Близнецы-соперники — страница 7 из 11

Глава 12

Коттедж стоял на территории большого имения, располагавшегося западнее Эйлсбери в Оксфордшире. Территория была огорожена высоким забором из колючей проволоки, сквозь которую был пропущен электрический ток. Военный городок охраняли злые волкодавы.

На территорию можно было попасть через единственные ворота, от которых вела длинная прямая аллея. По обеим ее сторонам расстилались зеленые лужайки. У главного здания — оно находилось в четверти мили от ворот — широкая аллея расходилась надвое, а чуть дальше обе дороги разветвлялись на узкие тропинки к отдельным коттеджам.

Всего было четырнадцать коттеджей — домики стояли на опушке леса и в лесной чаще. Здесь жили люди, которым требовалось временное убежище: перебежчики и члены их семей, двойные агенты, разоблаченные связные — словом, живые мишени для пули наемного убийцы.

Коттедж, где жила Джейн, стал их новым домом, и Виктор был рад, что он так далеко от столицы. Ибо по ночам бомбардировщики «Люфтваффе» уже чертили небо, в Лондоне запылали пожары. Битва за Британию началась.

И лох-торридонская операция тоже началась.

Иногда Виктор на недели покидал этот крохотный домик в Оксфордшире, оставляя Джейн одну. Но он не беспокоился, потому что здесь она была в безопасности. Тиг переместил штаб лох-торридонской операции в подвалы МИ-6. Люди работали круглыми сутками, перебирали тысячи досье, сидели у коротковолновых передатчиков, корпели над копированием документов, необходимых для агентов, которых забрасывали на оккупированную территорию: служебными удостоверениями, пропусками, рекомендательными письмами Reichsministerium вооружений и промышленности. Сюда вызывали готовых к заброске людей, и капитан Фонтин вместе с капитаном Стоуном давали им последние инструкции перед отправкой на континент. После чего они отправлялись в Лейкенхит и дальше.

Все чаще приходилось это делать и Виктору. В подобных случаях он снова и снова убеждался в правоте Тига:

«Безопасность твоей жены — гарантия твоего душевного спокойствия. У тебя есть задание, но и у меня есть задание».

Здесь Джейн была недосягаема для фанатиков Ксенопского ордена в Риме. Это самое главное. И товарный поезд из Салоник постепенно стал смутным и далеким воспоминанием. А война тем временем продолжалась.

* * *

24 августа 1940 года

Антверпен, Бельгия

(Перехваченное донесение (дубликат). Комендант гарнизона оккупационных войск, Антверпен — рейхсминистру вооружений Шпееру.)

«На железнодорожных сортировочных станциях Антверпена царит полный хаос. Грузовые составы с оборудованием и материалами перегружены вследствие небрежности составления заказов на транспортные перевозки, с чем связаны частые случаи столкновения составов и образование пробок на железнодорожных мостах. Расписание движения составов и сигнальные коды изменяются без Должного уведомления. И это происходит по вине управляющих-немцев. Взыскания носят смехотворный характер. Иностранный персонал не несет никакой ответственности. Нередко составы, следующие в противоположных направлениях навстречу друг другу, попадают на одну и ту же колею. Порожние грузовые составы перегоняются под погрузку в места, куда не предусмотрена доставка грузов. Ситуация складывается нетерпимая, и я вынужден настаивать, чтобы министерство координировало свою работу более тщательно...»

* * *

19 сентября 1940 года

Верден-сюр-Мёз, Франция

(Выдержки из письма, полученного юридическим отделом имперского Управления экспроприируемого имущества от полковника Грепшеди, Верден-Мёз.)

«Согласно договоренности, мы разрабатываем особые правила оккупационного режима, дабы урегулировать возможные недоразумения между нашим командованием и капитулировавшим противником. Было разослано циркулярное письмо. Теперь же мы обнаружили дополнительные распоряжения, которые, будучи распространены вашим отделом, входят в противоречие со многими статьями ранее утвержденных кодексов. Мы постоянно имеем разногласия даже с теми слоями населения, которые приветствуют нашу оккупацию. Целыми днями мы ведем тяжбы, связанные с деятельностью оккупационных властей. Наши офицеры сталкиваются с взаимоисключающими инструкциями, которые передаются вашими курьерами, — все они, впрочем, завизированы соответствующими лицами и имеют ваши официальные печати. Мы в отчаянии от столь несогласованных и непоследовательных действий. Мы просто не знаем, что делать».

* * *

20 марта 1941 года

Берлин, Германия

(Выдержки из стенограммы совещания бухгалтеров министерства финансов и официальных представителей имперского Управления материально-технического снабжения армии. Оригинал уничтожен — дубликат.)

«Суть непрекращающихся трудностей в работе Управления материально-технического снабжения заключается в постоянных ошибках при распределении фондов в министерстве финансов. Счета месяцами не закрываются, жалованье начисляется неверно, денежные средства не доходят до адресатов — нередко переводятся в иные географические зоны. Целые батальоны не получают вовремя жалованье, потому что отправленные средства оказываются где-то в Югославии, хотя должны были быть посланы в Амстердам...»

* * *

23 июня 1941 года

Брест-Литовск, русский фронт.

(Курьерская почта от генерала Гудериана — командующему генералу фон Боку. Штаб. Припять, Польша. Перехвачено: Белосток. Депеша не доставлена.)

