Близнецы-соперники — страница 6 из 11

Глава 7

Январь 1940 года — сентябрь 1945 года.

Европа

На старинном письменном столе в номере отеля «Савой» зазвонил телефон. Витторио стоял у окна с видом на Темзу и смотрел на баржи, медленно плывущие под дождем вверх и вниз по реке. Он взглянул на часы: ровно половина пятого. Значит, звонит Алек Тиг из МИ-6.

За эти три недели Фонтини-Кристи узнал о Тиге многое. В частности, то, что генерал пунктуален, даже слишком. Если Тиг говорил, что позвонит около половины пятого, значит, он будет звонить ровно в четыре тридцать. Алек Тиг жил по часам — отсюда и проистекала его нелюбовь к долгим разговорам.

Витторио снял трубку.

— Фонтини? — Сотрудник Интеллидженс сервис также предпочитал сокращать имена собеседников. Он явно считал, что совершенно незачем добавлять «Кристи», если можно обойтись простым «Фонтини».

— Привет, Алек. Я ждал вашего звонка.

— Бумаги у меня, — зачастил Тиг. — И ваше предписание. В Форин Офис упирались. Уж и не знаю, беспокоятся ли они за вашу безопасность или боятся, что вы предъявите счет государству.

— Последнее, уверяю вас. Мой отец умел торговаться, так, кажется, это называется. Хотя, честно говоря, я этого никогда не понимал. Неужели можно заключить сделку в ущерб себе?

— Черт, я сам не знаю. — Тиг слушал не очень внимательно. — Нам надо немедленно встретиться. Что у вас сегодня вечером?

— Я ужинаю с мисс Холкрофт. Но раз такое дело, могу ужин отменить.

— Холкрофт? А, жена Спейна!

— Мне кажется, она предпочитает, чтобы ее называли Холкрофт.

— Ее можно понять. Муж у нее был круглый идиот. Но нельзя же не обращать внимания на формальности.

— По-моему, она именно это и делает. Тиг рассмеялся.

— Вот нахалка! Я думаю, она мне понравится.

— Значит, вы ее не знаете, а мне даете понять, что следите за мной. Я ведь никогда не упоминал при вас фамилии ее мужа.

Тиг опять засмеялся:

— Только ради вашего блага — не нашего же!

— Так мне отменить встречу?

— Не стоит. Когда вы закончите?

— Что закончим?

— Ужин. Черт, я забыл, что вы итальянец. Витторио улыбнулся. Алек, несомненно, говорил совершенно искренне.

— Я провожу леди домой в половине одиннадцатого. Даже в десять. Полагаю, вы хотите увидеться со мной сегодня вечером.

— Боюсь, это необходимо. Вам предписано отбыть завтра утром в Шотландию.

Ресторан в Холборне назывался «Фоунз». Окна были плотно зашторены черными портьерами, не пропускавшими на улицу ни единого лучика света. Он сидел у стойки бара на табурете в самом углу, откуда открывался вид на весь зал и занавешенную входную дверь. Она должна прийти с минуты на минуту, и он улыбнулся, поняв, что очень хочет ее видеть.

Он знал, когда это началось — их быстро развивающиеся отношения с Джейн, которые вскоре должны привести к прекрасному утешению постели. Не с их встречи в вестибюле «Савоя» и не с первого проведенного вместе вечера. То было лишь приятное развлечение, больше он ничего не желал, ни к чему не стремился.

Началось дней пять спустя, когда он скучал в одиночестве у себя в номере. Кто-то постучал в дверь. Он пошел открывать, на пороге стояла Джейн. В руках у нее была мятая «Таймс». Он еще не видел этого номера. — Ради Бога, что случилось? — спросила она. Он впустил ее, не ответив. Она протянула ему газету. На первой полосе слева внизу была короткая заметка, отчеркнутая красным карандашом:

«МИЛАН. 2 ЯНВ. (Рейтер). С тех пор как государство объявило о национализации концерна „Фонтини-Кристи“, нет никакой информации о судьбе этого крупнейшего промышленного комплекса. Все члены семьи бесследно исчезли, и полиция опечатала фамильное имение Кампо-ди-Фьори. Распространяется множество слухов относительно участи этого могущественного клана, возглавляемого финансистом Савароне Фонтини-Кристи и его старшим сыном Витторио. По сообщениям из достоверных источников, они, вероятно, погибли от рук патриотов, недовольных деятельностью компании, которая, как полагали многие в стране, ущемляла национальные интересы Италии. Сообщается, что обезображенное тело „информатора“ (корреспонденту не удалось увидеть его собственными глазами) нашли повешенным на пьяцца дель-Дуомо с табличкой, подтверждающей, что слухи о свершившейся казни небезосновательны. Рим опубликовал лишь краткое коммюнике с заявлением, что Фонтини-Кристи были врагами нации».

Витторио опустил газету и молча прошел в дальний угол гостиной. Он понимал, что она хотела как лучше, и не винил ее. И все же был глубоко раздосадован. Боль принадлежала только ему, и он не собирался ни с кем ею делиться. Она поступила бесцеремонно.

— Извините, — тихо сказала она. — Я так и знала. Мне не следовало этого делать.

— Когда вы это прочитали?

— Полчаса назад. Газету оставили у меня на столе. Я упоминала о вас кому-то из знакомых. У меня не было причин этого не делать.

— И вы сразу приехали?

—Да.

— Почему?

— Вы мне небезразличны, — просто ответила она, и его тронула ее искренность. — Ну, я пойду.

— Прошу вас...

— Вы хотите, чтобы я осталась?

— Да. Пожалуй, да.

И он стал ей рассказывать. Сначала сдержанно, но по мере того, как рассказ приближался к той ужасной ночи света и смерти в Кампо-ди-Фьори, он все больше и больше волновался. У него пересохло во рту. Он не хотел больше говорить.

И тут произошло нечто удивительное. Отделенная от него расстоянием между двумя стоящими друг напротив друга креслами, не сделав ни одного движения, чтобы сократить это расстояние, Джейн заставила его продолжать.

— Бога ради, расскажите. Все!

Она прошептала эти слова, но шепот был приказом, и в смятении и муке он повиновался.

Когда он умолк, чувство легкости охватило его. Впервые за многие дни он освободился от невыносимо тяжелого бремени, камнем лежавшего на сердце. Не навсегда — боль вернется, но на какое-то время он обрел здравый рассудок.

Джейн знала то, чего он никак не мог понять. И сказала об этом.

— Неужели вы думаете, что так и сможете держать все в себе? Не сказав эти слова вслух, не услышав их? Вы думаете, вы кто?

Кто он? Он и сам толком не знал. Он никогда об этом не задумывался. Это никогда его особо не волновало. Он был Витторио Фонтини-Кристи, старший сын Савароне. Теперь он узнает, кто он. А Джейн, войдет ли она в его новый мир? Или ненависть и месть затмят собой все? Он знал: лишь месть и ненависть вернут его к жизни.

Вот почему он с готовностью пошел навстречу Алеку Тигу, когда тот связался с ним вскоре после неудачной беседы с Бревуртом в Пятом управлении Интеллидженс сервис. Тига интересовало все: на первый взгляд незначительные разговоры, случайные замечания, повторяющиеся слова — все, что могло иметь хоть какое-нибудь отношение к поезду из Салоник. Но и Витторио надеялся, что Тиг ему пригодится, и поделился с ним кое-какими фактами, рассказав о реке, которая могла — или не могла — протекать где-то близ Цюриха, о местечке в итальянских Альпах под названием Шамполюк, где, правда, нет никакой реки. И все же Тиг продолжал разбираться.

А Витторио тем временем выяснял, что могло бы сделать для него МИ-6. Он свободно говорил по-итальянски и по-английски, достаточно хорошо по-французски и по-немецки; знал не понаслышке о деятельности многих крупнейших европейских промышленных компаний — ведь ему приходилось участвовать в переговорах с ведущими финансистами Европы. Безусловно, что-то должно было найтись.

Тиг пообещал оказать содействие. Вчера он сказал, что позвонит сегодня в четыре тридцать — может быть, что-то найдется. И вот ровно в половине пятого Тиг позвонил: у него на руках было «предписание» для Витторио. Значит, что-то нашлось. Фонтини-Кристи размышлял, что бы это могло быть, и с чем связана необходимость внезапного отъезда в Шотландию.

— Вы давно меня ждете? — Джейн Холкрофт неожиданно появилась перед ним из глубины полутемного бара.

— Ох, простите! — Витторио и в самом деле был сконфужен: и как это он не увидел ее, а ведь смотрел прямо на дверь! — Нет, не очень.

— Вы витали где-то далеко-далеко. Смотрели прямо на меня, а когда я вам улыбнулась, поморщились. Надеюсь, это ничего не означает?

— Боже, конечно, нет! Но вы правы. Я был далеко. В Шотландии.

— Не понимаю...

— Расскажу за ужином. Все, что знаю. Правда, это не много.

Метрдотель отвел их к столику, и они заказали аперитив.

— Я говорил вам про Тига. — Он зажег спичку, дал ей прикурить и закурил сам.

— Да. Человек из разведки. Вы рассказывали о нем довольно скупо. Только то, что он, кажется, хороший парень, который задает слишком много вопросов.

— Ему пришлось. Тут дело в моей семье. — Он не рассказывал Джейн про поезд из Салоник — не считал нужным. — Я несколько недель надоедал ему просьбами найти мне работу.

— В области разведки?

— В любой области. Он самая подходящая фигура для такой просьбы, так как имеет связи. Мы сошлись на том, что мой опыт и моя квалификация могут быть полезны.

— И что же вы будете делать?

— Не знаю. Что бы там ни было, я начинаю работать в Шотландии.

Подошел официант с напитками. Витторио поблагодарил его, заметив на себе пристальный взгляд Джейн.

— В Шотландии расположены тренировочные лагеря, — сказала она тихо. — Некоторые из них сверхтайные. Они засекречены и надежно охраняются.

Витторио улыбнулся:

— Ну, лишняя секретность не повредит.

Джейн улыбнулась ему в ответ — ее глаза объяснили все. На словах она сказала не много.

— Там очень сложная система противовоздушной обороны. Весь район разделен на секторы. С воздуха туда практически невозможно проникнуть. Особенно одномоторным легким самолетам.

— Как же я мог забыть! Менеджер «Савоя» предупреждал, что вы серьезные люди...

— И к тому же изучаем все существующие системы обороны. В том числе и те, которые находятся еще в стадии разработки. В каждом секторе эти системы сильно отличаются. Когда вы улетаете?

— Завтра.

— Ясно. Надолго?

— Не знаю.

— Ну конечно, вы же сказали.

— Я должен сегодня вечером встретиться с Тигом. После ужина, но нам некуда торопиться. Я встречаюсь с ним около половины одиннадцатого. Полагаю, тогда я буду знать больше.

Джейн некоторое время молчала. Потом посмотрела ему прямо в глаза.

— Когда закончится ваша встреча с Тигом, вы придете ко мне? Ко мне домой? Ответьте, как можете.

— Да. Приду.

— Все равно в какое время. — Она положила руку на его ладонь. — Я хочу, чтобы мы были вместе.

— Я тоже.

Бригадный генерал Алек Тиг снял фуражку и шинель и бросил на кресло. Расстегнул воротничок и распустил галстук. Потом тяжело опустил грузное тело на мягкую кушетку и с облегчением вздохнул. Он усмехнулся, глядя на Фонтини-Кристи, который стоял перед креслом напротив, молитвенно сжав руки.

— Поскольку я занимался этим делом с семи утра, полагаю, что заслужил стаканчик чего-нибудь покрепче. Лучше всего чистое виски.

— Сию минуту! — Витторио подошел к небольшому бару у стены, налил виски в два стакана и вернулся к генералу.

— Миссис Спейн в высшей степени привлекательная женщина, — сказал Тиг. — И вы совершенно правы: она предпочитает свою девичью фамилию. В списках министерства военно-воздушного флота «Спейн» значится в скобках. Она там фигурирует как «летный офицер Холкрофт».

— Летный офицер? — Это почему-то показалось Витторио забавным. — Я никогда не думал о ней как о военнослужащей.

— Я вас понимаю. — Тиг быстро осушил стакан и поставил его на журнальный столик. Витторио жестом предложил повторить. — Нет, спасибо. Теперь нам надо серьезно поговорить.

Сотрудник разведки посмотрел на часы. Интересно, Тиг заранее запланировал себе тридцать секунд для светской беседы? — подумал Фонтини-Кристи.

— Что в Шотландии?

— Там вы проведете месяц или около того. Если согласитесь на наши условия. Боюсь только, что жалованье не совсем то, к которому вы привыкли. — Тиг опять усмехнулся. — Откровенно говоря, мы произвольно установили для вас жалованье капитана. Я не помню, сколько это точно.

— Жалованье меня не интересует. Но почему вы говорите, что у меня есть выбор: ведь мое предписание уже пришло. Не понимаю.

— Я вас не неволю. Вы можете отказаться, и я аннулирую предписание. Только и всего. Однако, чтобы сэкономить время, я сначала совершил покупку. Честно говоря, просто, чтобы убедиться, что она возможна.

— Отлично. Итак, о чем речь?

— Тут быстро не ответишь. Если ответишь вообще. Видите ли, многое зависит от вас.

— От меня?

— Да. Обстоятельства вашего бегства из Италии были достаточно необычны — мы это прекрасно понимаем. Но вы не единственный беженец с континента. У нас таких десятки. Я не говорю о евреях или большевиках — их тысячи. Я говорю о людях вроде вас. Бизнесмены, профессионалы высокого класса, ученые, инженеры, университетские преподаватели, которые по тем или иным причинам — нам хотелось бы думать, что по моральным соображениям, — не могли более оставаться у себя на родине. С ними мы и собираемся работать.

— Я не понимаю. Где работать?

— В Шотландии. Сорок или пятьдесят беженцев с континента — все они в недавнем прошлом весьма преуспевающие люди, которым нужен толковый... м-м... начальник, командир, лидер.

— И вы полагаете, что я для этого подхожу?

— Чем больше я думаю, тем больше в этом убеждаюсь. У вас есть, я бы сказал, все данные. Вы вращались в финансовых кругах, владеете многими языками. Кроме того, вы бизнесмен, объездили всю Европу. Господи, дружище, да ведь концерн «Фонтини-Кристи» — это такая махина! И вы были там управляющим директором! Вам надо приспособиться к новым обстоятельствам. Делайте то, что с таким блеском делали все эти годы. Только с иной, прямо противоположной целью. Все разваливайте.

— То есть как это?

Бригадный генерал торопливо продолжал:

— В Шотландии у нас собраны люди, которые занимали различные посты в крупнейших городах Европы. Из одного всегда вытекает другое, не так ли?

— На это вы и рассчитываете, да? Что-то мы оба задаем друг другу вопросы.

Тиг подался вперед, внезапно посерьезнев.

— Время горячее и сложное. Сейчас больше вопросов, чем ответов. Но один ответ все время был перед глазами, только мы его не замечали. Мы обучали всех этих людей не тому! То есть мы и сами не знали, чему и для чего их обучаем — вроде бы для подпольной связи, для обычной передачи информации, но все это было как-то очень неопределенно. Оказывается, есть иной ход, чертовски остроумный, я бы сказал. Цель заключается вот в чем: заслать их обратно, чтобы они создали полнейшую неразбериху на рынке! Речь идет не о практическом саботаже — у нас для этого достаточно людей, — а о создании бюрократического беспорядка. Пусть они работают в своих прежних должностях. Но пусть бухгалтерия постоянно ошибается, счета составляются неправильно, пусть сроки поставок грузов срываются, пусть на заводах и фабриках воцарится полнейший хаос: нам требуется сокрушительный развал любой ценой!

Тиг воодушевился, и его энтузиазм передался Витторио. Он чуть было не забыл о своем первом вопросе:

— Но почему мне необходимо уезжать завтра утром?

— Если начистоту, то я их предупредил, что могу потерять вас в случае дальнейших проволочек.

