога уткнулась в неровный выступ в скале. Этого было вполне достаточно. Точно перепуганный паучок, передвигая то одну, то другую ногу, он пополз по склону и забросил свое тело в крошечную пещерку неподалеку от вершины утеса.

Теперь сверху его нельзя было увидеть. А Эндрю, услышав хруст ломающейся скальной породы, подошел к краю плато и заглянул вниз. Солнце светило ему в затылок через правое плечо, и его тень, падая в глубокое ущелье, темнела на заснеженных камнях. Адриан снова затаил дыхание. Он словно смотрел картинки волшебного фонаря, которые показывало ему альпийское солнце. Ясно виделись все движения сильно увеличенной тени майора. Эндрю что-то держал в руке — альпинистскую складную лопатку.

Правая рука майора была согнута в локте: тень от предплечья соединялась с тенью туловища. Большого воображения не требовалось, чтобы понять, что он держит в правой руке пистолет. Адриан тронул свой ремень. Пистолет Гольдони, к счастью, был на месте.

Тень майора передвинулась вдоль края плато: три шага налево, четыре направо. Тень согнулась, затем снова выпрямилась, держа в правой руке какой-то новый предмет. Отбросила предмет в сторону. Здоровенный кусок разбитой цементной плиты пролетел в двух футах от лица Адриана и разбился вдребезги на дне расщелины. Майор стоял не шевелясь, словно следя взглядом за падающим осколком и отсчитывая время падения. Когда затих последний отзвук грохота внизу, майор отошел от края плато. Тень исчезла, остались лишь яркие солнечные блики. Адриан лежал в своем укрытии, скрючившись, но не ощущая неудобства; лицо его заливал пот. Неровные складки утеса вздымались вверх, точно спиральная лесенка в старинном маяке. Длина склона была футов двадцать пять, впрочем, прикинуть его протяженность на глаз было трудновато, потому что дальше за склоном не было ничего, кроме ясного неба и слепящего солнца. Нельзя было двигаться, пока сверху не донесется шум. Шум, который означает, что майор снова копает.

Он услышал шум. Громкий хруст ломаемого камня, удар металла о металл.

Эндрю обнаружил ларец.

Адриан выполз из укрытия и, помогая себе руками и ногами, стал медленно взбираться вверх по крутой каменной лестнице. Край плато был у него прямо над головой. А за спиной теперь зияла не узкая расщелина, а настоящий каньон в несколько сотен футов глубиной, по дну которого вилась горная тропа. Его отделяло от страшной пропасти лишь несколько дюймов. Ветер не стихал, наполняя уши низким свистом.

Адриан нащупал пистолет за поясом, вытащил его и, как учил Гольдони, проверил предохранитель. Рычажок был поднят: спусковой крючок заперт.

Он перевел рычажок предохранителя вниз, вровень со спусковым крючком, и поднял голову над краем плато.

Поверхность плато представляла собой ровную овальную площадку тридцати пяти футов в длину и двадцати в ширину. Майор стоял на коленях в центре у кучи выбранного грунта и обломков цементной плиты. Рядом с ним виднелся продолговатый деревянный ящик с металлической окантовкой. Насколько можно было судить издалека, ящик прекрасно сохранился.

Но никакого ларца не было. Только горка земли, куски цементной плиты и гроб. Ларца нет!

Боже! — подумал Адриан. Мы ошиблись. Мы оба ошиблись!

Это невозможно. Просто невозможно. Не найдя ларца, убийца из «Корпуса наблюдения» обезумеет от ярости — Адриан знал брата. Но брат был спокоен. Он стоял на коленях, задумчиво склонив голову набок. Он смотрел на разверстую могилу. И Адриан понял: ларец внизу, в могиле. Ларец положили под гроб, надежно его укрывший.

Майор встал и подошел к альпийскому рюкзаку, прислоненному к гробу. Он наклонился, развязал веревку и достал короткий заостренный штырь. Вернулся к могиле, встал на колени у ее края и стал орудовать штырем. Через несколько секунд он отшвырнул штырь, и тот с грохотом упал на камни. Потом достал из-за пояса пистолет и медленно направил ствол в могилу.

Прогремели три выстрела. Адриан вжал голову в плечи. Он ощутил ядовитый запах пороха и увидел, как ветер относит дымок в сторону. Потом раздался голос брата. И его обуял такой страх, которого он никогда еще в жизни не испытывал. Это был ужас, рожденный мыслью о неминуемой смерти.

— Вылезай, Лефрак! — тихо приказал майор ледяным голосом. — Так оно будет быстрее. Ты ничего не почувствуешь. Даже выстрела не услышишь.

Адриан медленно поднялся над краем плато. Он ничего не ощущал, даже страха. Он сейчас умрет, вот и все.