«Спустя два дня после начала наступления мы находимся в сорока восьми часах пешего марша от Минска. Днепр будет форсирован в считанные недели. Дон и Москва уже на горизонте. Скорость нашего продвижения требует обеспечения немедленной связью — прежде всего радиосвязью, однако мы испытываем всевозрастающий дефицит надлежащей радиоаппаратуры. В частности, как утверждают радиоинженеры, необходимы приборы для выверки частот. Более половины наших передатчиков настроено на иную частотную сетку. Сообщения передаются без должных предосторожностей, при этом используются неверные частоты, нередко — частоты неприятеля. Это заводской дефект. Нас беспокоит невозможность определить заранее, какие именно радиопередатчики имеют такие дефекты...-В частности, я лично, пытаясь связаться с Клейстом на южном фланге, попал на приемную станцию наших оккупационных сил в Литве...»

* * *

2 февраля 1942 года

Берлин, Германия

(Изъято из досье Манфреда Пробста, официального представителя министерства промышленности. Письмо от иру Каянака, атташе посольства Японии в Берлине.)

"Дорогой repp Пробст,

поскольку мы теперь являемся не только товарищами по оружию, но и братьями по духу, нам следует попытаться и дальше стремиться к самосовершенствованию, столь чаемому в нас нашими вождями.

А теперь непосредственно к делу, дорогой друг. Как вам известно, наши правительства договорились о совместных экспериментах по созданию радара.

Мы направили — с великим для себя риском — наших лучших специалистов по электронике в Берлин для участия во встречах с вашими специалистами. Это произошло шесть недель назад, но до сих пор ни одна запланированная встреча еще не состоялась. Мне сообщили, что наши крупнейшие специалисты по ошибке были Л отправлены в Грейсфальд на Балтийском побережье. Они не занимаются исследованиями в области ракетной техники, мой дорогой repp Пробст, они специалисты по радарам. К несчастью, ни один из них не говорит на вашем родном языке, а переводчики, которыми вы их снабдили, с трудом говорят на нашем языке.

Час назад я узнал, что наши ученые направляются в Вюрцбург, где располагаются радиопередатчики. Мой дорогой герр Пробст, мы не знаем, гае находится Вюрцбург. И наши крупнейшие специалисты занимаются не радиопередатчиками, а радарными установками!

Будьте так любезны установить местонахождение наших крупнейших ученых. Когда состоится конференция по радарной технике? Наши крупнейшие ученые путешествуют по Германии — ради чего?.."

* * *

25 мая 1942 года

Сен-Валериан-Ко, Франция

(Рапорт капитана Виктора Фонтина, заброшенногоза линию фронта в районе Эрикура. Вернулся траулером на остров Уайт, близ Шотландии.)

"Вприбрежные районы осуществляется главным образом переброска вооружений наступательного характера, в настоящее время оборонительным типам вооружен! уделяется недостаточное внимание. Переброска осуществляется из Эссена через Дюссельдорф, далее через границу к Рубе и затем на французское побережье. Главное сейчас — топливо. Мы направили своих людей на бензохранилища. Они постоянно получают так называемые «инструкции» из имперского министерства промышленности по осуществлению переброски составов с топливом из Брюсселя в Роттердам, откуда те направляются на русский фронт. Согласно последнему полученному рапорту, на протяжении четырнадцати миль все пути между Лёвеном и Брюсселем забиты грузовыми составами с вооружением по причине отсутствия топлива. И разумеется, виновных нет. По нашим расчетам, подобный саботаж возможно осуществлять еще в течение ближайших четырех дней, после чего Берлин будет вынужден вмешаться, и наших людей придется удалить с объектов. Скоординируйте бомбовые удары с воздуха на этот момент..."

(Примечание: штаб лох-торридонской операции. В досье. Бригадный генерал Тиг. Капитану Фонтину предоставить отпуск после возвращения с острова Уайт. Представление на присвоение ему звания майора одобрено...)

* * *

Фонтин ехал из Лондона по Хэмпстедскому шоссе в Оксфордшир. Боже, он уж думал, что совещание с Тигом и Стоуном никогда не закончится! Эти бесконечные вопросы! Его напарник Стоун почему-то всегда бесится, когда видит Виктора, вернувшегося с заданий в тылу у немцев. К этой работе готовился Стоун, но теперь она стала для него невозможна. Изуродованная рука не позволяла, и он вымещал свой гнев на Викторе. Он засыпал Фонтина быстрыми, жесткими вопросами, выискивая ошибки в его действиях. Сострадание, которое Виктор некогда испытывал к шифровальщику, полностью исчезло за эти месяцы. Месяцы? Матерь Божья, Да ведь уже прошло почти два с половиной года!

Но сегодняшние придирки Стоуна были просто непростительны. Бомбовые удары «Люфтваффе» по Англии стали менее интенсивными, но не прекратились. Если вдруг началась воздушная тревога, ему вообще не удалось бы выехать из Лондона.

А у Джейн уже подошел срок. Врачи говорят, до родов осталось недели две, не больше. Неделю назад он вылетел из Лейкенхита во Францию, и его сбросили на пастбище близ Эрикура...

Он уже добрался до предместий Эйлсбери и посмотрел на часы, поднеся их к тускло освещенному приборному щитку. Двадцать минут третьего утра. Вот уж они посмеются: вечно он возвращается домой в странное время.

Но все-таки возвращается. Через десять минут он въедет на территорию военного городка.

Далеко позади он услышал, как завыли сирены воздушной тревоги, то громче, то тише выводя свои жалобные фуги. Но он уже не ощущал леденящего душу испуга, который раньше вызывали у него эти жуткие звуки. Сирены воздушной тревоги стали почти рутиной: от частого повторения страх притупился.