— Дальнейших? Но почему? Я же нахожусь в стране всего каких-то...

— Потому что, — прервал его Тиг, — только пять человек в Англии знают, зачем мы вывезли вас с континента. То, что вы не обладаете никакой информацией о поезде из Салоник, повергло их в ужас. Они сделали чрезвычайно рискованную ставку в этой игре и проиграли. То, что вы мне рассказали, — это все пустое: наши агенты в Цюрихе, Берне, Триесте, Монфальконе... не смогли ничего обнаружить. Поэтому я придумал иное объяснение операции по вашему спасению. И тем самым уберег несколько голов от неминуемой кары. Я доложил наверх, что эта новая операция — целиком ваша идея. И там на это купились! В конце концов, вы ведь Фонтини-Кристи... Ну что — согласны?

Витторио усмехнулся:

— "Развал любой ценой"! Сей девиз вряд ли имел прецедент в мировой истории. Да, я вижу массу возможностей. Насколько их можно будет воплотить на практике — или это все гладко лишь в теории, — надо проверить. Да, я согласен.

Тиг хитро улыбнулся:

— Есть еще одна мелочь. Ваше имя...

— Виктор Фонтин? — Джейн засмеялась. Они сидели на кушетке в ее квартире в Кенсингтоне, согретые жаром пылающих в камине поленьев. — Ох уж это британское нахальство! Они сделали вас своим вассалом!

— И произвели в офицеры! — усмехнулся капитан Виктор Фонтин, вынув конверт и бросив его на кофейный столик. — Тиг занятный малый. Прямо секретный агент из кинобоевика. «Надо придумать для вас имя, которое, легко запоминается. Которое можно использовать в шифрованных депешах». У меня глаза загорелись. Мне ведь собирались дать кодовое имя — что-то, как я думал, очень эффектное. Название драгоценного камня, например, с номером. Или название животного. Вместо этого они просто изменили на английский манер мое собственное имя и успокоились. — Витторио рассмеялся. — Я к нему привыкну. Это же не на всю жизнь.

— Не знаю, привыкну ли я. Но попробую. Честно говоря, это понижение.

— Мы все должны идти на жертвы. А верно ли мое предположение, что «капитан» выше, чем «летный офицер»?

— "Летный офицер" не имеет ни малейшего желания отдавать приказы. По-моему, мы с вами плохие вояки. А что с Шотландией?

Он пересказал ей беседу, не вдаваясь в подробности. Рассказывая, он видел и чувствовал, что ее необыкновенные голубые глаза внимательно изучают его лицо. Она знала, что он что-то скрывает от нее или может скрывать. На ней был свободный халат бледно-желтого цвета, который оттенял темно-каштановые волосы и подчеркивал голубизну глаз. Между широкими отворотами халата виднелась белая ночная рубашка, и Витторио понял: Джейн хочет, чтобы ему захотелось к ней прикоснуться.

Как же с ней спокойно и просто, подумал Витторио. В ее поведении не чувствовалось ни назойливости, ни умелого кокетства. В какой-то момент во время своего монолога он тронул ее за плечо; она медленно, мягко подняла руку и стала ласкать его пальцы. Потом положила ладонь себе на колено и накрыла сверху своей.

— Вот что мы имеем: «развал любой ценой, где только возможно».

Джейн молчала, не сводя с него пытливого взгляда, затем, улыбнувшись, заметила:

— Отлично придумано. Тиг прав: возможностей масса. Сколько вы пробудете в Шотландии, он не сказал?

— Ничего конкретного: «несколько недель». — Витторио убрал руку и, естественно и легко обняв Джейн за плечи, притянул к себе. Она склонилась ему на грудь, он поцеловал ее мягкие волосы. Джейн отстранилась и посмотрела на него — в ее глазах все еще стоял вопрос. Губы ее разомкнулись, она взяла руку Витторио, легким и совершенно естественным движением положила его ладонь себе на грудь. Они поцеловались, и Джейн застонала, вбирая губами влагу его поцелуя.

— Как долго тебя не было, — прошептала она.

— Ты такая милая, — сказал он, гладя ее мягкие волосы, целуя глаза.

— Ах, если бы тебе не надо было уезжать! Я не хочу с тобой расставаться.

Они стояли перед маленькой кушеткой. Джейн помогала ему снять пиджак и на мгновение прижалась лицом к его груди. Они снова поцеловались, обнимая друг друга, — сначала легко и нежно, потом все крепче и с большей страстью. Витторио положил ладони ей на плечи и отстранил от себя. Глаза Джейн были устремлены на него, и он произнес, глядя в эти голубые глаза:

— Я буду ужасно скучать по тебе! Ты столько мне дала.

— А ты дал мне то, что я боялась обрести, — ответила она и нежно, тихо улыбнулась. — Точнее, боялась искать. Боже, я была словно замороженная!

Джейн взяла его за руку, и они пошли в спальню. На тумбочке у кровати горел светильник из слоновой кости, его желтовато-белое сияние играло на ярко-голубых обоях и на простой, цвета слоновой кости мебели. Шелковое покрывало на кровати тоже было светло-голубого цвета с изящным узором из цветов. Спальня тихая, покойная, милая, как и сама Джейн.

— Это очень сокровенная комната. И очень теплая, — сказал Фонтини, пораженный простой красотой интерьера. — Это удивительная комната, потому что она твоя и ты ее любишь. Я говорю глупости?

— Ты говоришь как истинный итальянец! — тихо ответила она, улыбаясь, — в ее голубых глазах были любовь и зов. — И сокровенное и теплое — для тебя. Я хочу, чтобы ты их со мной разделил.

Она подошла к кровати с одной стороны, он-с другой. Взявшись за шелковое покрывало, они сложили его, и их руки соприкоснулись. Они посмотрели друг на друга. Джейн обошла кровать и приблизилась к нему. На ходу она расстегнула рубашку и развязала пояс халата. Легкая ткань упала, и из-под складок шелка показались ее полные округлые груди с розовыми напряженными сосками.

Он принял ее в свои объятия, ища ее губы влажными от возбуждения губами. Джейн прижалась к нему всем телом. Он еще никогда не испытывал столь неодолимого, всепоглощающего желания. Ее длинные ноги дрожали, она снова прижалась к нему. Полураскрытыми губами нашла его губы и тихо застонала от сладостного наслаждения.

— О Боже, возьми меня, Витторио. Скорее, скорее, любимый.

* * *

На столе у Алека Тига зазвонил телефон. Он взглянул на часы на стене, потом на свои наручные. Без десяти час ночи. Он снял трубку:

— Тиг слушает.

— Рейнолдс из группы внешнего наблюдения. Мы получили донесение. Он все еще в Кенсингтоне на квартире у Холкрофт. Полагаем, он останется там: на ночь.

— Хорошо! Мы не выбиваемся из расписания. Все идет по плану.

— Было бы неплохо узнать, о чем они там говорят. Мы могли бы это обеспечить, сэр.

— Нет необходимости, Рейнолдс. Утренней смене оставьте следующую инструкцию: связаться с Паркхерстом в министерстве военно-воздушного флота. За летным офицером Холкрофт следует продолжать наблюдение, в том числе и во время ее инспекционной поездки на лох-торридонские станции раннего оповещения в Шотландии, если эту поездку возможно устроить без лишнего шума. А теперь я ложусь спать. Спокойной ночи.

Глава 8

Лох-Торридон располагался к западу от северо-западных взгорий на побережье узкого пролива, разделяющего материк и Гебридский архипелаг. Бухта здесь была испещрена глубокими ущельями, по дну которых текли реки, берущие начало высоко в горах; вода в них была ледяная, кристально чистая и часто собиралась в небольшие заводи. Военный городок находился между берегом моря и горами. Место было суровое. Отрезанное от всего мира, неуязвимое, охраняемое вооруженными патрулями с собаками. В шести милях к северо-востоку располагалась деревенька с единственной асфальтированной улицей, которая, пробежав мимо нескольких магазинчиков, на окраине превращалась в проселок.

Горы были высокие, с кручами и обрывами, поросшими мощными деревьями и густым кустарником. Здесь беженцы с континента и проходили суровую физическую подготовку. Подготовка шла медленно и трудно. Сюда отправляли не солдат, а бизнесменов, преподавателей, инженеров, не привыкших к физическим нагрузкам.

Всех их объединяла ненависть к нацистам. Двадцать два курсанта были выходцами из Австрии и Германии, кроме них — восемь поляков, девять голландцев, семь бельгийцев, четыре итальянца и три грека. Пятьдесят три некогда весьма респектабельных гражданина, которые несколько месяцев тому назад сделали свой жизненный выбор.

Они знали, что когда-нибудь их вновь отправят на родину. Но, как заметил Тиг, это была абстрактная цель. И подобное неопределенное, по видимости незаметное участие в борьбе было неприемлемо для беженцев; обитатели четырех казарм, расположенных в центре городка, начинали роптать. По мере того как радио с пугающей частотой сообщало о новых и новых победах немцев, росло разочарование.

Господи! Когда? Где? Как? Мы зря теряем время!

Начальник лагеря встретил Фонтина с немалой настороженностью. Это был туповатый кадровый офицер, выпускник одной из школ оперативной подготовки МИ-6.

— Не буду делать вид, будто мне все понятно, — сказал он при первой же встрече. — Мне даны весьма туманные инструкции, но, вероятно, так и должно быть. Вы проведете здесь недели три, пока бригадный генерал Тиг не даст нам новых распоряжений, и будете обучаться вместе с нашими курсантами. Делать то же самое, что и они, и ничего сверх того.

— Разумеется.

С этим Виктор вступил в мир Лох-Торридона. Странный, замкнутый мир, где жизнь мало напоминала его прежнее существование... И, сам не зная почему, он понял, что уроки Лох-Торридона належатся на воспитание Савароне и определят всю его будущую жизнь.

Ему выдали обычное солдатское обмундирование и оружие — винтовку и пистолет (без боеприпасов), штык от карабина с двойным лезвием, который складывался как нож, — пакет первой помощи, одеяло-скатку. Виктор поселился в казарме, где его приняли равнодушно, без расспросов и без любопытства. Он быстро усвоил, что в Лох-Торридоне людей не связывают приятельские отношения. Они жили своим недавним прошлым и не искали дружбы.

Дневные занятия были длинными и изнурительными, после заката курсанты зубрили шифры, изучали секретные карты и спали, давая отдых ноющим телам. В некотором смысле Лох-Торридон стал для Виктора продолжением памятных с юности игр. Он вновь оказался в университете и соревновался с однокурсниками на футбольном поле или в спортзале, боролся на матах или бегал на время. Разница заключалась лишь в том, что его однокурсники в Лох-Торридоне были совсем другими: многие из них оказались старше его, и никто даже не подозревал, что это значит — быть Фонтини-Кристи. Он понял это из кратких разговоров, и ему было легко держаться особняком, состязаясь с самим собой. Это было жесточайшее состязание.

— Привет! Меня зовут Михайлович. — Парень улыбнулся и, тяжело дыша, сел на землю. Он сбросил с плеч лямки рюкзака, и набитый полотняный мешок упал на траву. Им дали десять минут отдыха между марш-броском и тактическими маневрами.

— А меня Фонтин, — ответил Виктор. Этот парень был одним из двух новобранцев, которые прибыли в лагерь на прошлой неделе. Ему было лет двадцать пять — самый молодой курсант в лагере.

— Ты итальянец? Из третьей казармы?

—Да.

— А я серб. Первая казарма.

— Ты хорошо говоришь по-английски.

— Мой отец занимается экспортом в англоязычные страны. Вернее сказать, занимался. — Михайлович вытащил пачку сигарет из кармана и протянул Виктору.

— Нет, спасибо, я только что одну выкурил.

— У меня все болит. — Серб усмехнулся и закурил. — Не представляю, как старики это все выдерживают!

— Мы просто здесь дольше.

— Да я не тебя имею в виду. Других.

— Ну спасибо. — Виктор подумал: странно, что Михайлович жалуется. Он был крепко сбитым, здоровым парнем с бычьей шеей и широкими плечами. И вот что еще странно: он совсем не вспотел, а Фонтин весь взмок.

— Тебе удалось выбраться из Италии еще до того, как Муссолини сделал из вас лакеев Гитлера?

—Да.

— Мачек сделает то же самое. Скоро все сбегут из Югославии, помяни мое слово!

— Я не знал.

— Это пока что мало кто понимает. Мой отец понял. — Михайлович затянулся сигаретой и, устремив взгляд в поле, добавил тихо: — Его казнили.

Фонтин с сочувствием взглянул на парня:

— Да? Это очень больно. Я знаю.

— Откуда? — Серб повернулся и удивленно посмотрел на него.

— Потом поговорим. Сейчас надо вернуться к занятиям. Мы должны добраться до вершины вон той горы, пробежать через лес, так, чтобы нас не засекли. — Виктор встал и протянул руку: — Мое имя — Витто... Виктор. А твое?

Серб крепко пожал протянутую руку.

— Петрид. Греческое имя. У меня бабушка гречанка.

— Добро пожаловать в Лох-Торридон, Петрид Михайлович.

Постепенно Виктор с Петридом сработались. Да так Удачно, что сержант даже выставлял их в паре против более опытных курсантов в упражнениях по проникновению в охраняемый участок. Петриду позволили переселиться в казарму Виктора.

Фонтину казалось, что ожил один из младших братьев: любопытный, часто неловкий, но сильный и послушный. В каком-то смысле Петрид заполнил пустоту, облегчил боль души. Если этим отношениям что-то Я мешало, то лишь несдержанность серба. Петрид был разговорчив, засыпал Виктора вопросами, много рассказывал о себе, о своей жизни и, видимо, ждал, что и Виктор ответит ему тем же.

Но после известного предела Фонтин замолкал. Он просто не был расположен к откровенности. Он разделил боль воспоминаний о Кампо-ди-Фьори с Джейн и больше не собирался посвящать никого. Иногда ему даже приходилось осаживать Петрида.

— Ты мой друг, а не духовник.

— У тебя был духовник?

— Вообще-то, нет. Это просто фраза.

— Но ведь твоя семья была набожна? Наверняка.

— Почему?

— Ведь твое настоящее имя Фонтини-Кристи. То есть «Фонтины Христа».

— Да, на языке многовековой давности. Но мы не религиозны в общепринятом смысле слова. Уже давно.

— А я очень, очень религиозен.

— Это твое право.

Прошла пятая неделя, а от Тига все еще не было никаких известий. Фонтин даже забеспокоился: уж не забыл ли тот про него. Может быть, у МИ-6 появились сомнения относительно идеи «развала любой ценой». Как бы то ни было, жизнь в Лох-Торридоне отвлекала его от саморазрушительных воспоминаний, он niiaa чувствовал себя сильным и ловким.

Руководители лагеря назначили на этот день тренировочный курс «длительного преследования». Четыре казармы должны были действовать раздельно: каждая группа направлялась в лес под углом в сорок пять градусов от соседей и уходила на десять миль в глубь территории Лох-Торридона. Двоим курсантам из каждого барака давалось пятнадцать минут, затем в погоню за ними устремлялись остальные. Двое ушедших вперед должны были как можно дольше водить преследователей за нос.

Сержанты, естественно, отбирали для пары «беглецов» лучших курсантов. Виктор и Петрид стали первой парой из третьей казармы.

Они побежали по каменистому склону к лох-торридонскому лесу.

— Скорее! — приказал Фонтин, как только они вошли в густой лиственный лес. — Идем влево. И запомни: грязь, наступай прямо в грязь и ломай побольше веток.

Они пробежали ярдов пятьдесят, ломая кусты, шлепая ногами по сырой полоске мягкой земли, которая петляла сквозь лес. Виктор отдал второй приказ:

— Стоп. Хватит. А теперь доведем следы до сухой почвы... Так, хорошо. А теперь шагай назад, точно след в след. По земле... Хорошо. Отсюда бежим назад.

— Назад? — изумился Петрид. — Куда?

— К опушке. К тому месту, где мы вошли в лес. У нас есть еще восемь минут. Времени достаточно.