Но майор ожидал другого. Другого человека. Убийца из «Корпуса наблюдения» сам испытал внезапное глубокое потрясение. Настолько сильное, что рука его дрогнула и ствол пистолета качнулся вниз. Он вытаращил глаза и, побледнев, невольно шагнул назад.

— Это... ты?!

Точно обезумев, ослепнув, не думая, не чувствуя, Адриан вскинул над краем скалы тяжелый итальянский пистолет и выстрелил в замершую перед ним фигуру. Он нажал на спусковой крючок дважды, трижды. И тут пистолет заклинило. Выстрелы и пороховой дым ожгли ему кожу, глаза, ноздри. Но он попал! Убийца из «Корпуса наблюдения» отшатнулся и, схватившись за живот, припал на левую ногу.

Но не выпустил из рук пистолет. Прогремел выстрел. Над головой Адриана с грохотом лопнул воздух. Он бросился на раненого, стараясь пистолетом ударить брата по лицу. Тем временем правой рукой схватил горячий еще ствол пистолета Эндрю, с силой рванул его вниз и ударил о камни. В это мгновение его собственное оружие попало в цель, переносицу майора залила кровь, она затекла в глаза и ослепила. Эндрю выпустил пистолет. Адриан отпрыгнул назад.

Он прицелился и нажал на спусковой крючок. Опять осечка. Пистолет не стрелял. Майор поднялся на колени, протирая глаза и яростно рыча. Адриан ударил его ногой, метя в висок. Голова майора откинулась назад, но он успел лягнуть, ударить Адриана по ногам, тот отскочил, ощутив резкую боль в коленях.

Он не смог устоять на ногах и упал, откатившись вправо. Майор вскочил, все еще вытирая глаза от крови. Эндрю прыгнул на непрошеного гостя, выставив вперед ладони наподобие двух страшных клешней, стараясь схватить брата за шею. Адриан шарахнулся от него и больно ударился о край гроба. Майор уже не владел собой. Издав яростный вопль, он потерял равновесие и упал, угодив рукой в кучу земли и обломков цемента. От этого удара в воздух взметнулась земля, камень и снег.

Адриан перемахнул через могильную яму. У дальнего ее края лежал брошенный Эндрю металлический штырь. Майор кинулся за ним. Он с воплем прыгнул на Адриана, сцепив руки над головой, изготовившись, как молотом, нанести удар — словно чудовищная птица, что кричит, прежде чем убить жертву. Но Адриан уже сжал в руках металлический штырь и рывком всадил его в рухнувшего на него сверху врага.

Острие вонзилось Эндрю в щеку. Хлынула кровь.

Адриан отскочил прочь, насколько позволяли измученные ноги, и отбросил металлический штырь. Он увидел пистолет майора, лежащий на плоском камне, и потянулся за ним. Пальцы нащупали рукоятку.

Металлический штырь со свистом рассек воздух и чиркнул по плечу, разорвав рукав свитера. Удар отбросил его к самой кромке плато. В страхе он прижал руку с пистолетом к груди и, едва сделав это, понял, что майору только того и надо было. На него обрушился град комьев земли, камней и обломков цементной плиты. Убийца из «Корпуса наблюдения» решил ошеломить его внезапной атакой. Острые осколки рассекли ему кожу на лице, земля попала в глаза, он перестал видеть.

И выстрелил. Руку отдачей отшвырнуло назад; пальцы тряхнуло вибрацией.

Он попытался встать на ноги, но тут тяжеленный ботинок обрушился ему на шею. Падая, Адриан схватил ногу брата и сразу же почувствовал, что верхняя половина его тела балансирует над бездной: он упал на самый край утеса. Адриан откатился влево, не выпуская ногу Эндрю, и нащупал стволом пистолета голень.

Он нажал на спусковой крючок.

В воздух взметнулись фонтаны крови, ошметки мяса и кости. Майор рухнул на камни. Его правая нога ниже колена превратилась в кровавое месиво. Адриан пополз было в сторону, но остановился: силы его покинули, стало нечем дышать. Приподнявшись на локте, он взглянул на Эндрю.

Майор катался по камням, издавая душераздирающие вопли. В уголках его рта вскипала кровавая пена. Он с усилием поднял голову и попытался встать на колени, устремив безумный взгляд на искалеченную ногу. Потом посмотрел на своего палача и завизжал:

— Помоги мне! Ты же не бросишь меня здесь умирать! Ты не имеешь права! Дай мне рюкзак. — Он закашлялся, поддерживая одной рукой раненую ногу, а другой, дрожащей, указывая на свой альпийский рюкзак, прислоненный к гробу. Эндрю истекал кровью. Он умирал.