Виктор крутанул руль вправо: теперь он ехал по проспекту, ведущему к оксфордширскому имению. Еще две-три мили, и он окажется в объятиях жены. Он сильнее нажал на акселератор. На дороге машин не было, можно прибавить скорость.

Инстинктивно он вслушивался в отдаленный рокот бомбардировщиков. Но взрывов не было слышно — только неумолчный вой сирен. И вдруг раздались странные звуки — там, где должно было быть абсолютно тихо: у него перехватило дыхание, вдруг подкатила забытая тревога. На секунду Виктор подумал: уж не от усталости ли его слух с ним шутки шутит...

Но это были не шутки. Совсем не шутки! Звук, который ни с чем не спутаешь, раздался прямо у него над головой. Он часто его слышал и над Лондоном, и на континенте.

«Хейнкели»! Двухмоторные бомбардировщики дальнего действия. Они миновали Лондон. И если так, то «хейнкели» скорее всего возьмут курс на северо-запад на Бирмингем, где располагаются заводы по производству боеприпасов.

Но что это? Бомбардировщики теряли высоту! Iie быстро снижались!

Прямо над ним.

Перед ним.

Они пикируют, готовясь нанести бомбовый удар. Бомбить сельскую местность в Оксфордшире. Зачем?

Господи! Господи Иисусе!

Военный городок!

Единственное место во всей Англии с непреодолимой системой безопасности. Наземной, но не противовоздушной!

Этот бомбовый удар с малой высоты должен был уничтожить военный городок.

Фонтин вжал акселератор до отказа. Его трясло, он тяжело, прерывисто дышал, глаза неотрывно всматривались в ленту шоссе.

И тут небеса раскололись от взрывов. Свистящий визг пикирующих бомбардировщиков слился с рукотворным громом: взрывы следовали один за другим. Гигантские огненные вспышки, желтые языки пламени — рваные, бесформенные, ужасные — взметнулись в черную пустоту неба, охватив оксфордширские леса.

Он доехал до ворот городка, резко затормозил — так, что взвизгнули шины. Ворота были раскрыты.

Эвакуация.

Он вжал педаль в пол и рванул по дорожке. Внутри огонь бушевал повсюду, взрывы гремели повсюду, в панике метались люди — повсюду.

Прямое попадание полностью смело главное здание. Вся левая стена была снесена, крыша вздыбилась и медленно оседала вниз величественно-бесформенной громадой. На землю сыпались обломки кирпича и бетона. Клубился черно-серый дым, желтые языки пламени вершили свой страшный триумф.

И тут раздался оглушительный удар. Машина подскочила на месте, земля дрогнула, стекла в окнах лопнули, осколки посыпались со всех сторон. Фонтин почувствовал, что кровь залила лицо, но он видел, а это сейчас было главное.

Бомба разорвалась меньше чем в пятидесяти ярдах от него. При свете пожара он увидел развороченную лужайку. Он повернул направо, объехал воронку и помчался по траве к аллее, ведущей к их коттеджу. Бомбы никогда не падают дважды в одно и то же место, подумал он.

Дорога была завалена, рухнули деревья, пламя пожирало их.

Он выскочил из машины и побежал, минуя огненные препятствия. И увидел свой дом. Огромный, дуб был с корнем вырван из земли, и его мощный ствол рухнул на черепичную крышу.

— Джейн! Джейн! Боже, исполненный ненависти, не заставляй меня пройти через это! Не заставляй меня: вновь пройти через это!

Он распахнул дверь так, что она слетела с петель. Внутри царил полнейший разгром: столы, лампы, стулья валялись на полу, все было перевернуто, перебито. Пламя охватило мебель: огонь прорвался сюда через дыру в крыше, образовавшуюся от падения дуба.

— Джейн!

— Я здесь!

Ее голос донесся из кухни. Он бросился туда и вдруг подумал, что сейчас самое время пасть на колени и вознести, благодарность Всевышнему. Джейн, вся дрожа, стояла, вцепившись руками в кухонный стол, спиной к нему. Он подбежал к ней, обхватил за плечи, прижался к ее щеке, но не смог унять ее дрожь.

— Любимая!

— Витторио! — И вдруг Джейн содрогнулась. — Простыню... милый, мне нужна простыня. И одеяло. Мне кажется... Я не уверена, но...

— Молчи! — Он подхватил ее на руки и увидел во тьме, что ее лицо искажено страданием. — Я доставлю тебя в клинику. Тут же есть клиника, есть врач, есть медсестра...

— Мы не успеем! — закричала она. — Делай, что яговорю! — Она закашлялась от боли. — Я тебе все объясню. Отнеси меня...

Он заметил в руке у нее нож: Джейн держала лезвие под струёй горячей воды. Она уже приготовилась рожать одна.

Сквозь канонаду взрывов Виктор услышал, как самолеты набирают высоту. Налет окончился. Далекие завывания несущихся сюда «спитфайеров» были сигналом, который сразу мог распознать любой пилот «Люфтваффе», — сигналом к отступлению.

Он сделал все, что велела ему жена, держа ее на руках и неловко собирая необходимые вещи.

Он прокладывал себе путь, отбрасывая ногами обломки мебели и куски штукатурки, уворачиваясь от пламени. Вынеся жену из дома, словно спасающееся от гибели животное, он поспешил в лес и нашел там укромное место.