— Для чего? — Серб смотрел на своего друга так, словно Фонтин внезапно потерял рассудок.

— Чтобы взобраться на дерево. И спрятаться. Виктор выбрал высокую сосну, быстро взобрался на дерево. Петрид полез за ним. Его мальчишеское лицо раскраснелось. Они добрались почти до самой верхушки и закрепились по разные стороны ствола. Густые ветви их скрывали, зато местность внизу отлично просматривалась.

— У нас в запасе еще минуты две, — прошептал Виктор, взглянув на часы. — Отодвинь тонкие ветки. Прочно обопрись.

Через две с половиной минуты их преследователи пробежали внизу под сосной. Фонтин наклонился к молодому сербу:

— Дадим им еще тридцать секунд и спустимся вниз. Побежим к противоположной стороне горы. Там ее склон выходит на ущелье. Отличное укрытие.

— И будем на расстоянии брошенного камня от старта, — усмехнулся Петрид. — Как ты додумался?

— У тебя, видно, не было братьев, с которыми ты играл в детстве? Прятки были нашей любимой игрой. Улыбка сползла с лица Михайловича.

— У меня много братьев, — сказал он загадочно и отвернулся.

Сейчас было некогда обдумывать замечание Петрида. Да и не хотелось. В последние семь-восемь дней этот серб вообще вел себя довольно странно. То дурачился, то впадал в тоску и постоянно задавал вопросы, слишком откровенные для полуторамесячного знакомства. Фонтин посмотрел на часы:

— Я спущусь первым. Если никого не замечу, потрясу ветками. Это будет сигнал слезать.

Оказавшись на земле, Виктор и Петрид пригнулись и побежали к востоку от опушки, к подножию горы. Через триста ярдов с противоположной стороны горы начинался каменистый склон, который переходил в узкое ущелье: от землетрясения или сошедшего ледника миллионы лет назад образовалось естественное убежище. Они пробрались к нему буквально по краю пропасти. Тяжело дыша, Фонтин уселся на корточки, прислонившись к утесу. Он расстегнул карман гимнастерки и достал пачку сигарет. Петрид сел перед ним, свесив ноги с утеса. Их укрытие было семи футов в ширину и не более пяти в глубину. Виктор снова посмотрел на часы. Теперь разговаривать шепотом было совсем не обязательно.

— Через полчаса переползем через хребет и удивим наших лейтенантов. Сигарету?

— Нет, не надо, — грубо ответил Михайлович. Он сидел спиной к Фонтину.

Невозможно было не услышать злости в его голосе.

— Что случилось? Ты ушибся? Петрид обернулся, бросил на Виктора пронзительный взгляд.

— Фигурально выражаясь — да.

— Не буду пытаться это разгадать. Ты или ушибся, или нет. Мне нет дела до фигуральных выражений! — Фонтин решил, что если Михайлович переживает один из своих обычных периодов депрессии, то можно и помолчать. Он уже начал подозревать, что за наивностью Петрида Михайловича скрывается душевная неуравновешенность.

— Ты выбираешь только то, что тебя интересует, не так ли, Виктор? Ты отключаешь мир, когда заблагорассудится! Щелк — и вокруг пустота. Ничто! — Серб не спускал с Фонтина глаз.

— Успокойся. Полюбуйся пейзажем, выкури сигарету и оставь меня в покое. Ты мне начинаешь надоедать.

Михайлович медленно повернулся, по-прежнему пристально глядя на Виктора.

— Ты не имеешь права так просто от меня отмахнуться. Не можешь! Я поведал тебе все свои тайны. Открыто, по собственной воле. Теперь ты должен поведать мне свои.

Фонтин посмотрел на серба с внезапно зародившимся подозрением.

— Мне кажется, ты неправильно толкуешь наши отношения. Или, может быть, я неправильно истолковал твои пристрастия.

— Ты меня оскорбляешь...

— Только проясняю ситуацию.

— Мое время вышло! — Петрид повысил голос, но глаза его остались такими же — немигающе-неподвижными, дикими. — Ты же не слепой и не глухой. Ты только притворяешься!

— Пошел вон отсюда! — сказал Виктор сухо. — Возвращайся к старту. Иди к сержантам. Тренировка окончена.

— Мое имя, — прошептал Михайлович. Он подогнул под себя правую ногу, все его могучее тело напряглось. — С самого начала ты сделал вид, что оно для тебя ничего не значит! Петрид!

— Да, это твое имя. Я принял его к сведению.

— И ты раньше никогда его не слышал? Ты это хочешь сказать?

— Если и слышал, какая разница?

— Лжешь! Так звали священника! И ты знал этого священника! — Он уже кричал: это был крик отчаяния.

— Я знал многих священников. Но ни одного, кого бы звали так...

— Священник с поезда! Человек, преданный славе Бога! Кто шел стезей Его священных деяний! Ты не можешь, не должен отринуть его!

— Матерь Божья! — воскликнул Фонтин чуть слышно, пораженный внезапной догадкой. — Поезд. Поезд из Салоник!

— Да! Священный поезд! Рукописи — кровь и душа единственной неподкупной и непорочной церкви! Ты отнял их у нас!

— Ты ксенопский священник! — произнес Виктор, еще не веря своим словам. — Боже, ты ксенопский монах!

— Да, всем сердцем, всей душой, до последней капли крови, до последнего дыхания.

— Как ты попал сюда? Как ты проник в Лох-Торридон?

Михайлович поджал левую ногу. Теперь он стоял на корточках, изготовившись к прыжку, точно дикий зверь.

— Это не важно. Я должен знать, где спрятали ларец, куда его дели. И ты мне скажешь, Витторио Фонтини-Кристи! У тебя нет выбора.

— Я могу сказать тебе только то, что сказал англичанам. Я ничего не знаю. Англичане спасли мне жизнь — зачем мне им лгать?

— Потому что ты дал слово. Другому.

— Кому?

— Своему отцу.

— Нет! Его убили прежде, чем мы успели поговорить. Если тебе что-то известно, ты должен знать и об этом.

Внезапно взгляд ксенопского монаха остекленел. Его глаза затуманились, зрачки расширились. Он полез за пазуху и вытащил небольшой тупорылый пистолет. Большим пальцем поднял предохранитель.

— Ты ничтожество. Мы оба ничтожества, — прошептал он. — Мы — ничто.

Виктор затаил дыхание. Он подтянул колени к груди — приближался тот краткий миг, когда он сможет спасти себе жизнь, ударив ногами священника-монаха. Левой ногой по пистолету, правой — в грудь Михайловичу. И сбросить его вниз с утеса! Больше ничего не остается. Если только он сможет это сделать.

Вдруг священник заговорил — нараспев, монотонно, словно в трансе.

— Ты сказал мне правду, — сказал он, закрыв глаза. — Ты сказал мне правду, — повторил он, точно загипнотизированный.

— Да. — Фонтин глубоко вздохнул. На выдохе он понял: сейчас он ударит, момент настал.

Петрид выпрямился в полный рост, его могучая грудь вздымалась под гимнастеркой. Но ствол пистолета уже не был направлен на Виктора. Михайлович раскинул руки в стороны, словно распятый. Священник поднял лицо к небесам и воззвал:

— Верую в единого Бога, Отца Всевышнего! Я взгляну в очи Христу и не уклонюсь.

Ксенопский священник согнул руку, приставил дуло пистолета к своему виску.

И выстрелил.

* * *

— Ну вот, ваше первое убийство, — сказал Тиг спокойно. Они сидели за столом в крошечном кабинете Фонтина.

— Я не убивал его!

— Не важно, как это происходит, и кто нажимает на спусковой крючок. Результат один и тот же.

— По ошибке! Этот поезд, этот проклятый поезд. Когда же он остановится? Когда исчезнет?

— Он был вашим врагом. Вот и все, что я хочу сказать.

— Если так, то вы должны были об этом знать, должны были его засечь. Алек, вы просто олух! Тиг недовольно двинул ногой.

— Слушайте, капитан. Непозволительно подобным образом разговаривать с бригадным генералом.

— В таком случае я с удовольствием куплю вашу контору и организую работу должным образом, — сказал Фонтин и погрузился в чтение бумаг, подшитых в папке.

— В армии это невозможно!

— Только поэтому вы и смогли усидеть в своем кресле. Будь вы одним из моих подчиненных, не продержались бы и недели.

— Да что же это такое! — недоуменно произнес Тиг. — Сижу тут и слушаю, как меня распекает паршивый итальяшка.

Фонтин расхохотался:

— Ну, не преувеличивайте! Я делаю только то, о чем вы сами просили. — Он кивнул на папку. — Усовершенствовать лох-торридонские курсы. А заодно я попытался выяснить; как этому ксенопскому священнику удалось проникнуть в лагерь.

— И выяснили?

— Кажется, да. Все эти досье имеют один и тот же недостаток. В них нет четких оценок финансового положения курсантов: тут только слова, слова, исторические справки, общие рассуждения, но очень мало цифр. Это нужно исправить, прежде чем выносить окончательное решение по каждому курсанту персонально.

— Да что вы имеете в виду?

— Деньги. Люди гордятся деньгами. Это показатель их трудоспособности. Ведь это очень легко выявить, это подтверждается массой различных способов. Всегда есть множество документов. Словом, я требую финансовые декларации от каждого курсанта Лох-Торридона. На Петрида Михайловича ничего нет.

— Финансовые...

— Декларация о доходах, — твердо сказал Фонтин, — надежнейший способ постичь характер человека. Все они в основном бизнесмены и профессионалы. Они с готовностью подадут необходимые сведения. С теми, кто будет уклоняться, надо подробно поговорить.

Тиг снял ногу с колена и уважительно произнес:

— Мы займемся этим, существуют специальные бланки.

— А если нет, — сказал Фонтин, взглянув на него, — любой банк или брокерская контора может их выдать. Чем больше в вопроснике будет пунктов, тем лучше.

— Конечно. Ну а кроме этого, как продвигаются дела? Фонтин пожал плечами и показал рукой на стопку папок на своем столе.

— Медленно. Я прочитал все досье по нескольку раз, сделал массу выписок, составил каталог их профессий, непосредственных и смежных, все расписал с учетом регионов их бывшего проживания, их владения языками... Но к чему это приведет, пока не могу сказать. Это потребует еще какого-то времени.

— И адской работы, — прервал его Тиг. — Помнишь, я тебя предупреждал.

— Да. И еще ты сказал, что все труды окупятся. Надеюсь, ты прав.

Тиг перегнулся через стол:

— С тобой будет работать один из лучших моих сотрудников. Он будет твоим постоянным связным. Это ас: знает больше кодов и шифров, чем десять лучших шифровальщиков. И чертовски решительный малый — способен принимать мгновенные решения при любой опасности. Он тебе, конечно, пригодится.

— Но ненадолго.

— Не зарекайся.

— Когда мы встретимся? И как его зовут?

— Джеффри Стоун. Я привез его с собой.

— Он в Лох-Торридоне?

— Да. Наверняка проверяет шифровальный отдел. Пусть для начала займется этим.

Виктор и сам поначалу не понял почему, но слова Тига его встревожили. Он хотел работать один, без чьего-либо вмешательства.

— Ладно. Полагаю, мы его увидим вечером в столовке. Тиг улыбнулся и взглянул на часы.

— Ну, я не уверен, что тебе захочется ужинать в Лох-Торридоне.

— В столовке не ужинают, Алек. Там едят.

— Да-да, конечно, кухня оставляет желать лучшего. Но у меня есть для тебя новость. В этом секторе находится некая особа.

— В секторе? Разве Лох-Торридон — это сектор?

— Да, сектор противовоздушной обороны.

— Боже! Джейн здесь?

— Я это случайно узнал позавчера. Она совершает инспекционную поездку по поручению министерства военно-воздушного флота. Разумеется, она не предполагала, что ты находишься в этом районе, пока я не дозвонился до нее. Она на побережье Мори-Ферта.

— Ну ты и жулик! — засмеялся Фонтин. — Но тебя легко раскусить. Где же она, черт возьми?

— Клянусь тебе, — заявил Тиг с невинной миной, — я ничего не знал. Можешь сам ее спросить. На окраине городка есть гостиница. Она будет там в пять тридцать.

Боже, как же я соскучился. Как я по ней соскучился! Просто удивительно, он и не подозревал, как глубоко его чувство. Ее лицо, с резкими, но тонкими чертами, темно-каштановые волосы, мягкие и так красиво ниспадающие на плечи, ее ярко-голубые глаза — все отпечаталось в его сознании.

— Надеюсь, ты дашь мне пропуск, чтобы я смог покинуть территорию лагеря? Тиг кивнул.

— И машину. Но у тебя еще есть немного времени. Давай поговорим о деле. Я понимаю, что ты только приступил, но, видимо, уже успел сделать кое-какие выводы.

— Да. Здесь пятьдесят три человека. Я сомневаюсь, что половина из них выдержит весь курс, если занятия проводить так, как мне представляется необходимым...

Они беседовали около часа. Чем подробнее Фонтин излагал свои идеи, тем больше, как ему казалось, они нравились Тигу. Ну и хорошо, решил Виктор. Ему еще много о чем придется просить генерала — в том числе и обо всех лох-торридонских занятиях. Но теперь его мысли были заняты Джейн.

— Я провожу тебя до казармы, — сказал Тиг, чувствуя его нетерпение. — Мы на минутку зайдем в офицерский клуб — только на минутку, обещаю. Там должен быть капитан Стоун, познакомишься с ним.

Но им не пришлось искать капитана Стоуна в бар офицерского клуба. Когда они вышли из административного корпуса, Виктор сразу заметил высокую фигуру в шинели. Офицер стоял шагах в тридцати от двери административного здания, спиной к ним, и разговаривал со старшим сержантом. Во внешности офицера было что-то знакомое — как-то не по-военному безвольно опущенные плечи. И странная правая рука. На ней была надета черная кожаная перчатка, явно на два-три размера больше нормального. Это была специальная медицинская перчатка, под черной кожей рука была забинтована.

Капитан обернулся, Фонтин замер от неожиданности. Капитан Джеффри Стоун оказался агентом Эпплом, которого подстрелили на пирсе в Челле-Лигуре.

* * *

Когда он вошел в гостиницу, старуха, сидящая в кресле-качалке за стойкой портье, поздоровалась с ним.

— Летный офицер Холкрофт прибыла полчаса назад. А вы, видать, капитан, хотя по одежке и не скажешь. Она сказала, что вы можете подняться к ней, ежели хотите. Вот бой-девка. Все так прямо и выложила. Подниметесь наверх, свернете налево, комната четыре.

Виктор тихо постучал. Сердце билось в груди, точно у мальчишки. Интересно, она тоже так волнуется?

Джейн стояла у двери, держа ладонь на ручке, ее пытливые голубые глаза казались еще голубее, чем обычно, и в них таилось больше, чем прежде, невысказанных вопросов. Она волновалась, но и верила.

Он вошел и взял ее за руку. Закрыл дверь, и они медленно потянулись друг к другу. Когда их губы встретились, все вопросы отпали сами собой: ответы заключались в воцарившейся тишине.

— Я так боялась, ты знаешь? — прошептала Джейн, взяв его лицо в ладони и нежно целуя его губы.

— Да. Потому что я тоже боялся.

— Я не знала, что буду говорить.

— И я тоже. Ну вот, мы говорим о наших сомнениях. Это хороший признак, а?

— Наверное, это по-детски, — сказала она, проводя пальцами по его лбу и щекам.

— Не думаю. Хотеть... нуждаться... с таким чувством — это совсем другое. Всегда боишься, что подобное уже больше не повторится. — Он отнял ее руку от своего лица и поцеловал ладонь, потом поцеловал губы, потом густые каштановые волосы, мягкой волной обегающие милое лицо. Обхватил ее обеими руками, притянул к себе и, крепко прижав, прошептал: — Ты мне так нужна. Я очень скучал.