— Я не вправе оставлять тебя в живых, — пробормотал Адриан, с трудом переводя дыхание. — Ты хоть понимаешь, что натворил? Скольких людей убил?

— Убийство — это способ действия! — заорал майор. — Вот и все.

— Способ действия! А кто решает — применять его или нет? Неужели ты?

— Да! И такие, как я! Мы знаем себе цену, свои силы. А вы, такие, как ты... О Боже, ради всего святого, помоги мне!

— Ты устанавливаешь правила. А все должны им подчиняться?

— Да! Потому что мы хотим этого. А все прочие не хотят. Ждут, когда для них придумают правила. Ты не можешь этого отрицать!

— Я это отрицаю! — тихо сказал Адриан.

— Значит, лжешь! Или просто дурак! О Боже!.. — Голос майора сорвался, и он надрывно закашлялся. Эндрю схватился за живот, посмотрел на изуродованную ногу, потом на кучку выкопанной им земли, потом снова на Адриана.

— Вот здесь. Здесь...

Майор пополз к могиле. Адриан встал на ноги, не в силах отвести взгляд от страшного зрелища. Еще тлевшее у него в душе сострадание требовало, чтобы он выстрелил и оборвал мучения умирающего. Он увидел ларец из Салоник, присыпанный землей. Полусгнившие доски ящика были отодраны, под истлевшим картоном поблескивал металл. Металлические ободья были разрушены выстрелами, на ларце лежала свернутая веревка. На обрывках истлевшего картона виднелись полустершиеся знаки: терновые венцы и распятия.

Они нашли ларец.

— Ты понял? — прошептал майор. — Вот он. Вот ответ. Ответ!

— На что?

— На все! — На несколько мгновений у Эндрю закатились зрачки, так что показались белки. Эндрю говорил обиженным тоном, точно капризный ребенок, указывая правой рукой на могилу. — Теперь он мой. Ты не имеешь права вмешиваться. Все! Теперь ты должен мне помочь. Я разрешаю. Помнишь, я всегда позволял тебе оказывать мне помощь? — закричал майор.

— Ты всегда сам решал, Энди, когда разрешить мне помочь тебе, — тихо сказал Адриан, пытаясь осмыслить этот детский лепет, пораженный словами брата.

— Конечно, я! Так и должно было быть. Я всегда принимал решения. Я и отец.

И Адриан вдруг вспомнил слова матери: «Он видел плоды силы и власти, но никогда не понимал, какая ответственность лежит на плечах сильного. Ему неведомо чувство сострадания». В Адриане заговорил юрист.

— Что мы будем делать с ларцом? Теперь, когда мы его нашли, что с ним делать?

— Используем его! — прохрипел майор, бросив камень в могилу. — Используем, используем! Все исправим! Мы им скажем, что иначе все уничтожим!

— А если нет? А если до этого ларца никому нет дела? А если в нем и нет ничего?

— А мы скажем, что есть! Ты не знаешь, как это сделать! Мы же можем сказать, что нам взбредет в голову! Да ведь они будут ползать у нас в ногах, умолять...

— Ты хочешь именно этого? Чтобы они ползали и умоляли?

— Конечно! Они же слабаки!

— А ты — нет?

— Нет. И я это доказал. Я не раз доказал. — Майор поперхнулся и мучительно сглотнул. — Ты думаешь, что видишь то, чего не вижу я! Ошибаешься! Я все прекрасно вижу, да только мне на это наплевать, это не имеет значения. То, что тебе представляется таким уж невероятно важным... просто не имеет никакого значения! — Эндрю выкрикнул последние слова, будто раскапризничавшийся ребенок.

— О чем ты, Энди? Что, по-твоему, я считаю таким невероятно важным?

— Людей! То, что они думают! Это не важно! Это не имеет ни малейшего значения! Отец знает это.

— Ты ошибаешься, ты так ошибаешься, — тихо прервал его Адриан. — Он умер, Энди. Он умер на днях.

Взгляд майора стал чуть более осмысленным. В нем была радость.

— Ну, значит, теперь все мое! Все мое! — Он снова закашлялся, глаза опять стали блуждать. — Они должны понять. Они все просто пустое место!

— А ты — нет?

— Да! И не сомневаюсь в этом. А ты сомневаешься. Все никак не можешь решиться!

— Ты решительный, Энди!

— Да, очень решительный. Это самое главное.

— А люди — просто пустое место. И значит, им нельзя доверять.

— Что ты мне пытаешься доказать? — Майор шумно вдохнул, его голова откинулась назад, потом упала на грудь, и на губах показалась кровь.

— Да то, что ты трус! — заорал Адриан. — Ты всегда жил в страхе! И до смерти боялся, как бы кто-нибудь этого не понял! В твоих доспехах зияет гигантская трещина... урод!