Они остались вдвоем. Безумие смерти, бушевавшей в сотнях ярдов отсюда, было бессильно предотвратить приход новой жизни. Он принял двух мальчиков.

Сыновья Фонтини-Кристи появились на свет.

Дым ленивой спиралью поднимался к небу и укладывался величественной мертвой пеленай по горизонту, преграждая путь лучам утреннего солнца. Повсюду виднелись носилки. Одеяла покрывали лица погибших. Уцелевшие и раненые, лежащие на носилках, устремляли глаза в небо, не в силах забыть пережитое. Кругом стояло множество санитарных машин. Пожарные, полицейские...

Джейн находилась в санитарном фургоне — подвижном «мини-госпитале», как его называли. С ней были и ее новорожденные сыновья.

Из парусиновой палатки, которая служила продолжением этого странного сооружения на колесах, появился врач и быстрым шагом направился через лужайку к Виктору. Лицо у врача было серым от усталости, сам он избежал смерти, но жил теперь среди умирающих.

— Ей пришлось очень трудно, мистер Фонтин. Я сказал ей, что в обычных обстоятельствах...

— Она поправится? — прервал его Виктор.

— Да, она поправится. Однако ей необходим продолжительный, весьма продолжительный отдых. Еще несколько месяцев назад я предупреждал ее, что предполагаю двойню. Ее организм, скажем так, не приспособлен для таких трудных родов. Если хотите, я даже Удивлен, что все прошло настолько благополучно.

Фонтин с изумлением посмотрел на врача:

— Но она мне об этом не говорила.

— Это и понятно. У вас такая сложная работа. Она избавила вас от излишних волнений.

— Можно мне к ней?

— Не сейчас. Она очень слаба. Малыши спят. Пусть и она поспит.

Врач мягко взял его за руку и повел прочь от мини-госпиталя к останкам их коттеджа. К ним подошел офицер и отозвал Виктора в сторону.

— Мы нашли то, что искали. Мы знали, что это должно находиться где-то здесь. Бомбовый удар был нанесен с хирургической точностью. Даже немцы со своими хвалеными приборами не смогли бы так точно все рассчитать. И никаких наземных ориентиров не было — мы проверяли. Ни костров, ни сигнальных огней, ничего!

Куда мы идем? О чем вы говорите?

Виктор слышал, что говорил офицер, но не понимал, о чем речь.

— ...передатчик с обычной круглой антенной... Он все еще не мог понять.

— Извините? Что вы сказали?

— Я говорю, что комната уцелела. Она находится в глубине правого крыла. Этот гад работал на простом радиопередатчике с круглой антенной.

— Радиопередатчик?

— Да. Поэтому фрицам и удалось так точно зайти на рубеж бомбометания. Они ориентировались по радиосигналу. Ребята из МИ-5 и МИ-6 не возражают, чтобы я вам это продемонстрировал. Честно говоря, они даже! обрадовались. А то они боятся, что при такой суматохе кто-нибудь там наследит. Но вы сможете подтвердить, что мы ничего не трогали.

Они пробирались через груды кирпичной трухи и дымящиеся кострища в правое крыло главного здания. Майор открыл дверь, и они свернули направо по коридору, который, похоже, был совсем недавно разделен перегородками на новенькие служебные кабинеты.

— Радиосигнал мог направить эскадрилью в этот район, — говорил Фонтин офицеру. — Только в этот район, но не прямо на цель. Это же были бомбардировщики. Я как раз ехал по шоссе — они спикировали на минимальную высоту. Им бы потребовалась для этого более совершенная система наведения, чем простой передатчик.

— Когда я сказал, что мы не обнаружили наземных ориентиров, — прервал его майор, — я имел в виду, что не было обычной разметки: пункты А, Б, В. Этот гад просто распахнул окно и выстрелил из ракетницы. Так что сигнальные огни были. Целая коробка, черт бы их побрал.

В конце коридора у двери стояли два рослых солдата. Офицер толкнул дверь и вошел в комнату. За ним вошел Виктор.

Комната была не тронута взрывами, чудесным образом оставшись невредимой посреди адского разрушения. На столе у окна стоял раскрытый портфель, из которого торчала кольцевая антенна, прилаженная к спрятанному в портфеле радиопередатчику.

Офицер жестом указал на кровать слева, незаметную от двери.

Фонтин застыл. Он не мог оторвать глаз от того, что увидел.

На кровати лежал мужчина: его затылок снесло выстрелом. Из правой руки выпал пистолет. В левой зажато большое распятие.

На нем было черное одеяние священника.

— Чертовски странно все это, — сказал майор. — Мы нашли у него документы, из которых явствует, что он принадлежит к какому-то греческому монашескому братству. Какой-то Ксенопский орден.

Глава 13

Он поклялся. Это больше не должно повториться. Джейн и новорожденные были тайно переправлены в Шотландию. К северу от Глазго, в уединенный дом в сельской местности близ Данблейна. Теперь Виктор не доверял военным городкам с «непревзойденной системой безопасности», не верил ни в какие гарантии МИ-б или британского правительства. Вместо этого он воспользовался своими собственными средствами, нанял демобилизованных солдат, тщательно их проверил и превратил док и прилегающую к нему территорию в маленькую крепость. Больше он не намерен выслушивать предложения Тига, или его возражения, или оправдания! Его преследуют силы, действия которых он не мог постичь разумом, враг, не принимающий участия в европейской войне и тем не менее активный ее участник.