— Как мило, что ты это говоришь, любимый. Но ты можешь и не произносить этих слов. Я их не требую. Виктор ласково отстранил ее и заглянул ей в глаза.

— А у тебя не так?

— Да, совершенно так же. — Она прильнула к нему, дотронувшись губами до его щеки. — Я думаю о тебе слишком часто. А ведь я не бездельница.

Он знал, что ее стремление к нему так же всеобъемлюще, как его к ней. Волнение, которое оба они ощущали, передалось телам, и успокоение можно было найти лишь в любовном слиянии. Но жгучее, переполняющее желание не требовало поспешности. Они обнимались в волнующем тепле постели, познавая друг друга все нежнее и настойчивее. И тихо перешептывались, ощущая растущую страсть.

О Боже! Как он ее любит!

Утомленные, они лежали под одеялом, соприкасаясь нагими телами. Джейн приподнялась на локте, перегнулась через Виктора, тронула за плечо и провела кончиком пальца вдоль его тела. Ее густые волосы упали ему на плечо, укрыв родное лицо с проницательными голубыми глазами и грудь, что была совсем рядом. Он поднял правую руку и дотронулся до нее — знак, что любовная игра скоро возобновится. И вдруг Витторио Фонтини-Кристи по-нял, что боится потерять эту женщину.

— Как долго ты пробудешь в Лох-Торридоне? — спросил он.

— Ах ты гнусный совратитель не столь уж юных девушек, — прошептала она, смеясь. — Я пребываю в состоянии эротического возбуждения, и память о пережитой буре наслаждения все еще будоражит самые сокровенные глубины моего естества, а ты смеешь спрашивать, долго ли я пробуду здесь! Разумеется, вечно! Пока не вернусь в Лондон через три дня.

— Три дня? Это лучше, чем два дня. Или сутки.

— Лучше для чего? Для того, чтобы мы оба провели эти дни в постели, милуясь, как два голубка?

— Мы поженимся.

Джейн подняла голову и посмотрела на него. Она долго молчала и наконец сказала, глядя ему прямо в глаза:

— Ты пережил ужасное горе. И тебя так трепала жизнь.

— Ты не хочешь за меня замуж?

— Больше жизни, любимый. Боже, больше всего на свете...

— Но ты не говоришь «да».

— Я твоя. Тебе необязательно на мне жениться.

— Но я хочу жениться на тебе! Это плохо?

— Лучше быть не может. Но ты должен быть уверен.

— А ты уверена?

Она прижалась к нему щекой.

— Да. Но дело в тебе. Ты должен быть уверен. Он осторожно отвел волосы от ее лица, и она прочитала ответ в его взгляде.

* * *

Посол Энтони Бревурт сидел за массивным письменным столом в своем кабинете, обставленном в викторианском стиле. Время близилось к полуночи, прислуга давно ушла. Лондон погрузился в ночную мглу. Повсюду мужчины и женщины дежурили на крышах домов, на берегу Темзы и в парках, тихо переговариваясь через радиопередатчики, вглядываясь в темное небо. Они ждали вторжения с континента, которое было неминуемо, но еще не началось.

Это был вопрос нескольких недель, Бревурт знал точно-о том свидетельствовали все донесения. Но он не думал сейчас об ужасных событиях, которым суждено изменить ход современной истории столь же неизбежно, сколь неизбежно поступательное развитие событий. Его мысли занимала другая катастрофа. Не грозящая разразиться немедленно, однако не менее серьезная. Она содержалась в лежавшей перед ним папке. Он взглянул на кодовое название, которое придумал для себя. И немногих — очень немногих — других. «САЛОНИКИ».

Такое простое, но такое многозначительное! Как, Бога ради, это могло произойти? О чем они думали? Как могло случиться, что передвижение одного-единственного грузового состава по железным дорогам нескольких стран Центральной Европы осталось незамеченным? Ключом к этой загадке владел «объект».

Внизу, в ящике письменного стола, зазвонил телефон. Бревурт отпер ящик ключом и, выдвинув его, поднял трубку.

—Да?

—Лох-Торридон, — последовал ответ.

— Да. Лох-Торридон. Я один.

— Объект вступил вчера в брак. С кандидатом. У Бревурта на мгновение перехватило дыхание. Потом он глубоко вздохнул. На другом конце провода голос заговорил снова:

— Вы меня слышите, Лондон? Где вы?

— Да. Лох-Торридон, я вас слышу. Это даже больше, чем мы могли надеяться, не так ли? Тиг доволен?

— Не вполне. Я думаю, он бы предпочел просто любовную связь. Не брак. Вряд ли он был готов к такому повороту событий.

— Возможно. Кандидата можно было рассматривать как препятствие. Тигу придется смириться. Операция «Салоники» имеет куда более важное значение.

— Не вздумайте сказать об этом МИ-б, Лондон!

— В данных обстоятельствах, — ответил Бревурт сухо, — надеюсь, что все документы, имеющие касательство к «Салоникам», изъяты из архивов МИ-б. Мы оговорили это, Лох-Торридон.

— Правильно. Больше там ничего нет.

— Хорошо. Я буду сопровождать Черчилля в Париж. Вы можете связаться со мной по официальным дипломатическим каналам. Используйте код «Мажино». До связи. Черчилль хочет быть в курсе.

Глава 9

Лондон.

Фонтин слился с потоком пешеходов, спешащих к Паддингтонскому вокзалу. На улицах, погруженных в молчание, царила подозрительность. Глаза вглядывались в другие глаза, незнакомцы замечали других незнакомцев.

Пала Франция.

Виктор свернул на улицу Мерилебоун. Люди молча покупали свежие газеты. Итак, это свершилось, это в самом деле свершилось. На том берегу Ла-Манша стоял враг — победоносный, непобедимый.

По воскресным дням из Кале в Дувр больше не возвращались гомонящие туристы. Теперь люди отправлялись в иные путешествия — о них все слышали. Под покровом ночи из Кале приходили пароходы, где мужчины и женщины, иные истекающие кровью, иные целые и невредимые, в отчаянии прятались под сетями и парусиной, они рассказывали истории смерти и поражения, это были Нормандия, Руан, Страсбург и Париж.

Фонтин вспомнил слова Алека Тига: «Цель заключается в следующем: послать их обратно, чтобы они разрушили рынки... посеяли панику, учинили неразбериху... Развал любой ценой!»

«Рынком» теперь стала вся Западная Европа. И капитан Виктор Фонтин был готов направить туда своих вредителей.

Из пятидесяти трех беженцев с континента он отобрал двадцать четыре. Другие, выборочно, будут направляться на континент по мере необходимости, возмещая возможные потери. Эти двадцать четыре курсанта были столь же разными, сколь тренированными, изобретательными и хитрыми. Это были немцы, австрийцы, бельгийцы, поляки, голландцы и греки, но их национальность не имела особого значения. Рабочая сила ввозилась в рейх ежедневно. Ибо в Берлине рейхсминистерство промышленности заставляло служить людей со всех оккупированных территорий — эта политика охватывала все новые и новые порабощенные земли. Не было ничего необычного в том, что голландцы работают на штутгартской фабрике. Спустя лишь несколько дней после падения Парижа на захваченные заводы Лиона начали доставляться бельгийские специалисты.

Зная это, лидеры подполья тщательно изучали перехваченные запросы о переброске рабочей силы. Цель: найти временный «найм» для двадцати четырех специалистов с большим опытом.

В неразберихе, к которой привело стремление Германии добиться максимальной производительности труда, вакансии открывались повсеместно. «Крупп» и «И. Г. Фарбен» отправляли за границу такое огромное количество специалистов, чтобы запустить предприятия и исследовательские лаборатории в завоеванных странах, что немецкие промышленники возроптали и стали посылать отчаянные жалобы в Берлин. Все это вылилось в неряшливую организацию и неумелое руководство и снижало эффективность работы немецких предприятий и контор.

В эту-то прорву и проникли французские, голландские, бельгийские, польские и немецкие подпольщики. Перехваченные директивы по найму рабочей силы переправлялись по тайным разведывательным каналам в Лондон и ложились на стол капитану Виктору Фонтину:

«Франкфурт, Германия. Субпоставщик „Мессершмитта“. Требуются три цеховых десятника»;

«Краков, Польша. Филиал автомобилестроительного завода „Аксель“. Требуются чертежники»;

«Антверпен, Бельгия. Железнодорожный грузовой узел. Управление грузоперевозок и расписания движения. Нехватка управляющих»;

«Мангейм, Германия. Государственная типография. Срочно требуются технические переводчики»;

«Турин, Италия. Туринский авиационный завод. Источник информации: партизаны. Нехватка инженеров-механиков»;

«Линц, Австрия. Берлин подозревает постоянную перевыплату жалованья работникам текстильной фабрики. Срочно требуется опытный бухгалтер»;

«Дижон, Франция. Юридическое управление вермахта. Оккупационным властям требуются юристы». (Как это похоже на французов, подумал Виктор. Страна оккупирована врагом, а галльский мозг озабочен юридическими мелочами.)

И так далее. Десятки «требуется», десятки возможностей, число которых возрастет по мере того, как немцы будут требовать дальнейшего роста производительности.

Вот работа, за которую придется взяться небольшой группе курсантов Лох-Торридона. Теперь это только вопрос точного назначения, и Фонтин лично займется всеми деталями. В портфеле он всегда носил небольшой кусочек клейкой ленты, которую можно было наложить на кожу. Лента намертво приклеивалась к телу, но легко снималась, смоченная раствором воды, сахара и лимонного сока.

На этом кусочке ленты располагались двадцать четыре крошечные соринки — микрофильмы. В каждом микрофильме — фотография и краткая характеристика агента. Все агенты будут использованы по назначению, так, как сочтет необходимым руководство антинацистского подполья. Для них найдут двадцать четыре вакансии — временные, разумеется, так как специалисты столь высокого класса могут понадобиться в ближайшие месяцы во многих местах.

Но прежде всего — о главном, а главным делом Фонтина была деловая поездка по Европе. Его должны сбросить на парашюте над Лотарингией недалеко от франко-швейцарской границы. Первая встреча произойдет в небольшом городке под названием Монбельяр, где он проведет несколько дней. Этот географический пункт имел стратегическое значение, потому что представлял собой самое удобное место для встреч со связниками подполья из Северной и Центральной Франции и Южной Германии.

Из Монбельяра он отправится на север, вверх по Рейну, в Висбаден, где проведет встречу с представителями антинацистских групп из Бремена, Гамбурга и Берлина. Из Висбадена по нелегальным маршрутам — в Прагу, а потом дальше на восток — в Варшаву. И везде ему предстоит составлять расписания, уточнять пароли и шифры, Добывать официальные бумаги для последующей переправки агентов в Лондон.

Из Варшавы он вернется в Лотарингию. И только тогда будет принято решение, отправлять ли его дальше на юг-в его родную Италию. Капитан Стоун был принципиально против. Агент, которого Фонтин знал под именем Эппл, ясно дал это понять. Все, что было связано с Италией, вызывало у Стоуна раздражение, которое, видимо, было продиктовано воспоминаниями о событиях на пирсе в Челле-Лигуре и тяжелом ранении в руку, полученном из-за наивности и предательства итальянцев. Стоун не видел смысла тратить силы на Италию, хватало других горячих точек. Нация никчемных людей сама себе злейший враг.

Фонтин добрался до Паддингтонского вокзала и стал ждать автобус на Кенсингтон. В Лондоне он открыл для себя автобусы, раньше он никогда не пользовался общественным транспортом" Открытие было сделано отчасти поневоле. Когда его подвозила служебная машина, рядом всегда оказывался другой пассажир, что предполагало беседу. В автобусе ничего подобного не требовалось.

Случалось, конечно, брать с работы домой секретные материалы, и тогда Алек Тиг не давал ему этой поблажки. Это было слишком опасно. Сегодня был как раз такой случай, но Фонтину удалось переубедить начальника: в машине ехали еще двое пассажиров, а он хотел поразмышлять в одиночестве. Это его последний вечер в Англии. Надо было рассказать Джейн.

— Бога ради, Алек! Мне предстоит проделать тысячи миль по вражеской территории. Если я умудрюсь потерять портфель, прикованный к моему запястью секретным замком, в лондонском автобусе, плохи наши дела!

И Тиг капитулировал, лично удостоверившись в прочности цепочки и замка с шифром.

Подъехал автобус. Фонтин вошел в салон и стал пробираться по проходу к переднему сиденью. Выбрав место у окна, он выглянул на улицу и мысленно перенесся в Лох-Торридон.

Итак, все готово. Идея операции себя полностью оправдала. Они могли разместить подготовленных людей на вакантных местах в системе управления производством. Теперь осталось лишь на практике осуществить а стратегический план. В поездке предстояло выполнить большую часть работы. Он найдет нужные места для нужных людей... а хаос и неразбериха не заставят себя ждать.

Виктор был готов отправляться. Не готов он был к другому. Настал момент, когда нужно было обо всем рассказать Джейн.

Вернувшись из Шотландии, Виктор поселился в ее кенсингтонской квартире. Она отвергла его предложение снять для них более роскошные апартаменты. И прошедшие недели стали счастливейшим временем в его жизни.

Но вот настал момент расставания, и уютной совместной жизни предстояло смениться страхом. Какая разница, что тысячи и тысячи людей проходят через такие же испытания, цифры не утешают.

На следующей остановке ему выходить. Июньские сумерки умыли деревья и очистили дома. Кенсингтон был объят покоем, эхо далекой войны сюда не доносилось. Он вышел из автобуса и двинулся по тихой улице, но вдруг его внимание привлекло нечто странное. За последние месяцы Виктор научился ничем не выдавать своей тревоги, поэтому он притворился, будто машет показавшемуся в окне дома знакомому. Остановившись, он прищурился, чтобы в слепящем свете заходящего солнца разглядеть небольшой «остин», припаркованный на противоположной стороне улицы, ярдах в пятидесяти от него. Серый. Он уже видел этот серый «остин». Ровно пять дней назад. Виктор это точно помнил. Они со Стоуном ехали в Челмсфорд переговорить с еврейкой, которая работала в Кракове в управлении социального обеспечения как раз накануне вторжения. По дороге остановились на бензозаправочной станции неподалеку от Брентвуда.

Серый «остин» подъехал за ними к соседней колонке. Виктор заметил этот «остин» только потому, что служащий станции отпустил ехидное замечание шоферу, когда счетчик колонки отметил всего лишь два галлона... Бак «остина», оказывается, был почти полон.

— Что же вы жадничаете? — заметил тогда служащий.

Водитель смущенно поглядел на него, повернул ключ зажигания, и «остин» с ревом укатил.

Фонтин обратил на него внимание потому, что за Рулем сидел священник. И теперь в стоящей неподалеку машине тоже сидел священник. Он очень хорошо разглядел его белый воротничок.

И он знал, что человек смотрит на него. Как ни в чем не бывало Виктор дошел до калитки. Он отпер калитку, вошел, обернулся и закрыл дверь; священник в сером «остине» сидел неподвижно, глаза — за толстыми стеклами очков — были устремлены прямо на него. Виктор прошел по дорожке и поднялся в дом. Оказавшись в коридоре, он захлопнул дверь и тут же прильнул к полоске стекла, обрамляющего косяк. Стекло было прикрыто непроницаемой черной шторкой; он чуть сдвинул ткань и выглянул на улицу.

Священник-водитель перегнулся к правому окну и рассматривал фасад дома. Странный тип, подумал Фонтин. Он был странно бледен и худ, в очках с неимоверной толщины стеклами.

Задернув шторку, Виктор поспешно направился к лестнице и бегом, перемахивая через две ступеньки, взбежал на третий этаж. До его слуха донеслась музыка: играло радио. Значит, Джейн дома. Войдя в квартиру, он услышал, как она напевает в спальне. Не было времени заговорить, нужно быстрее добраться до окна. Да и не хотелось понапрасну ее тревожить.