Из груди майора вырвался жуткий вопль — нечто среднее между гневным восклицанием и беспомощным всхлипыванием:

— Это ложь! Ты чертов краснобай...

И вдруг он осекся. Под слепящим альпийским солнцем произошло невероятное. И Адриан понял, что если останется стоять, то погибнет. Майор выдернул руку из могилы, сжимая в кулаке веревку, затем, поднявшись, стал ею размахивать над головой. К другому ее концу был привязан гигантский крюк с тремя зубцами.

Адриан отскочил влево и выстрелил из тяжелого пистолета в обезумевшего убийцу из «Корпуса наблюдения».

Грудь майора разорвало. Стиснутая стальной хваткой веревка по инерции сделала еще несколько витков в воздухе: трезубый крюк вращался над головой точно сорвавшийся с оси гироскоп. Майор перевалился через край скалы и рухнул вниз, его вопль повторило эхо, наполнив воздух звучавшим в нем ужасом.

Внезапно веревка задрожала, натянувшись, забилась на тонком настиле потревоженного снега.

Из могилы донесся металлический лязг. Адриан обернулся. Веревка была привязана к стальному обручу, обнимающему ларец. Обруч лопнул. Теперь ларец можно открыть.

Но Адриан не стал этого делать. Он подскочил к краю плато и заглянул в пропасть.

Под ним висело тело майора. Трезубый крюк вонзился ему в шею. Один зубец, проткнув горло, торчал изо рта.

Адриан вытащил из ларца три запаянных металлических контейнера и уложил их в рюкзак Эндрю. Он все равно не смог бы прочитать древние рукописи. Да ему и не надо было этого делать: он знал, что лежало в каждом контейнере. Все три были невелики по размеру. Один был плоский, толще прочих, — в нем хранились рукописи, собранные полторы тысячи лет назад константинскими учеными, исследовавшими, как они считали, поразительный теологический алогизм — признание святого человека единосущим с Создателем. Над этой проблемой придется поломать голову новым поколениям ученых. Второй контейнер представлял собой короткий цилиндр. В нем лежал арамейский свиток, тридцать лет назад настолько перепугавший влиятельных политиков Европы, что в сравнении с этим документом померкли даже стратегические планы операций Второй мировой войны... Но был еще и третий контейнер — тоже плоский, не более восьми дюймов толщиной и около десяти длиной, в котором содержался самый удивительный документ из всех — исповедь на куске пергамента, вынесенная из римской тюрьмы около двух тысяч лет назад. Именно этот резервуар — черный, изъеденный ржавчиной посланец древности — и был самым ценным сокровищем константинского ларца.

Все три рукописи являются в той или иной мере опровержениями. Но лишь из-за исповеди, начертанной на римском пергаменте, могла разразиться катастрофа, какую не в силах вообразить человек. Но это уж не ему решать. Или ему?

Адриан рассовал пластиковые бутылочки с лекарствами по карманам, сбросил рюкзак вниз на тропу, перелез через край плато, осторожно прошел по уступам и спрыгнул на камни рядом с бездыханным телом майора. Закинул тяжелый рюкзак за спину и стал спускаться по тропе.

Юноша умер. Девочка была жива. Вдвоем они уж как-нибудь выберутся из альпийских лабиринтов — Адриан в этом не сомневался.

Шли они медленно. Их путь лежал к Церматтской ветке. Адриан придерживал девочку, чтобы как можно меньше нагрузки приходилось на раненые ноги.

Он оглянулся на горную тропу. Вдалеке на фоне белой скалы висело тело майора. Его уже почти невозможно стало различить — только если знать, куда смотреть, — но оно было там.

Будет ли Эндрю последней жертвой, востребованной ларцом из Салоник? Неужели спрятанные в нем документы стоят стольких смертей? Такой кровавой борьбы, тянувшейся столько лет? У него не было ответов.

Он знал лишь, что человеческое безумие неподобающим образом превозносилось во имя тайны. Священные войны ведутся испокон веков. И всегда будут вестись. Но он только что убил брата — вот какова цена за участие в этих неправедных войнах.

Он ощущал тяжкое бремя того, что нес за спиной. Он испытывал искушение вытащить металлические контейнеры и швырнуть их в бездонную глотку Альп. Пусть истлевают под дождями и снегами. Пусть альпийские ветры унесут их в небытие.

Но он не сделает этого. Слишком велика была цена.

— Идем, идем, — подбодрил он девочку и обвил ее левую руку вокруг своей шеи. Он улыбнулся, глядя в испуганное личико ребенка. — Мы выйдем отсюда — обязательно!

Часть четвертая