Неужели это будет продолжаться до конца жизни?! Матерь Божья, почему они ему не верят? Как же ему добраться до этих фанатиков и убийц и убедить их в своей искренности? Он же ничего не знает! Ничего! Поезд покинул Салоники три года назад, на рассвете 9 декабря 1939 года — и больше он ничего не знает. Только то, что этот поезд существовал.

— Ты собираешься оставаться здесь до окончания войны? — Тиг приехал в Данблейн. Они гуляли по саду около дома, под неусыпным надзором охраны. Они не виделись уже пять месяцев, хотя Виктор позволял емузвонить через коммутаторный телефон. В лох-торридонской операции без него было не обойтись.

— У тебя нет на меня прав, Алек, я же не британский подданный, я не приносил вам присягу верности.

— Я и не думал, что это необходимо. Тем не менее произвел тебя в майоры, — улыбнулся Тиг. Виктор рассмеялся:

— Хотя я никогда не был официально нанят на государственную службу. Ты беззастенчиво нарушаешь воинские традиции.

— Это точно. Я просто делаю дело. — Бригадный генерал остановился. Он наклонился, сорвал травинку и взглянул на Фонтина. — Стоун один с этим не справится.

— Почему? Мы же с тобой говорим по нескольку разв неделю. Я рассказываю тебе все, что могу придумать. Стоун осуществляет решения. Это разумная организация дела.

— Это не одно и то же — и ты это прекрасна понимаешь.

— Придется удовольствоваться этим. Я не в состоянии воевать на двух фронтах сразу. — Фонтин замолчал, вспомнив слова отца. — Савароне был прав.

— Кто?

— Отец. Он ведь знал, что тот груз в поезде — что бы там ни было — способен сделать людей врагами, даже если они сражаются за общую цель.

Они дошли до конца тропинки. В тридцати ярдах от них у стены стоял охранник. Он улыбнулся и потрепал по мохнатой холке волкодава, который ощетинился и зарычал, почуяв запах незнакомца.

— Когда-то эту загадку придется решать, — сказал Тиг. — Ради самого себя, ради Джейн, ради детей. Не можешь же ты провести вот так всю жизнь.

— Я сам себе это говорил бессчетное количество раз. Но пока не знаю, как ее решать.

— Может быть, я знаю. Во всяком случае, догадываюсь. В моем распоряжении лучшая в мире разведка.

Виктор посмотрел на него с интересом.

— И где же ты начнешь?

— Вопрос не «где», а «когда».

— Хорошо — когда?

— Когда закончится война.

— О, пожалуйста, Алек! Хватит слов! Хватит стратегических планов! Мне надоели все эти уловки!

— Никаких уловок. Простое, очень несложное соглашение. Ты мне нужен. В войне произошел перелом. «Лох-Торридон» вступает в важнейшую фазу. И я хочу увидеть плоды операции.

— Да ты маньяк!

— Такой же, как ты! Что вполне понятно. Но ты ничего не узнаешь о «Салониках» — это кодовое название придумал, кстати, Бревурт, — пока мы не выиграем эту войну, поверь мне. А война будет выиграна!

Фонтин внимательно смотрел в глаза Тигу.

— Мне нужны факты, а не пустая риторика.

— Очень хорошо. Мы установили личность некоторых действующих лиц, которые я, ради твоей собственной безопасности и безопасности твоей семьи, тебе не Раскрою.

— Человек в «остине»? В Кенсингтоне и в Кампо-ди-Фьори? С проседью? Палач?

—Да.

Виктор задержал дыхание, стараясь подавить почт непреодолимое желание схватить Тига за шиворот и вытрясти из него признание.

— Ты научил меня убивать. Я могу тебя за это убить!

— Смысл? Я же буду защищать тебя ценой собственной жизни, и ты это знаешь. Дело в том, что он обезврежен. И находится под наблюдением. Если, конечно, он и в самом деле тот палач.

Виктор медленно выдохнул. Мышцы челюсти болели от напряжения.

— Кто еще?

— Два старца из Константинской патриархии. Я узнал о них от Бревурта. Они возглавляют Ксенопский орден.

— Значит, они повинны в бомбежке Оксфордшира! Боже, да как же ты мог...

— Нет, не повинны, — поспешно прервал его Тиг. Они были еще больше потрясены, чем мы, если это возможно. Они меньше всего на свете хотят твоей смерти.

— Но человек, который направлял эти бомбардировщики, был священником! Из Ксенопского ордена!

— Или выдавал себя за него.

— Он застрелился, — тихо сказал Фонтин. — Он покончил с собой с соблюдением необходимого ритуала.

— Никто не застрахован от вмешательства фанатиков!

— Продолжай. — Виктор пошел по тропинке прочь от охранника с собакой.

— Эти люди — худший тип экстремистов. Они мистики. Они верят, что участвуют в священной войне. В этой войне они признают только насилие, переговоры исключаются. Но нам известны авторитетные люди — те, чьи приказы беспрекословно исполняются! Мы можем вызвать в их среде взаимную, вражду, используя давление Уайтхолла, если понадобится, и потребовать решения. По крайней мере, такого, которое выведет тебя из сферы их интересов — раз и навсегда! Это тебе одному не под силу. А нам, — под силу. Так ты вернешься?

— Если я дам согласие, то вся машина придет в действие? Я — часть вашего плана?

— Мы эту операцию осуществим столь же тщательно, как лох-торридонскую.

— Мое прикрытие для Лондона остается в силе?