Его бинокль лежал на книжной полке рядом с камином. Он достал футляр из тайничка между книгами, вытащил бинокль, подошел к окну и посмотрел вниз. Священник разговаривал с кем-то на заднем сиденье «остина». Раньше Фонтин в машине никого не заметил. Заднее сиденье оставалось в тени, и его внимание привлек только водитель-священник. Он навел бинокль на собеседника водителя.

Он застыл. Кровь бросилась в голову.

Кошмар! Повторился тот же кошмар! Проседь в коротко стриженных волосах. Виктор видел эту седую дорожку... в машине... в слепящих лучах прожекторов... а потом все взорвалось и исчезло в дыму и предсмертных криках!

Кампо-ди-Фьори!

Человек, сидящий на заднем сиденье «остина», когда-то сидел на заднем сиденье другого автомобиля. Фонтин уже смотрел на него из тьмы точно так же, как сейчас смотрит на него отсюда, из окна дома на кенсингтонской улочке в тысячах миль от того проклятого места! Один из немцев, руководивших карательной операцией! Один из немецких палачей его семьи!

— Господи! Как ты меня напутал! — сказала Джейн, входя в комнату. — Что ты дела...

— Быстро соедини меня с Тигом! Немедленно! — крикнул Виктор, уронив бинокль и пытаясь отомкнуть секретный замок на цепочке своего портфеля.

— Что случилось, милый?

— Делай, что я тебе говорю! — Он с трудом сдерживался. Набрал нужные цифры. Замок открылся.

Джейн посмотрела на мужа и, не задавая больше никаких вопросов, стала поспешно набирать номер телефона.

Фонтин помчался в спальню. Он вытащил свой револьвер из-под стопки рубашек, выхватил его из кобуры и бросился к двери.

— Виктор! Остановись! Бога ради!

— Скажи Тигу, чтобы он немедленно приехал сюда! Скажи ему, что у нашего дома немец из Кампо-ди-Фьори.

Виктор выбежал в коридор и помчался вниз по лестнице, большим пальцем нащупывая рычажок предохранителя под барабаном. Добежав до первого пролета, он услышал шум мотора. Виктор закричал и бросился по коридору к входной двери, рванул за ручку и распахнул дверь с такой силой, что та грохнула о стену, и выбежал из ворот на улицу.

Серый «остин» быстро удалялся. На тротуаре было много прохожих. Фонтин попытался было его преследовать, увернувшись на бегу от двух встречных машин, которые, взвизгнув, резко затормозили. На него закричали, и тут Виктор опомнился. Человек, бегущий по улице в семь вечера с револьвером в руке, может всполошить всю округу. Но он не задумывался об этом: для него сейчас существовал только серый «остин» и человек на заднем сиденье с проседью в черных волосах.

Палач.

«Остин» свернул за угол. На перпендикулярной улице машин было меньше: несколько такси и частных автомобилей. «Остин» прибавил скорость, запетлял между машинами. Проскочил на красный свет, едва не врезавшись в грузовик-фургон, который замер перед светофором и загородил поле зрения.

Ушли. Виктор остановился, опустив руку с револьвером. Сердце бешено билось в груди, пот стекал по лицу. Но ушли не бесследно. У «остина» был номерной знак, состоящий из шести цифр. Четыре он успел запомнить.

— Этот автомобиль зарегистрирован за греческим посольством. Атташе, к которому этот «остин» приписан, уверяет, что автомобиль могли угнать с территории посольства сегодня вечером. — Тиг говорил терпеливо, его злила не только эта наспех придуманная ложь, но и само происшествие. Оно было препятствием, серьезнейшим препятствием. Лох-торридонской операции сейчас ничто не должно мешать.

— Но этот немец! Почему он здесь? Я-то знаю, кто он! — говорил Виктор в сильном волнении.

— Мы работаем по всем направлениям. Дюжина опытнейших оперативников перелопачивает все досье. Они просматривают все архивы за много лет, чтобы найти хоть что-то. Ты дал подробное описание художнику и сам сказал, что портрет получился очень точным. Если он здесь, мы его найдем.

Фонтин встал, пошел было к окну, но увидел, что тяжелые черные шторы задернуты. Он на ходу развернулся и рассеянно взглянул на огромную карту Европы на стене кабинета Тига. Плотная бумага была утыкана булавками с красными головками.

— Это поезд из Салоник? — тихо спросил Виктор, ответ ему был не нужен.

— Но при чем тут немец? Если он немец.

— Я же сказал тебе. — Виктор обернулся к бригадиру. — Он был там. В Кампо-ди-Фьори. Но и тогда я знал, что уже где-то видел его раньше.

— Ты так и не вспомнил — где?

— Нет! Бывает, что эта мысль просто сводит меня с ума.

— Может быть, поможет какая-нибудь случайная ассоциация? Подумай. Вспомни города, где ты бывал, в которых ты останавливался, вспомни о деловых встречах, о контрактах. У Фонтини-Кристи ведь были инвестиции в Германии.

— Я уже пытался. Ничего. Только лицо — и то я не очень ясно его разглядел. Но проседь — вот что запало мне в память. — Виктор вернулся к своему креслу и опустился в него. Откинулся на спинку, прикрыл глаза ладонями. — Ох, Алек, я чертовски боюсь.

— У тебя нет для этого оснований.

— Тебя не было в ту ночь в Кампо-ди-Фьори.

— В Лондоне это не повторится. И нигде больше, если уж на то пошло. Завтра утром твою жену отвезут в министерство военно-воздушного флота, там она сдаст свои рабочие материалы — досье, письма — другому офицеру. В министерстве меня уверили, что передачу дел можно завершить к полудню. После чего ее переправят в очень живописный уголок сельской местности. Это далеко отсюда, и она будет в полной безопасности. Джейн останется там до твоего возвращения — или до того момента, когда мы найдем этого человека и уничтожим его.

Фонтин убрал ладони с лица. Он вопросительно взглянул на Тига.

— Когда вы успели это подготовить? У вас же не было времени.

Тиг улыбнулся. Но не той тревожащей улыбкой, к которой Виктор уже привык. Это была почти нежная улыбка.

— Мы просто осуществляем чрезвычайный план на случай непредвиденных обстоятельств, который был выработан сразу же после твоей женитьбы. Через несколько часов, если тебе угодно.

— Она будет в безопасности?

— Как никто в Англии. Честно говоря, у меня тут Двоякий интерес. Безопасность твоей жены — гарантия твоего душевного спокойствия. У тебя есть задание, но и у меня есть задание.

Тиг взглянул на настенные часы, потом на свои наручные. Настенные опять отстали почти на минуту с тех пор, как он их в последний раз подводил. Когда же это было? Восемь — десять дней назад. Надо будет снова отнести их часовщику на Лестер-сквер.

Дурацкий бзик, подумал он, это его пристрастие проверять время. Он знал, как его называют за спиной: «Секундомер Алек», «Таймер Тиг». Коллеги часто над ним подтрунивают. Он не имел бы этого пунктика, будь у него жена и малыши. Однако Тиг уже давно принял решение: ему при его профессии лучше не обзаводиться привязанностями. Он не монах. В его жизни были, конечно, женщины. Но только не брак! О браке и речи быть не могло: это помеха, препятствие.

Эти раздумья дали толчок более предметным размышлениям: о Фонтине и его женитьбе. Итальянец — идеальный координатор лох-торридонского проекта, и вот теперь появилась помеха — жена!

Черт бы ее побрал! Он сотрудничал с Бревуртом, потому что и в самом деле хотел использовать Фонтини-Кристи. Если бы любовная интрижка с англичанкой могла способствовать этому, что же, он не имел бы ничего против. Но это уж слишком!

А где теперь этот Бревурт? Вышел из игры. Ушел в тень, успев вытребовать у Уайтхолла ради товарного поезда из Салоник невероятного.

Или он только притворяется, что ушел в тень?

Можно подумать, что Бревурт знал, как и когда вовремя избежать неизбежного поражения. Он уже не отдает никаких инструкций относительно Фонтина, теперь итальянец целиком находится в ведении МИ-б. Вот так-то. Бревурт словно намеренно стремится как можно больше отдалиться от итальянца и проклятого поезда. Когда ему доложили о проникновении ксенопского монаха в Лох-Торридон, он изобразил лишь незначительный интерес, посчитав случившееся вылазкой фанатика-одиночки.

Для человека, который убедил собственное правительство сделать то, что было сделано, подобное поведение было неестественным. Потому что ксенопский священник действовал не один. Тиг знал это, Бревурт тоже. Посол проявил слишком явное безразличие, его незаинтересованность была слишком очевидной.

А женщина Фонтина. Как только она появилась на горизонте, Бревурт вцепился в нее как самый настоящий разведчик. Она была подарком судьбы. Ее можно было как-то использовать. И если бы Фонтин вдруг повел себя странно, если бы он стал искать или вышел бы на несанкционированные контакты, так или иначе связанные с поездом из Салоник, ее бы вызвали и дали инструкции: докладывать обо всем! Она же английская патриотка, она должна была бы согласиться.

Но никому и в голову не пришло, что они могут пожениться. Вот он — «развал любой ценой»! Инструкции можно давать любовнице. Жене — нельзя.

Бревурт воспринял эту новость с невозмутимостью, которая тоже показалась Тигу неестественной.

Произошло что-то, чего Тиг не мог понять. У него было неуютное ощущение, что Уайтхолл использует МИ-6, а значит, и его лично, терпя лох-торридонскую операцию только потому, что она может привести Бревурта к решению более важной задачи, чем подрыв промышленной мощи противника изнутри.

Снова этот поезд из Салоник.

Итак, реализуются два параллельных стратегических плана: Лох-Торридон и поиск константинских документов. Ему дозволили заниматься первым и не допустили ко второму.

Оставили работать с женатым разведчиком — что может быть хуже!

Было без десяти три утра. Через шесть часов он отправится в Лейкенхит с Фонтином и посадит его на самолет.

Человек с проседью в волосах. Словесный портрет, который не совпал ни с одной, из тысяч фотографий и описаний, хранящихся в их архивах. Поиски, ведущие в никуда. Дюжина кадровых сотрудников МИ-6 сидит в архивах день и ночь. Агента, который обнаружит похожего человека, нужно будет не пропустить, когда будут составлять списки на повышение.

Зазвонил телефон. От неожиданности он вздрогнул.

— Алло?

— Это Стоун, сэр. Кажется, я кое-что нашел.

— Сейчас спущусь.

— Если вам все равно, я лучше сам к вам поднимусь. Просто бред какой-то. Я хочу поговорить с вами наедине.

— Хорошо.

Что же обнаружил Стоун? Настолько странное, что требует подобных мер предосторожности?

— Вот портрет, который был сделан со слов Фонтина и который он одобрил, — сказал капитан Джеффри Стоун, положив на стол перед Тигом карандашный набросок. Он неловко зажал под локтем конверт, с трудом удерживая его неподвижной правой рукой в черной перчатке. — Он не соответствует ни одному портрету или описанию ни в досье Гиммлера, ни других высокопоставленных немецких руководителей, ни в иных источниках, так или иначе связанных с немецкими, включая коллаборационистов в Польше, Чехословакии, Франции, на Балканах и в Греции.

— А в Италии? Как насчет итальянцев?

— Это стало первым предметом наших поисков. Что бы там ни говорил Фонтин об увиденном им той ночью в Кампо-ди-Фьори, он итальянец. Фонтини-Кристи нажили себе врагов среди фашистов. Но мы не нашли никого, ни одного человека, хотя бы отдаленно напоминавшего искомый объект. И тогда, откровенно вам скажу, сэр, я начал думать о нем самом. О его женитьбе. Ведь мы этого не ожидали, так?

— Так, капитан. Мы этого никак не ожидали.

— Крошечный приход в Шотландии. Англиканская церковь. Не то, чего можно было бы ожидать.

— Почему?

— Я работал в Италии, генерал. Влияние католической церкви ощущается там повсюду.

— Фонтин совсем не религиозен. К чему вы, черт побери, клоните?

— А вот к чему. Все ведь в этом мире относительно. Никто не бывает просто таким или просто сяким. Особенно человек, который обладает таким могуществом. Так вот, я занялся его досье. У нас есть фотокопии всех документов, к которым мы когда-либо имели доступ. В том числе копия его заявления о вступлении в брак и копия брачного свидетельства. Так вот, в графе «религиозная принадлежность» он поставил одно слово: «христианин».

— Ближе к сути!

— А я и приближаюсь. Одно влечет за собой другое. Единственный оставшийся в живых из богатейшего влиятельного клана в католической стране отрицает всякую связь с господствующей в этой стране церковью...

Тиг прищурился.

— Продолжайте, капитан!

— Он нарочно отрицает свою связь с католической церковью. Возможно, бессознательно. Мы этого знать не можем. «Христианин» — это не религиозная принадлежность. Мы ищем не тех итальянцев, кого нужно искать, и перерываем не те досье! — Стоун взял конверт левой рукой, сдернул с него тонкую ниточку и раскрыл. Вытащил газетную вырезку — небольшую фотографию мужчины с непокрытой головой. В копне темных волос отчетливо виднелась белая проседь. На нем было церковное одеяние, фотоснимок был сделан у алтаря собора Святого Петра в Риме. Человек стоял на коленях, устремив взгляд на распятие. Над его головой кто-то держал кардинальскую митру.

— Боже! — Тиг взглянул на Стоуна.

— Это из архива Ватикана. Мы ведь ведем учет всех епископских рукоположении.

— Но это...

— Да, сэр. Имя объекта — Гульямо Донатти. Это один из влиятельнейших кардиналов папской курии.

Глава 10

Монбельяр.

Самолет пошел на снижение. Они летели на высоте трех тысяч футов. Ночь была ясная, за раскрытой дверью свистел ветер, и Фонтин подумал, что его вытянет наружу еще до того, как у него над головой потухнет красная лампочка и вспыхнет белая — сигнал к прыжку. Он вцепился в поручни по обе стороны от двери, стараясь удержаться на ногах и упираясь коваными башмаками в стальной пол бомбардировщика «хэвиленд». Он ждал команды прыгать.

Он думал о Джейн. Поначалу она решительно возражала против своего заточения. Она добилась места в министерстве ценой многих месяцев довольно тяжелой, черт бы ее побрал, работы, а теперь в одночасье всего лишится. Но потом она вдруг перестала возражать, увидев, понял он, боль в его глазах. Она хотела, чтобы он вернулся. И если ее уединение в отдаленной деревушке поможет, ладно, она готова ехать... Думал он и о Тиге. О том, что тот ему сказал, но больше — о том, чего не сказал. Агенты МИ-6 напали на след немца-палача, этого монстра, который хладнокровно наблюдал за кровавой расправой в Кампо-ди-Фьори. Разведка предположила, что он занимает высокий пост в Geheimdienst Korps — тайной полиции Гиммлера. Это человек, который всегда остается в тени, уверенный, что его личность невозможно установить. Вероятно, он когда-то работал в германском консульстве в Афинах.

«Предполагаем», «возможно». Как все уклончиво! Тиг что-то скрывает. Но, невзирая на долгий опыт работы в разведке, он не избежал оплошностей. И не слишком убедительно он объяснил, почему вдруг заговорил о другом.

— ...Это обычная процедура, Фонтин. Отправляя людей на задание, мы всегда фиксируем их религиозную принадлежность. Как в свидетельстве о рождении или в паспорте.

Нет, формально он не принадлежит ни к какой церкви. Нет, он не католик, но в этом нет ничего удивительного — в Италии есть и некатолики. Да, Фонтини-Кристи — заимствование, искусственно образованное имя, которое можно перевести как «фонтаны Христа», да, их род в течение многих веков был связан с церковью, но несколько десятилетий назад они порвали с Ватиканом. Он! не придает этому разрыву сколько-нибудь существенного значения и вообще об этом редко вспоминает... Чего добивался Тиг?

Красный огонек потух. Виктор согнул колени, как его учили, и задержал дыхание.

Вспыхнула белая лампочка. Сзади раздался стук — резкий, уверенный, твердый. Фонтин схватился за поручни, вывернув локти вперед, отклонился назад и, сильно оттолкнувшись, бросился в черную пустоту неба, в мощный воздушный поток подальше от фюзеляжа. Ветер больно ударил ему в лицо, подхватил и, точно гигантская волна, понес прочь от самолета.

Он летел в свободном падении. Раздвинул ноги, сразу почувствовав, как ремни парашюта врезались в бедра. Выбросил руки вперед по диагонали, позиция «орел с распростертыми крыльями» сразу же возымела нужный эффект. Падение замедлилось, и Виктор смог различить темную землю внизу.

И он увидел их! Два крошечных мерцающих огонька слева.

Он поднял правую руку, с трудом рассекая поток воздуха, и потянул за кольцо. Над головой сверкнула короткая вспышка, точно мгновенно погасшая шутиха. Достаточно, чтобы заметили с земли. И вновь его окутала тьма. Он дернул за резиновую рукоятку выброса парашюта. Из мешка с хлопком выстрелила вверх сложенная ткань, и тут же образовался исполинский купол. Его рвануло вверх. Он задохнулся и ощутил, как напряглись все мышцы.

Он парил, слегка раскачиваясь в ночном небе, приближаясь к земле.

Встречи в Монбельяре прошли успешно. Странно, думал Виктор, несмотря на немудрящие условия — заброшенный склад, старый амбар, каменистое кладбище, — эти собрания мало чем отличались от тщательно подготовленных совещаний совета директоров, на которых он присутствовал в качестве полномочного представителя концерна. Цель встреч с руководителями подполья, тайно собравшимися в Лотарингии, была прежней: обсудить возможности найма для группы подготовленных специалистов, которые ныне находятся в изгнании в Англии.

Управляющие были нужны везде, ибо повсюду в стремительно расширяющемся Третьем рейхе предприятия апроприировались и запускались на полную мощность. Но одержимость немцев производительностью страдала одним существенным изъяном: управление осуществлялось из Берлина. Заказы рассматривались в Reichsministerium промышленности и вооружений, распоряжения вырабатывались и отдавались в тысячах миль от предприятия.

Распоряжения можно было перехватывать по пути, заказы можно было менять прямо в министерстве, внедрив своих людей в канцелярию.

Можно было создавать вакансии и производить замену персонала. В хаосе, рожденном лихорадочным стремлением Берлина мгновенно добиться максимальной эффективности производства, страх был неотъемлемой частью. Поэтому приказы редко подвергались сомнению.

Бюрократическая среда была готова принять людей из Лох-Торридона.

— Вас отвезут на Рейн и посадят на речную баржу в Неф-Бризахе, — говорил ему француз, стоя у окна небольшого пансионата на рю де Бак в Монбельяре. — Ваш сопровождающий привезет документы. Насколько я понимаю, для вас придумали вот какую легенду: вы речной бродяга — здоровенные бицепсы и дурная башка. Грузчик, который в нерабочее время в основном беспробудно пьянствует, предпочитая дешевое вино.

— Что же, это будет даже интересно!

* * *

Рейн.

Интересно не было. Было утомительно, физически тяжело, а потом стало почти невыносимо из-за смрада в трюме. Немецкие патрули прочесывали реку, останавливали для досмотра все суда и подвергали команды жесточайшим допросам. Рейн был тайным каналом подпольной связи, не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы это понять. А поскольку речные бродяги и не заслуживали лучшего обращения, патрули находили особое удовольствие в том, чтобы пускать в ход дубинки и приклады винтовок, когда им под руку попадалось это отребье. Камуфляж Фонтина был удачным, хотя и отвратительным. Он пил большое количество дешевого вина и вызывал рвоту, чтобы изо рта пахло омерзительно, как у закоренелого алкаша.

Только благодаря своему сопровождающему он не спился окончательно. Его звали Любок, и Виктор знал, что, как ни сильно он сам рискует, Любок рисковал еще больше.

Любок был еврей и гомосексуалист. Это был светловолосый, голубоглазый балетмейстер средних лет, чьи родители эмигрировали из Чехословакии тридцать лет назад. Он прекрасно говорил на чешском и словацком, а также на немецком, и в кармане у него лежали документы, по которым он проходил как военный переводчик. Рядом с его удостоверением лежало несколько рекомендательных писем на бланках верховного главнокомандования вермахта, подтверждающих его лояльность рейху.

Удостоверение и бланки писем были подлинными, лояльность — вымышленной. Любок был тайным связным и работал на территории Чехословакии и Польши. При выполнении заданий он не скрывал своих гомосексуальных склонностей: всем было известно, что за офицерами тайной полиции Гиммлера водилась такая слава. На контрольно-пропускных пунктах никогда не знали, кого удостоили своим расположением влиятельные мужчины, предпочитавшие в постели мужчин. А балетмейстер был ходячей энциклопедией правдивых и полуправдивых историй и сплетен, относящихся к сексуальным привычкам и извращениям немецкого верховного главнокомандования в любом секторе, куда он ни попадал; эти байки-были его оружием.

Любок сам вызвался участвовать в лох-торридонской операции и сопровождать агентов МИ-б из Монбельяра через Висбаден в Прагу и Варшаву. И чем больше позади оставалось пройденных миль и дней, тем большую признательность испытывал Фонтин. Лучшего провожатого трудно было найти. Даже щеголеватый костюм не мог скрыть могучее сложение Любока, а острый язык и живой взгляд выдавали в нем горячий темперамент и недюжинный ум.

* * *

Варшава, Польша.

Любок вел мотоцикл. В коляске сидел Виктор в форме полковника вермахта, сотрудника оккупационного управления транспорта. Выехав из Лодзи, они мчались по шоссе к Варшаве и ближе к полуночи добрались до последнего контрольно-пропускного пункта на шоссе.

Любок выкаблучивался перед патрульными вовсю, щедро сыпал именами комендантов и оберфюреров, намекая на страшные кары, которые могут последовать в случае задержки их мотоцикла. Перепуганные солдаты не рискнули проверять его хвастливые заверения. Мотоцикл пропустили в город.

Здесь царила, разруха. Ночная тьма не скрывала развалин. На улицах было безлюдно. В окнах горели свечи — электричество было отключено. Со столбов свисали провода, то и дело попадались замершие легковушки и грузовики — многие лежали, завалившись на бок или перевернутые колесами вверх, — точно гигантские стальные насекомые дожидались, когда их поместят под микроскоп.

Варшава была мертва. Ее вооруженные убийцы бродили по улицам группами, потому что сами боялись этого трупа.

— Мы едем в «Казимир», — тихо произнес Любок. — Подпольщики тебя уже ждут. Это в десяти кварталах отсюда.

— Что такое «Казимир»?

— Старинный дворец на Краковском бульваре. В центре города. Долгие годы там был университет, а теперь, разместились немецкие казармы и городская администрация.

— Мы войдем туда? Любок улыбнулся:

— Можно пустить нацистов в университет, но что с того? Все технические службы в здании и на прилегающей территории укомплектованы подпольщиками.

Любок втиснул мотоцикл между двумя автомобилями на Краковском бульваре, неподалеку от центральных ворот в «Казимир» Улица была пустынна — только охранники маячили у входа. Горело два уличных фонаря, но на территории дворца спрятанные в траве прожекторы освещали резной фасад здания.

Из тьмы вышел немецкий солдат. Он подошел к Любоку и тихо заговорил с ним по-польски. Любок кивнул. Немец пошел через улицу к воротам.

— Он из podziemna, польского подполья, — пояснил Любок. — Он знает пароль. Он сказал, чтобы ты шел первым. Спроси, как найти капитана Ганса Ноймана в седьмом корпусе.

— Капитан Ганс Нойман, — повторил Виктор. — Седьмой корпус. Что потом?

— Сегодня он в «Казимире» связной. Он отведет тебя к остальным.

— А ты?

— Я подожду десять минут и пойду следом. Мне нужно спросить полковника Шнайдера в пятом корпусе.

Любок казался встревоженным. Виктор понял. Им еще ни разу не приходилось разлучаться перед встречей с руководством подполья.

— Как-то это необычно, а? Ты, похоже, чем-то озабочен.

— Ну, наверное, у них на это есть свои причины.

— Но ты не знаешь, какие. И этот парень тебе ничего не объяснил.

— Он может и не знать. Он только связной.

— Думаешь, ловушка?

Любок задумчиво посмотрел на Фонтина.

— Нет, вряд ли. Комендант этого сектора серьезно скомпрометирован. Скрытой фотосъемкой. Не буду утомлять тебя деталями, но его забавы с мальчиками зафиксированы на пленке. Ему показали фотографии и сказали, что существуют и негативы. Он теперь в постоянном страхе, а мы этим пользуемся... Он фаворит Берлина, близкий друг Геринга. Нет, это не ловушка.

— Но ты встревожен.

— Пустое. Он же назвал пароль. Пароль довольно сложный, а он все точно воспроизвел. Ну, до скорого.

Виктор с трудом вылез из тесной коляски и двинулся через улицу по направлению к воротам «Казимира», остановился перед калиткой, приготовившись с надменным видом показать свои фальшивые документы, с помощью которых должен проникнуть внутрь.

Идя по залитой светом прожекторов территории «Казимира», он заметил немецких солдат, по двое и по трое прогуливающихся по тропинкам вокруг здания. Еще год назад эти солдаты могли бы быть здешними студентами или преподавателями и обсуждать дневные события. А теперь они завоеватели, укрывшиеся за университетской стеной от царящего вокруг опустошения. Смерть, голод, разрушения несли их приказы, но сейчас они переговаривались вполголоса на расчищенных тропинках, забыв о последствиях своих дневных деяний.

Кампо-ди-Фьори. Прожекторы в Кампо-ди-Фьори. Смерть и уничтожение...

Усилием воли он прогнал эти образы, сейчас нельзя отвлекаться. Изукрашенная филигранной резьбой арка над толстыми двойными дверьми с табличкой "7" оказалась прямо перед ним. Одинокий охранник в форме вермахта стоял на мраморных ступеньках.

Виктор узнал его: это был тот самый солдат, который подошел к Любоку на Краковском бульваре и заговорил с ним по-польски.

— Хорошо работаете, — прошептал Виктор по-немецки. Охранник кивнул и раскрыл перед ним дверь.

— Теперь следует поторопиться. Используйте лестницу налево. Вас встретят на первой лестничной площадке.

Виктор быстро вошел в просторный холл с мраморным полом и стал подниматься по лестнице. Пройдя до половины, он замедлил шаг. В мозгу прозвучал сигнал тревоги.

Голос охранника, то, как он говорил по-немецки! Слова какие-то странные, и построение фраз необычное: «следует поторопиться», «используйте лестницу».

"Обращайте внимание на отсутствие в речи разговорных оборотов, на слишком правильные грамматические конструкции, на неверное согласование окончаний. Урок Лох-Торридона.

Охранник не немец! Впрочем, почему он должен быть немцем? Он же из podziemna. И все же подпольщики нестали бы так рисковать.

По лестнице сверху спускались два немецких офицера. Оба держали в руках пистолеты, направленные прямо на него. Тот, что был справа, заговорил:

— Добро пожаловать в «Казимир», синьор Фонтини-Кристи.

— Пожалуйста, не останавливайтесь, синьор. Нам надо спешить, — добавил второй.

Они говорили по-итальянски, но это были не итальянцы. Виктор понял, кто они. Такие же немцы, как тот охранник перед входом. Это греки.Вновь появился поезд из Салоник.

За спиной раздался щелчок пистолетного затвора, потом торопливые шаги. Через секунду к его затылку приставили ствол пистолета и подтолкнули вверх по лестнице.

Он не мог шевельнуться, не мог отвлечь внимание своих похитителей. Деться было некуда. На него направлено оружие, немигающие глаза следили за его руками.

Наверху, где-то в глубинах коридора, послышался смех. Закричать? Поднять тревогу? Враги во вражеском стане. Мысли путались.

— Кто вы? — Слова.Начать с простых слов. Может быть, ему удастся постепенно повысить голос, тем самым усыпить их бдительность. — Вы же не немцы! — Громче. Теперь громче. — Что вы здесь делаете?

Ствол пистолета скользнул по спине и уперся в затылок. Он замолчал. Тяжелый кулак ударил по левой почке; он дернулся вперед и попал в объятия безмолвного грека.

Он закричал — другого выхода не было. Смех наверху звучал уже громче и ближе. По лестнице спускался кто-то еще.

— Я вас предупреждаю...

Внезапно обе его руки заломили за спину, согнули в локтях и зажали, вывернув запястья. К лицу прижали тряпку, пропитанную ядовито пахнущей жидкостью.

Он перестал видеть, на него навалился вакуум, без света, без воздуха. С него стали срывать гимнастерку и портупею. Он попытался высвободить руки.

И тут почувствовал, как в тело вонзилась острая игла. Он не понял, в каком именно месте, инстинктивно поднял руки, пытаясь сопротивляться. Но руки были свободны — и бессильны, как бессильна была его попытка к сопротивлению.

Он вновь услышал взрыв смеха. Оглушительный. Его волокли куда-то вниз.

И все.

— Вы предали тех, кто спас вам жизнь!

Он открыл глаза, окружающий мир медленно обретал нормальные очертания. Левую руку пекло. Он дотронулся до места, где ощущалось жжение, прикосновение было болезненным.

— Это антидот, — произнес голос. Где-то далеко перед ним маячил трудноразличимый силуэт человеческой фигуры. — Оставляет рубец, но организму не причиняет вреда.

Зрение Фонтина постепенно прояснилось. Он сидел на цементном полу, спиной к каменной стене. Прямо перед ним у противоположной стены шагах в двадцати стоял человек. Они находились на небольшом возвышении в каком-то туннеле. Туннель, по-видимому, пролегал глубоко под землей, может быть, в горе, его продолжение исчезало в кромешной тьме. По дну туннеля бежали старые проржавевшие рельсы. Толстые свечи, укрепленные в подставках на стенах, тускло освещали возвышение.

Фонтин всмотрелся в стоящего перед ним человека. На нем был черный костюм. Белый воротничок. Священник!

Выбритая голова, на вид лет сорок пять — пятьдесят, лицо аскетическое, худой.

Рядом со священником стоял охранник в форме вермахта. Два грека, изображавшие немецких офицером застыли у железной двери в стене туннеля. Священна заговорил:

— Мы следили за вами до самого Монбельяра. Сей час вы в тысяче миль от Лондона. Англичане не могутвас защитить. У нас есть связь с югом, о которой они не подозревают.

— Англичане? — переспросил фонтан, пытаясь понять. — Вы из Ксенопского ордена?

—Да.

— Почему вы враждуете с англичанами?

— Потому что Бревурт — лжец! Он нарушил данное нам слово.

— Бревурт? — изумился Виктор, ничего не понимая. — Да вы с ума сошли! Все, что он делал, он делал во имя вас! Ради вас!

— Не ради нас. Ради Англии. Он хочет заполучить константинский ларец для Англии. Этого требует Черчилль. Потому что это куда более страшное оружие, чем сотни армий, — и им это известно. Мы никогда его больше не увидим! — Глаза священника сверкали яростью.

— Вы в этом уверены?

— Не будьте идиотом! — отрезал ксенопский монах. — Бревурт нарушил обещание, мы раскрыли код «Мажино». Мы перехватывали все донесения, мы контролировали связь между... скажем так, заинтересованными сторонами.

— Вы сумасшедший! — Фонтин стал лихорадочно размышлять. Энтони Бревурт ушел в тень, от него давно уже ни слуху ни духу. В течение многих месяцев. — Вы говорите, что следили за мной от самого Монбельяра. Но зачем? У меня нет того, что вы ищете! И никогда не было! И я ничего не знаю об этом проклятом поезде!

— Михайлович вам поверил, — тихо сказал священник. — А я не верю.

— Петрид. — Виктор вспомнил юного монаха, покончившего с собой в ущелье Лох-Торридона.

— Его звали не Петрид...

— Вы убили его! — сказал Фонтин. — Вы убили его хладнокровно, точно сами нажали на спусковой крючок. Вы безумцы. Вы все безумцы!