— Абсолютно. Ты сейчас где-то в Уэльсе. Все наши телефонные звонки идут через станцию в Суонси и далее на север. Почта регулярно пересылается в абонентский ящик в уэльской деревушке Гвинлиффен, где ее тихо перекладывают в другие конверты и пересылают обратно ко мне. Даже сейчас, если я кому-то нужен, Стоун заказывает разговор с Суонси.

— И никто не знает, где мы? Ни одна живая душа?

— Даже Черчилль.

— Мне надо поговорить с Джейн.

— Да, еще одно, — сказал Тиг, беря Фонтина за руку. — Я дал слово Бревурту. Тебе больше не придется пересекать Ла-Манш.

— Это ее обрадует.

План лох-торридонской операции блестяще претворялся в жизнь. Принцип «развал любой ценой» стал для немцев гвоздем в сапоге.

В мангеймских типографиях сто тридцать тысяч экземпляров «Пособий для комендантов оккупационных зон» вышли с пропущенными частицами «не» во всех важнейших предписаниях. Грузы, предназначавшиеся заводам «Мессершмитт» во Франкфурте, направлялись в сборочные цеха заводов «Штук» в Лейпциг. В Калаче на русском фронте было обнаружено, что семьдесят пять процентов радиопередатчиков настроено на неверные частоты. На заводах Круппа в Эссене инженерные ошибки в расчетах обернулись дефектами в системах наведения всех пушек под шифром 712. В Кракове на фабриках военного обмундирования ткань была обработана особым химическим составом, и двести тысяч комплектов обмундирования, отправленных по назначению, самовоспламенились в пути. В Турине, где немцы контролировали производственный процесс на самолетостроительном заводе, использовались такие технологические схемы, при которых металлоконструкции приходили в физическую негодность уже после двадцати летных часов: целые эскадрильи внезапно разваливались на куски в воздухе.

В конце августа 1944 года руководители лох-торридонской операции сосредоточили свое внимание на береговых патрулях по всей прибрежной зоне Нормандии. Был разработан стратегический план, согласно которому необходимо было изменить графики выставления патрулей на немецкой военно-морской базе в Пуант-де-Барфлер. Бригадный генерал Тиг подготовил сенсационный рапорт в верховное главнокомандование сил союзников и передал его лично Дуайту Эйзенхауэру:

"Утренние дозоры немецких береговых патрулей a Нормандии будут сняты в одиннадцатидневный срок в начале июня.

Операция должна быть осуществлена в этом промежутке.

Повторяю: с 1 по 11 июня".

Командующий союзными войсками ответил должным образом: «Черт меня побери...»

Операция была осуществлена, и войска союзников перешли в наступление. В Лиссабоне велись переговоры с Бадольо и Гранди относительно участия Италии в этих действиях.

Алек Тиг разрешил майору Фонтину отправиться туда: лично. Он имел на это право.

В тесной комнатке в Лиссабоне усталый Бадольо беседовал с Виктором.

— Итак, сын Фонтини-Кристи привозит нам ультиматум. Вы, должно быть, испытываете удовлетворение?!

— Нет, — ответил Виктор. — Ничего, кроме презрения.

26 июля 1944 года. Вольфшанце, Восточная Пруссия (Отрывки из протокола следствия гестапо о попытке покушения на жизнь Адольфа Гитлера в ставке верховного главнокомандования в Вольфшанце. Оригинал изъят и уничтожен.)

«Подручные предателя генерала Клауса фон Штауфенберга сделали признание. Они описали разветвленный заговор, в котором приняли участие генералы Ольбрихт, фон Фалькенхаузен, Хёпнер и, возможно, Клюге и Роммель. Этот заговор не мог быть подготовлен без помощи со стороны противника. Обращает на себя внимание, что обычные каналы связи при этом не использовались. Была задействована сеть тайных курьеров и связных, при этом всплыло кодовое название, ранее нигде не встречавшееся. Это слово шотландского происхождения — название района или деревни: Лох-Торридон... Мы захватили...»

Алек Тиг стоял перед большой картой на стене в своем кабинете. Фонтин удрученно сидел за столом Тига и молча взирал на бригадного генерала.

— Это была рискованная игра, — говорил Тиг. — И мы проиграли. Невозможно выигрывать каждый раз. Ты просто редко проигрывал — вот в чем твоя беда. Ты не привык к поражению. — Он вытащил три булавки из карты и вернулся к столу. Медленно опустился на стул и протер глаза. — «Лох-Торридон» был чрезвычайно эффективной операцией. У нас есть все основания гордиться!

— Был? — удивленно спросил Фонтин.

— Да. Массированное наступление союзников к Рейну начнется к первому октября. Верховное главнокомандование не хочет никаких осложнений: они ожидают массового дезертирства. А мы представляем собой такое осложнение, а возможно, и помеху. Операция «Лох-Торридон» приостанавливается на два месяца. По крайней мере, до конца сентября.

Виктор наблюдал за Тигом, пока тот говорил. На его глазах умирала какая-то часть души этого старого солдата. «Лох-Торридон» стал вершиной его военного таланта: выше ему уже не суждено взлететь, и, понимая, что завершение операции не за горами, он страдал. Но решение принято. Ничто теперь не могло его изменить, а о том, чтобы оспаривать решение, не было и речи. Ведь Тиг — солдат.

Фонтин проанализировал свои собственные мысли. Сначала он не испытал ни разочарования, ни сожаления — скорее чувство неопределенности, словно время! внезапно остановилось. А потом медленно, мучительно в его душе созрела щемящая мысль: что теперь? Какой теперь от меня прок? Что мне делать?

А потом эта неясная тревога вдруг сменилась новой. Наваждение, от которого он никогда не мог избавиться, резко напомнило о себе. Он встал и подошел к Алеку.

— Тогда я прошу тебя вернуть мне долг, — тихо сказал он. — Есть еще одна операция, которую надо осуществить столь же тщательно, как лох-торридонскую. Как ты сам это сформулировал...

— Да, я помню. Я дал слово. Немцы не продержатся больше года. Пораженческие настроения уже широкой распространились среди их генералов. Шесть-восемь месяцев — и война закончится. И тогда мы осуществим операцию «Салоники» столь же тщательно, как лох-торридонскую.

Глава 14

Понадобилось двенадцать недель, чтобы подвести итоги операции и вернуть людей в Англию. «Лох-Торридон» завершился. Двадцать два шкафа с папками отчетов об успешно выполненных заданиях — вот и всё, что осталось. Архивы были опечатаны и помещены в сейфы разведки.

Фонтин вернулся в военный городок в Шотландии к Джейн и двум мальчикам-близнецам, Эндрю и Адриану, названным так в честь британского святого и одного и наиболее пристойных римских императоров. Но они не напоминали ни святого, ни монарха: им было по два с половиной года. Они были неугомонны, как и полагается в подобном возрасте.

В молодости Виктора окружали дети его братьев, ни эти были собственными. Существовало еще одно отличие!

Только им суждено продолжить род Фонтини-Кристи. Джейн больше не сможет рожать — так сказали врачи. Травмы, полученные ею в Оксфордшире, были слишком тяжелы.

Странно! После четырех лет бурной деятельности и величайшего напряжения он внезапно оказался не у дел. Пять месяцев сорок второго года, когда он жил в Данблейне, нельзя было считать периодом покоя. Джейн поправлялась медленно и тяжело, к тому же он неустанно заботился о безопасности их «крепости». Словом, и тогда в его жизни не было передышки.

Сейчас она наступила. И это было невыносимо, как невыносимо было сидеть и дожидаться начала операции «Салоники». Его угнетало бездействие: он не был создан для праздности. Несмотря на присутствие Джейн и мальчиков, Данблейн превратился для него в тюрьму. Ведь там, за Ла-Маншем, где-то далеко в Европе, на Средиземноморье были люди, которые разыскивали его так же настойчиво, как он их. И пока он вплотную не займется поиском, он не сможет больше ни о чем думать.

Виктор понимал, что Тиг не нарушит данного слова. Но и не изменит условия: новая операция, в результате которой Тиг выведет его на людей из Салоник, начнется, когда закончится война. Не раньше. С каждой новой победой, с каждым новым прорывом в глубь Германии, Фонтин нервничал все больше. Война выиграна. Она еще не закончилась, но она уже выиграна. Оставшиеся в живых в разных уголках земли поднимутся, на месте руин возведут новые города, ибо впереди годы и годы мирной жизни. Теперь жизнь Виктора и Джейн зависела от тех, кто ищет ларец, вывезенный из Греции пять лет назад — на рассвете девятого декабря.

Бездеятельность была для него адской пыткой.

Томясь в ожидании, он пришел к одному выводу: после войны он не вернется в Кампо-ди-Фьори. Думая о своем доме и о своей жене, он вспоминал других женщин, погибших в клубах дыма, под белыми всполохами света. Глядя на своих сыновей, он видел других детей, беспомощных, перепуганных, расстрелянных в упор.

Мучительные воспоминания до сих пор причиняли ему страдания. Он не мог вернуться на место казни, туда, где все и всё было с ней связано. Они начнут новую жизни где-нибудь на новом месте. Концерн «Фонтини-Кристи» будет возвращен ему — репарационный суд в Риме ухе известил его об этом.

Через МИ-6 он послал им свое согласие и изложил условия. Все заводы и фабрики, все земли и имущество — за исключением Кампо-ди-Фьори — должны быть распроданы с аукциона за максимально высокую цену. С Кампо-ди-Фьори он поступит иначе.

Был вечер десятого марта. Мальчики спали в детской. Последние зимние ветры завывали за окнами спальни. Виктор и Джейн лежали под одеялом и смотрели на догорающий камин, отбрасывающий оранжевые блики на потолок, тихо переговариваясь, как обычно перед сном.

— "Барклис" все сделает как надо, — сказал Виктор. Самый обычный аукцион. Я передал им право продать все до последнего гвоздя. И если они захотят распродавав частями — это их дело.

— А покупатели есть? — спросила Джейн. Она приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза. Виктор тихо рассмеялся.

— Толпы! В основном на швейцарские предприятиях и в основном американцы. Ведь на восстановлении Европы можно будет сделать состояние! Те, у кого ее солидная производственная база, будут иметь значительное преимущество.

— Ты рассуждаешь как экономист.

— Надеюсь. Будь иначе, мой отец был бы страшно разочарован. — Он замолчал. Джейн дотронулась до его лба и убрала упавшую прядь волос.

— Что с тобой?

— Ничего, просто думаю. Скоро все закончится. Сна чала война, потом «Салоники». Это тоже закончится! Я верю Алеку. Он это сделает, даже если ему придется шантажировать всех дипломатов в Форин Офис. Эти фанатики вынуждены будут смириться с фактом, что ничего не известно об их нечестивом поезде!

— А мне казалось, что его считают как раз благочестивым! — улыбнулась она.

— Непостижимо! — покачал он головой. — Как Бог мог бы такое допустить?