Он потерпел неудачу. И знал, что его ожидает. Это было совершенно ясно.

— Вы больны! Вы заражаете всех, к кому прикасаетесь! Хотите верьте, хотите нет, но я заявляю вам в последний Раз: у меня нет нужной вам информации.

— Лжец!

— Безумец!

— Тогда зачем вы колесите по Европе с Любоком?

Скажите нам, синьор Фонтини-Кристи? Почему, с Любоком?

Виктор отпрянул; при неожиданном упоминании имени Любока он прижался спиной к стене.

— Любок? — прошептал он, не веря своим ушам. — Если вы знаете, на кого он работает, вы должны знать и ответ на свой вопрос.

— Ах, Лох-Торридон! — саркастически усмехнулся священник.

— Раньше я никогда даже не слышал имени Любока.

Я только знаю, что он выполняет свое задание. Он еврей и... сильно рискует.

— Он работает на Рим, — заревел ксенопский священник. — Он передает в Рим предложения! Твои предложения!

Виктор молчал; изумление его было беспредельно.

Ксенопский монах продолжал тихим, проникновенным голосом:

— Странно, не правда ли? Из всех возможных сопровождающих на огромной оккупированной территории выбор пал именно на Любока. Он вдруг ни с того ни с сего появляется в Монбельяре. Вы думаете, мы поверим в это?

— Можете верить чему хотите. Это чистое безумие.

— Это предательство! — снова крикнул священник, отступив от стены на несколько шагов. — Дегенерат, который может в любой момент снять телефонную трубку и начать шантажировать пол-Берлина! И самое ужасное — для вас — это пес, который работает на чудовище...

— Фонтин! Ложись! — раздалась команда из тьмы туннеля. Это был высокий пронзительный голос Любока. Эхо его крика, откатившись от низкого потолка, перекрыло вопль священника.

Виктор пригнулся и прыгнул вперед, скатился на твердую почву рядом с ржавыми рельсами узкоколейки. Над головой раздался свист пуль, разорвавших воздух, и потом громоподобные выстрелы двух «люгеров» без глушителя.

При тусклом свете мерцающих свечей он увидел фигуры Любока и еще нескольких человек, вынырнувших из мрака туннеля с оружием наперевес. Они появлялись из-за выступа стены, прицеливались, стреляли и снова исчезали за скалистым укрытием.

Все закончилось в считанные секунды. Ксенопский священник упал. Он был ранен в шею, другим выстрелом ему снесло левое ухо. Умирая, он подполз к краю возвышения, на котором только что стоял, и вперил взгляд в Фонтина. Предсмертный его шепот был больше похож на хрип.

— Мы... вам не враги. Ради всего святого, верните нам рукописи...

Раздался последний короткий выстрел; пуля разворотила священнику лоб, фонтаном брызнула кровь и залила глаза.

Виктор почувствовал, как кто-то схватил его за левое плечо, боль пронзила плечо и грудь. Его рывком подняли на ноги.

— Вставайте! — скомандовал Любок. — Выстрелы могли услышать наверху. Бежим!

Они побежали в туннель. Мрак прорезал тонкий луч фонарика в руках одного из людей Любока, который бежал впереди. Он шептал что-то по-польски. Любок переводил его слова Фонтину.

— Примерно в двухстах ярдах впереди пещера монахов. Там мы будем в безопасности.

— Что?

— Пещера монахов, — ответил Любок, тяжело дыша на бегу. — История «Казимира» уходит в глубь веков. Тут много подземных ходов и укрытий.

Они легли и поползли в узкий темный проход, прорубленный в скале. Проход вывел их в глубокую пещеру. Здесь воздух был совсем другой — прохладный и свежий; где-то в темной глубине пещера имела выход на поверхность.

— Мне надо с тобой поговорить, — сказал Виктор торопливо.

— Предваряя твои вопросы, должен тебе сказать, что капитан Ганс Нойман, оказывается, верный офицер рейха, и его двоюродный брат служит в гестапо. Полковника Шнайдера вообще не существует. Это все липа. Мы догадались, что попали в ловушку... Честно говоря, мы даже и не думали найти тебя здесь, в этом туннеле. Это подарок судьбы. Мы просто пробирались к седьмому корпусу. — Любок обернулся к своим товарищам и заговорил сначала по-польски, а потом перевел Фонтину: — Мы пробудем здесь минут пятнадцать. Этого вполне достаточно, чтобы успеть на встречу в седьмом корпусе. Так что ты выполнишь задание.

Фонтин схватил Любока за руку и отвел его в сторону, подальше от подпольщиков. Двое включили фонарики. Теперь света было достаточно, чтобы хорошо рассмотреть лицо сопровождающего, и Виктор мысленно поблагодарил поляков.

— Это была не немецкая ловушка. Эти люди греки! Один из них — священник. — Фонтин говорил шепотом, но было видно, как он взволнован.

— Ты с ума сошел, — спокойно ответил Любок, глядя ему прямо в глаза.

— Это монахи Ксенопского ордена.

— Кто?

— Ты же не глухой?

— Не глухой, но только я не имею ни малейшего представления, о чем это ты...

— Черт тебя побери, Любок! Кто ты такой?

— Разный для разных людей, хвала небесам. Взгляд Любока внезапно стал злым и холодным. Виктор схватил Любока за лацканы пиджака:

— Они сказали мне, что ты работаешь на Рим. Что передаешь предложения в Рим. Какие предложения? Что это все значит?

— Я не знаю, — спокойно ответил Любок.

— На кого ты работаешь?

— На многих. Но против нацистов. Вот и все, чтотебе надо знать. Я отвечаю за твою безопасность и обеспечиваю успешное выполнение твоего задания. Как яэто делаю, тебя не касается.

— И ты ничего не знаешь о Салониках?

— Знаю. Это город в Греции на берегу Эгейского моря... А теперь убери руки.

Виктор чуть разжал ладони, но не отпустил лацканы.

— Вот что я тебе скажу — на всякий случай. Среди многих, о ком ты сейчас упомянул, есть и те, кто очень интересуется поездом из Салоник. Так вот — я ничего о нем не знаю. И никогда не знал.

— Если эта тема вдруг всплывет, уж не знаю как, я передам эту информацию. А теперь давай-ка сосредоточимся на твоих переговорах в Варшаве. Завершить их надо сегодня. Все готово для того, чтобы мы с тобой — под видом курьеров — вылетели отсюда военным «челноком». Завтра до рассвета я лично проконтролирую, все ли чисто на, аэродроме. Мы сойдем в Мюльгейме. Это недалеко от франко-швейцарской границы. Оттуда ты вернешься ночью в Монбельяр. На этом твоя миссия в Европе будет завершена.

— Мы полетим? — Виктор убрал руки. — На немецком самолете?

— Эту любезную услугу оказал нам неразборчивый в сексуальных связях комендант Варшавы. После просмотра нескольких фильмов, в которых он исполнял главную роль. Порнуха чистейшей воды!

Глава 11

Воздушный коридор к западу от Мюнхена.

Трехмоторный «фокке» стоял на летном поле. Бригада наземного обслуживания проверяла двигатели, а заправщик наполнял баки горючим. Они вылетели из Варшавы в Мюнхен рано утром и сделали посадку в Праге. Большинство пассажиров вышли в Мюнхене.

Следующая посадка была в Мюльгейме — пункте их назначения. Виктор как на иголках сидел рядом с Любоком, который с видимой беспечностью развалился в кресле. В салоне самолета было тихо. Остался только один пассажир — пожилой капрал, направляющийся в отпуск в Штутгарт.

— Я бы предпочел, чтобы здесь было побольше людей, — прошептал Любок. — А так, когда нас всего раз, два — и обчелся, пилот может потребовать, чтобы в Мюльгейме все оставались на своих местах. Так он сможет побыстрее добраться до Штутгарта. Там он в основном и набирает пассажиров. Его слова прервал топот по металлическим ступенькам трапа. Буйный грубый смех сопровождал нетвердые шаги. Любок взглянул на Фонтина и с облегчением улыбнулся. Он откинулся на спинку кресла и погрузился в чтение газеты, которую принес стюард. Виктор обернулся: это были военнослужащие мюнхенского гарнизона. Три офицера верхмахта и женщина. Все были пьяны. На женщине было легкое пальтишко. Ее втолкнули в узкую дверь и усадили в кресло. Она не сопротивлялась. Наоборот, смеялась и корчила рожицы. Послушная игрушка. Лет двадцати семи, миловидная, но непривлекательная. В ее лице было что-то беспокойное, напряженность, из-за которой она казалась почти изможденной. Ее светло-каштановые волосы, растрепавшиеся на ветру, густые, жесткие, стояли торчком. Глаза подведены слишком жирно, губная помада слишком красная, румяна на щеках слишком яркие.

— Чего пялишься? — перекрывая рокот разгоняющихся двигателей, крикнул ему один из офицеров — широкогрудый здоровенный парень лет тридцати с небольшим. Он двинулся по проходу к Виктору.

— Прошу прощения, — слабо улыбнулся Фонтин. — Я не хотел показаться нескромным.

Офицер прищурился: сразу было видно, что он нарывался на скандал.

— Ах, какой паинька! Вы только послушайте этого неженку.

— Я не хотел вас обидеть.

Офицер повернулся к своим приятелям. Один из ни уже усадил женщину себе на колени. Другой стоял проходе.

— Неженка не хотел нас обидеть! Ну не славно ли? Оба офицера насмешливо хрюкнули. Женщина тоже засмеялась — немного истерично, подумал Виктор. Он отвернулся в надежде, что вермахтский грубиян пошумит и уйдет.

Но не тут-то было: огромная ручища схватила Фонтина за плечо.

— Этого недостаточно. — Офицер взглянул на Любока. — Оба — встать! Пересядьте вперед!

Любок взглянул на Виктора. В его взгляде ясно читалось: делай, что говорят.

— Конечно. — Фонтин и Любок встали и быстро пошли вперед по проходу. Ни один не проронил ни звука. Фонтин услышал за спиной звук откупориваемых бутылок. Немцы начали свой пир.

«Фокке» разбежался по взлетной полосе и взмыл в воздух. Любок сел ближе к проходу, предоставив Виктору место у иллюминатора. Фонтин устремил взгляд в небо, ушел в себя, надеясь забыться, чтобы время пролетело быстрее. Все равно это будет не так быстро, как хотелось бы.

Забытье не приходило. Напротив, он невольно стал думать о ксенопском священнике в подземном туннеле «Казимира».

«Вы путешествуете с Любоком. Любок работает на Рим».

Любок.

«Мы вам не враги. Ради всего святого, верните нам наши рукописи!»

Салоники. Поезд преследует его. Константинский ларец способен взорвать единство людей, сражающихся против общего врага.

Он услышал взрыв хохота в хвостовой части салона, а потом шепот над ухом.

— Нет-нет! Не оборачивайтесь! Пожалуйста! — Стюарда было еле слышно. — Не вставайте. Это коммандос. Они просто спускают пары, не обращайте внимания. Делайте вид, будто ничего не происходит.

— Коммандос? — прошептал Любок. — Здесь, в Мюнхене? Но они же расквартированы на севере, в Балтийской зоне.

— Не эти. Эти действуют за Альпами в Италии. Это карательный взвод. Их тут много.

Слова подействовали на Виктора словно удар электрического тока. Он вдохнул — мускулы живота одеревенели.

«Карательный взвод».

Он вцепился в подлокотники кресла и выпрямился. Затем, прижавшись к спинке кресла, вытянул шею и скосил глаза. То, что он увидел, его потрясло.

Женщина с безумными глазами лежала на полу в распахнутом пальто. Она была совсем голая, если не считать разорванного белья. Ее ноги были широко расставлены, ягодицы сокращались. Офицер вермахта, сняв брюки, вспахивал ее, стоя над ней на четвереньках. Рядом на коленях стоял второй офицер, восставшим членом он тыкал в лицо женщине, держа ее за волосы. Она открыла рот и приняла его, застонала и закашлялась. Третий офицер сидел в кресле, перевесившись через подлокотник. Он тяжело дышал и, вытянув левую руку, тискал обнаженные груди женщины, правой рукой услаждая самого себя в такт движению левой.

— Скоты! — Фонтин выпрыгнул из кресла и, вырвав руку из пальцев Любока, рванулся вперед по проходу.

Немцы оторопели. Тот, что сидел в кресле, вытаращил глаза. Виктор схватил его за волосы и с силой ударил затылком о металлическую окантовку кресла. Раздался треск сломанной кости, и кровь брызнула в лицо офицеру, лежащему на женщине. Он запутался в брюках, упали на нее, пытаясь ухватиться за что-нибудь руками. Перекатился на спину. Фонтин вскинул правую ногу и ударил офицера каблуком по горлу. Удар оказался сокрушительным: на шее у немца вздулись багровые вены, глаза закатились, обнажив студенистые белые белки, пустые и омерзительные.

Женщина визжала, вопил третий офицер, который кинулся назад, пытаясь спастись в багажном отсеке. Его нижнее белье было все в крови.

Фонтин бросился за ним, но немец, истерически визжа, увернулся. Окровавленная дрожащая рука полезла за пазуху. Виктор знал, что он искал, — четырехдюймовый нож из ножен под мышкой. Офицер выхватил из-за пазухи нож с коротким и острым как бритва лезвием и стал махать им перед собой. Фонтин приготовился к прыжку.

Внезапно чья-то рука схватила его сзади за горло. Он яростно ударил невидимого нападающего локтями, но объятие было стальное.

Его дернули назад, и длинный нож, со свистом рассекая воздух, вонзился немцу в грудь. Офицер умер прежде, чем его тело рухнуло на металлический пол.

В тот же момент Фонтин почувствовал, что его шея свободна.

Любок отвесил ему пощечину — удар был хлестким и ожег ему кожу.

— Довольно! Прекрати! Я не хочу погибнуть из-за тебя!

Виктор оглянулся. У двух других офицеров было перерезано горло. Женщина, рыдая, уползла куда-то за кресла. Там ее вырвало. Стюард лежал без движения в проходе: то ли мертв, то без сознания — Фонтин не мог разобрать.

А старый капрал, который лишь минуту назад старался ни на что не смотреть — от страха стоял у дверей кабины пилота с пистолетом в руке.

Вдруг женщина вскочила на ноги и завизжала:

— Они же нас убьют! О Боже! Зачем вы это сделали? Фонтин недоуменно уставился на нее и тихо спросил, с трудом переводя дыхание:

— Вы? Вы спрашиваете?

— Да! О Боже! — Она запахнулась измазанным пальто. — Они же меня убьют. Я не хочу умирать.

— А вот так жить вы хотите?

Она смотрела на него безумными глазами, ее голова тряслась мелкой дрожью.

— Они забрали меня из концлагеря. Я знала, на что иду. Они давали мне наркотики, когда я нуждалась! — Она чуть подняла рукав пальто: ее рука от ладони до локтя была в отметинах от уколов. — Я знала, на что иду. Я жила.

— Ну хватит! — заорал Виктор, шагнув к ней и замахнувшись. — Будешь ты жить или сдохнешь — мне на это наплевать. Я это сделал не ради тебя!

— Ради чего бы вы это ни сделали, капитан, — быстро сказал Любок, беря его за руку, — перестаньте. Вы ввязались в драку. Больше это не должно повториться. Вам ясно?

Фонтин увидел силу во взгляде Любока. Все еще тяжело дыша, Виктор с удивлением кивнул в сторону пожилого капрала, по-прежнему безмолвно стоящего у двери кабины пилота.

— Он тоже из ваших?

— Нет, — ответил Любок. — Это немец, в котором еще осталась совесть. Он не знает, кто мы и что мы. В Мюльгейме он все забудет и станет опять сторонним наблюдателем, который даст любые показания. Подозреваю, что ничего особенного он не скажет. Займись женщиной.

Любок стал действовать. Он подошел к распростертым телам верхмахтских офицеров, вытащил у них все документы и обезоружил их. В кармане у одного нашел коробку со шприцем и шестью ампулами. Он отдал наркотики женщине, которая села у иллюминатора рядом с Фонтином. Она с благодарностью приняла драгоценный подарок и, стараясь не глядеть на Виктора, сломала одну ампулу, наполнила шприц жидкостью и сделала себе инъекцию в левую руку.

Затем аккуратно уложила шприц и ампулы в коробку и сунула ее в карман пальто. Откинулась на спинку кресла и блаженно вздохнула.

— Так лучше себя чувствуете? — спросил Фонтин. Она повернулась и взглянула на него. Теперь ее глаза глядели спокойнее, и в них появилось презрительное выражение.

— Можете ли вы понять, капитан, что я ничего не чувствую! У меня не осталось чувств. Я просто существую.

— Что же вы будете делать дальше? Она отвернулась и уставилась в иллюминатор. Помолчав, ответила тихо, отрешенно:

— Жить, если смогу. Не мне решать. Вам. — Лежащий в проходе стюард шевельнулся. Он встряхнул головой и поднялся на колени. Прежде чем он успел что-то сообразить, над ним встал Любок, направив пистолет ему в лоб.

— Если хочешь жить, в Мюльгейме подтвердишь мои показания.

В глазах стюарда застыла покорность. Фонтин подошел к Любоку.

— Что делать с ней? — прошептал он.

— А что с ней? — не понял Любок.

— Пусть идет с нами.

Чех устало провел рукой по волосам.

— Боже! Ну да ладно — иначе придется убить ее. Она же опознает меня за каплю морфия! — Он посмотрел на женщину. — Пусть приведет себя в порядок. Там висят дождевики. Пусть наденет.

— Спасибо.

— Не стоит, — сказал Любок. — Я бы пристрелил ее не моргнув глазом, если бы считал, что это лучший выход. Но она может оказаться полезной: она была в гарнизоне коммандос, о котором мы даже и не подозревали.

Бойцы Сопротивления встретили их автомобиль в Леррахе, недалеко от франко-швейцарской границы. Виктору дали чистую, но потрепанную одежду вместо его немецкого мундира. Они переправились через Рейн в сумерках. Женщину забрали в лагерь Сопротивления в горах. Она была в наркотическом опьянении и ничего не соображала. Совершить путешествие в Монбельяр ей было не под силу.

Стюарда просто прикончили. Фонтин на сей раз сам принял такое решение. Он не хотел повторения истории с капралом на пирсе в Челле-Лигуре.

— Ну, теперь я тебя покидаю, — сказал Любок, подойдя к нему на берегу. Чех протянул ему руку на прощание.

Фонтин удивился. По плану Любок должен был сопровождать его до самого Монбельяра. Из Лондона для него могли прийти новые инструкции. Он недоуменно пожал ему руку.

— Но почему? Я думал...

— Знаю. Но все изменилось. В Висбадене возникли проблемы.

Виктор крепко сжал его руку и накрыл ее сверху левой ладонью.

— Даже не знаю, что тебе сказать. Ты спас мне жизнь.

— Что бы я ни сделал, ты бы поступил точно так же.

Я в этом не сомневаюсь.

— Ты столь же великодушен, сколь и смел.

— Тот греческий священник сказал, что я дегенерат, который мог бы шантажировать пол-Берлина.

— А ты бы мог?

— Возможно, — быстро ответил Любок, глядя на француза, который махал ему из лодки. Он кивнул в ответ и повернулся к Виктору. — Послушай, что я тебе скажу, — произнес он тихо, убирая руку. — Священник сообщил тебе еще кое-что. Что я работаю на Рим. Ты сказал, что не понял его.

— Совершенно не понял. Но я не слепой. Это каким-то образом связано с поездом из Салоник?

— Это связано впрямую.

— Так ты работаешь на Рим? На церковь?

— Церковь тебе не враг. Поверь.

— Ксенопские монахи утверждают, что это они мне не враги. И тем не менее враг у меня есть. Но ты не ответил на мой вопрос. Ты работаешь на Рим?

— Да, но не так, как ты думаешь.

— Любок! — Фонтин схватил чеха за плечи. — Я не знаю, что и думать. Я ничего не знаю! Ты можешь это понять?

Любок внимательно посмотрел на Виктора.

— Я тебе верю. Я неоднократно подбивал тебя рассказать мне... Но ты ни разу не клюнул.

— Когда?

Француз из лодки позвал снова, на этот раз раздраженно:

— Эй! Павлин! Нам пора!

— Сейчас! — ответил ему Любок, не отводя от Фонтина взгляда. -Последний раз объясняю. Есть люди — с той и с другой стороны, — которые считают, что эта война — мелочь по сравнению с той информацией, которую, по их убеждению, ты скрываешь. В каком-то смысле они правы. Но у тебя нет этой информации и никогда не было. Однако в этой войне надо сражаться. И победить. В сущности, твой отец оказался мудрее всех.

— Отец? Да что ты...

— Ну, я пошел. — Любок с силой, но без враждебности высвободился из рук Виктора. — Именно поэтому я и сделал то, что сделал. Скоро ты все узнаешь. А тот священник в «Казимире» был прав: монстры существуют. И он был одним из них. Есть и другие. Но не обвиняй церковь. Церковь не виновата. В ней находят приют фанатики, но она не виновата.

— Павлин! Больше ждать нельзя!

— Иду! — громким шепотом отозвался Любок. — Прощай, Фонтин. Если бы я хоть на мгновение усомнился в том, что ты тот, за кого себя выдаешь, я бы собственноручно вытряс из тебя эту информацию. Или убил бы. Но ты — это ты. И ты оказался между молотом и наковальней. Теперь они оставят тебя в покое. Но ненадолго. — Чех ласково потрепал Виктора по щеке и побежал к лодке.

Голубые огоньки над аэродромом Монбельяра замерцали ровно в пять минут первого ночи. Мгновенно зажглись два ряда крошечных световых точек, отметивших посадочную лодку. Самолет сделал круг и приземлился.

Фонтин бросился через летное поле, держа в руках свой портфель. Когда он добежал до самолета, катившегося по полю, боковая дверца была открыта. В проеме стояли двое, протягивая руки. Виктор забросил портфель в черный зев и ухватился правой рукой за протянутую ему ладонь. Он побежал быстрее и прыгнул — его подняли и втащили в самолет. Он лег лицом на пол. Дверца захлопнулась, пилоту отдали команду на взлет, двигатели взревели. Самолет рванулся вперед. Через несколько секунд хвостовые шасси оторвались от земли, а еще через несколько мгновений они уже были в воздухе.

Фонтин поднял голову и подполз к рифленой стене, подальше от дверцы. Он прижал портфель к груди, глубоко вздохнул и прижался затылком к холодному металлу стены.

— Господи! — донесся изумленный возглас из мрака. Виктор обернулся налево, к неясному силуэту человека, который с такой тревогой это сказал. Первые лучи лунного света проникли сквозь стекло кабины пилота, которая не была отделена от салона. Взгляд Фонтина упал на правую руку говорящего. На ней была черная перчатка.

— Стоун? Ты что здесь делаешь?

Но Джеффри Стоун не ответил. Лунный свет стал ярче и уже освещал весь салон. Стоун стоял вытаращив глаза, разинув рот.

— Стоун? Да ты ли это?

— Боже! Нас обвели вокруг пальца? Им это все-таки удалось!

— Да о чем ты?

Англичанин монотонно заговорил:

— Нам доложили, что ты убит. Что тебя схватили и казнили в «Казимире». Нам сообщили, что там сумел спастись только один человек. С твоими документами...

— Кто?

— Связной, Любок.

Виктор, пошатываясь, встал и схватился за металлические поручни, торчащие из стены. Отдельные части складывались в целое.

— Откуда у вас эта информация?

— Нам передали ее сегодня утром.

— Кто передал?

— Греческое посольство, — ответил Стоун едва слышно.

Фонтин снова опустился на пол. Любок предупреждал его!

«Я неоднократно подбивал тебя рассказать мне. Но ты ни разу не клюнул. Есть люди, которые считают, что эта война — мелочь... Именно поэтому я и сделал то, что сделал. Скоро ты все узнаешь... Теперь они оставят тебя в покое. Но ненадолго».

Итак, Любок сделал свой ход. Он лично проверил аэродром в Варшаве до рассвета и послал ложное донесение в Лондон.

Не нужно богатого воображения, чтобы представить, какой эффект произвело это сообщение.

* * *

— Мы парализованы. Мы прокололись, и нас вывели из игры. Теперь мы шпионим друг за другом и не можем сделать следующий ход. Или хотя бы намекнуть, что мы ищем. — Бревурт стоял у окна, выходящего во внутренний двор здания контрразведки. — Нам — мат!

В другом конце комнаты, у длинного стола для совещаний, стоял разъяренный Алек Тиг. Они были одни в кабинете.

— Мне наплевать! Меня в данном случае беспокоит лишь то, что вы явно манипулировали военной разведкой! Вы поставили под угрозу всю нашу агентурную сеть. «Лох-Торридон» мог запросто провалиться!

— Придумайте новый стратегический план, — заметил Бревурт рассеянно, глядя во двор. — Это же ваша работа, не так ли?

— Черт бы вас побрал!

— Тиг! Довольно, ради Бога! — Бревурт отвернулся от окна. — Неужели вы думаете, что я принимал все эти решения?

— Я думаю, что вы скомпрометировали тех, кто их принимал. Нужно было проконсультироваться со мной!

Бревурт начал было что-то говорить, но осекся. Медленно приблизившись к Тигу, он кивнул.

— Возможно, вы и правы, генерал. Скажите — вы же специалист! — в чем состояла наша ошибка?

— Любок! — ответил холодно бригадный генерал. — Он продал вас. Взял ваши деньги и продался Риму, а потом решил действовать вообще в одиночку. Вы допустили ошибку, остановив на нем свой выбор.

— Это ведь был ваш человек. Из ваших досье.

— Но не для такой работы. Вы решили сделать по-своему.

— Он может свободно перемещаться по Европе, — продолжал Бревурт почти печально. — Он неприкосновенен. Если бы Фонтини-Кристи сбежал, он смог бы последовать за ним куда угодно! Даже в Швейцарию.

— Вы ожидали такого поворота событий?

— Честно говоря, да. Вы слишком хороший коммивояжер, генерал. Я поверил вам. Я ведь искренне полагал, что операция «Лох-Торридон» — детище Фонтини-Кристи. Все это выглядело очень логично. Итальянец возвращается обратно, имея надежное прикрытие для того, чтобы обделать собственные дела. — Бревурт устало сел, сцепив руки на столе перед собой.

— А вам не приходило в голову, что в таком случае он бы скорее пришел к нам? К вам?

— Нет. Мы не в состоянии вернуть ему его фабрики, заводы и землю.

— Вы его совсем не знаете, — заключил Тиг безапелляционно. — И никогда не пытались узнать. Это была ваша первая ошибка.

— Согласен. Я всю жизнь общался главным образом с лжецами. Океан лжи. Самая очевидная правда всегда трудноуловима. — Бревурт вдруг пристально посмотрел на разведчика. Выражение бледного, напряженного лица было трагическим, синяки под глазами показывали, как он утомлен. — Вы ведь не верили! Вы не поверили, что он погиб.

— Нет, не поверил.

— Я не мог рисковать, поймите. Я поверил вам на слово, что немцы ни в коем случае не уничтожат его, что они установят за ним слежку, чтобы узнать, кто он такой. Чтобы его использовать. Но в донесении было сказано прямо противоположное. Поэтому, если он мертв, убили его фанатики из Ксенопского ордена или агенты! Рима. Они бы не сделали этого, пока... пока не выведали у него тайну.

— И если бы им это удалось, ларец оказался бы у них в руках. Не в ваших руках, не в руках Англии. Начнем с того, что он никогда и не предназначался для вас.

Посол отвел от Тига взгляд, откинулся в кресле и закрыл глаза.

— Но ведь и нельзя было допустить, чтобы он попал в руки маньяков. Сейчас во всяком случае. Мы-то знаем, кто в Риме форменный маньяк. Отныне Ватикан будет пристально следить за Донатти. А патриархия приостановит свою деятельность, нам дали гарантии.

— Этого, разумеется, и добивался Любок. Бревурт открыл глаза.

— Неужели?

— По моему мнению — да. Любок ведь еврей. Бревурт посмотрел на Тига.

— Больше я не буду вмешиваться в ваши дела, генерал. Продолжайте свою битву. Я покидаю поле сражения.

* * *

Антон Любок пересек Венцеславскую площадь в Праге и взошел по ступенькам разбомбленного храма. Вечернее солнце проникало внутрь сквозь зияющие в стенах дыры, оставленные бомбами немецких «Люфтваффе». Левая стена храма была почти полностью уничтожена. Повсюду для поддержки потолочных перекрытий и стен были сооружены леса.

Он остановился в правом проходе между рядами скамеек и посмотрел на часы. Пора!

Из-за занавешенного алтаря вышел престарелый священник, перекрестился и прошел мимо исповедален. Он остановился у четвертой кабинки. Это был сигнал для Любока.

Он медленно пошел по проходу, глядя на молящихся в храме, их было человек десять — двенадцать. Никто не обращал на него внимания. Он раздвинул занавески и вошел в исповедальню. Преклонил колена перед небольшим богемским распятием. Пламя свечи бросало тени на задрапированные стенки исповедальни.

— Прости меня. Святой Отче, ибо я согрешил, — тихо заговорил Любок. — Я много грешил. Я осквернил тело и кровь Христовы.

— Никто не может осквернить Сына Божия, — повышался правильный ответ из-за шторок. — Человек может лишь осквернить самого себя.

— Но мы ведь созданы по образу и подобию Бога. Как и Он.

— Это бледный, несовершенный образ. — Голос снова дал верный отзыв.

Любок медленно выдохнул: обмен паролями был закончен.

— Ты — Рим?

— Я связной, — надменно ответил голос.

— Я и не думал, что ты город, дурак несчастный.

— Это храм Божий. Следи за своей речью.

— А ты оскверняешь его! — зашептал Любок. — Все, кто работает на Донатти, сеют скверну!

— Молчи! Мы шествуем путем Христа.

— Ты — грязь! Христос плюнул бы на тебя! Человек за шторкой тяжело дышал, пытаясь одолеть ненависть.

— Я буду молиться за твою душу, — с трудом выдавил он из себя. — Что с Фонтини-Кристи?

— Он прибыл сюда с единственной миссией: подготовить лох-торридонскую операцию. Ваши предположения оказались ложными.

— Не может быть! — резко прошептал священник. — У него должны были быть иные цели! Мы в этом уверены.

— Он ни на минуту не отлучался с того момента, как мы встретились в Монбельяре. И не вступал в контакт ни с кем, кроме тех людей, о которых мне быдо известно.

— Не может быть! Мы не верим!

— Через несколько дней уже будет не важно, во что вы верите. Вам настал конец! Всем вам. Добрые люди позаботятся об этом.

— Что ты сделал, иудей?! — Теперь человек за шторкой не скрывал ненависти.

— То, что должен был сделать, священник. — Любок встал с колен и сунул левую руку в карман. А правой вдруг распахнул шторки перед собой.

Перед ним стоял священник. Он был огромного роста, его исполинские размеры подчеркивала черная сутана. Его лицо исказила ненависть; у него были глаза хищника.

Любок вытащил из кармана конверт и положил его на столик перед изумленным священником.

—Boo ваши деньги. Верни их Донатти. Я просто хотел узнать, какой ты.

Священник тихо ответил:

— Тебе следует знать и остальное. Я Гаэтамо. Энричи Гаэтамо. И я еще приду за тобой.

— Сомневаюсь, — ответил Любок.

— Напрасно! — сказал Энричи Гаэтамо. Любок стоял, молча глядя на священника. Когда их глаза встретились, светловолосый чех послюнил кончики пальцев правой руки, протянул руку к молельной свече и затушил пламя. Исповедальня погрузилась во мрак. Он сдвинул шторки и вышел из кабинки.

Часть четвертая