— Не забивай себе голову, дорогой!

Виктор сел. Взглянул в окно: мартовский снежок беззвучно стелился по темному стеклу, подхваченный порывом ветра. Перевел взгляд на жену.

— Я не могу вернуться в Италию.

— Знаю. Ты мне говорил. Я понимаю.

— Но и здесь я не хочу оставаться. В Англии. Здесь я вечно буду Фонтини-Кристи. Последний отпрыск уничтоженного клана итальянских синьоров. Что частично правда, частично легенда, частично миф.

— Но ты и есть Фонтини-Кристи. Виктор посмотрел на Джейн. На ее лице играли блики от огня в камине.

— Нет. Вот уж почти пять лет я Фонтин. Я привык к этому. Что ты на это скажешь?

— Ну, в переводе мало что утрачено, — сказала Джейн и снова улыбнулась. — Разве что растаял аромат древнего аристократического рода землевладельцев.

— Это как раз то, о чем я и говорю, — быстро ответил он. — Эндрю и Адриан не будут испытывать бремени пустой славы. Теперь совсем другая эпоха. Старые дни никогда уж не вернутся.

— Наверное. Немного жаль, что они канули в прошлое, но может, это и к лучшему. — Она вдруг заморгала и вопросительно посмотрела на него. — Но если не Италия и не Англия, то — где? — В Америке. Ты хочешь жить в Америке?

Джейн все еще смотрела удивленно.

— Конечно. Думаю, это даже было бы здорово... Да, верно. Для нас это было бы лучше.

— А фамилия? Тебе же все равно?

Она засмеялась и погладила его по щеке.

— Это не важно! Я вышла замуж за мужчину, а не за фамилию.

— Ты — вот что действительно важно, — сказал он и прижал ее к себе.

* * *

Херольд Летэм вышел из старинного, с медной решеткой лифта и взглянул на стрелки-указатели на стене. Его перевели на Бирманский театр военных действий три года назад: Давненько он не был в коридорах лондонской штаб-квартиры МИ-6.

Он одернул пиджак нового костюма. Теперь он штатский — нельзя забывать об этом ни на минуту. Скоро появятся тысячи и тысячи штатских — новых штатских. Германия разгромлена. Он побился об заклад в пять фунтов, что пакт о капитуляции будет подписан до первого мая. Оставалось еще три дня, но ему было начхать на свои проигранные пять фунтов. Все кончено — вот что самое главное.

Он пошел по коридору в кабинет Стоуна. Бедный старина Джефф Стоун! Агент Эппл... Да, не повезло ему — прострелили руку из-за своевольного итальяшки. И в самом начале войны!

И все же это, может быть, спасло ему жизнь. Сколько оперативников, у которых руки-ноги были целы, так и не вернулись. Так что можно считать, что Стоуну по-своему даже повезло. И ему самому тоже повезло. В спине и животе у него застряло несколько крохотных кусочков расплавленного металла, но, как ему сказали, если он будет соблюдать осторожность, то и беспокоиться нечего. Он будет чувствовать себя хорошо. Почти как и прежде. Только списали его тоже рано.

Итак, Эппл и Пеар уцелели. Все-таки они живы! Господи, да по этому поводу можно месяц не просыхать!

Он пытался дозвониться Стоуну, но без толку. Звонил ему два дня кряду, домой и на работу, но никто не брал трубку. А оставлять записки бессмысленно — он еще сам толком не определил свои планы и не знал, сколько пробудет в Лондоне.

Лучше нанести визит лично. Просто вломиться к нему в кабинет и поинтересоваться, почему это старина Эппл так затянул окончание войны.

Дверь была заперта. Он постучал. Никто не отозвался. Черт! Внизу в бюро пропусков сказали, что Стоун отметил приход. Это означало, что он не отметил уход ни вчера вечером, ни позавчера, ни третьего дня, что в нынешнее время и неудивительно. Сотрудники устраивались на ночь прямо на кушетках в кабинетах. Все отделы Интеллидженс сервис работали круглосуточно: штудировали досье, уничтожали записи, которые могли оказаться нежелательными в будущем, чем, вероятно, спасали жизнь тысячам людей. Когда пыль побед и поражений осядет, информаторы окажутся самыми презренными среди уцелевших в этой войне.

Он постучал громче. Тишина.

И все же сквозь узкую щелочку из-под двери струился тусклый свет. Может, Стоун вышел на минутку? В туалет или в кафетерий?

И тут взгляд Летэма привлек цилиндрик дверного замка. Что-то тут не так, что-то необычно. На медном кольце виднелось серое пятнышко. Над ним справа от прорези для ключа тонкая царапина. Летэм присмотрелся. Он вытащил коробок спичек и чиркнул одной, словно боясь сделать то, что собирался.

Он поднес горящую спичку вплотную к серому пятнышку. Пятнышко стало быстро таять и исчезло. Олово!

Это была мало кому известная, но давно проверенная хитрость Эппла. Он часто пользовался этим приемом сам, когда они работали вместе. Пожалуй, Летэм не мог припомнить никого, кто еще пользовался этой хитростью.

Надо было расплавить конец тонкой оловянной проволоки и вставить его в прорезь вместе с ключом. Расплавленное олово застревало в бороздках, но ключ свободно выходил из скважины.

После чего этот замок уже невозможно было открыть. В критических ситуациях, когда у человека, попавшего в западню, оставалось времени в обрез, эта хитрость позволяла задержать погоню, не поднимая шума. Вполне исправный с виду замок вдруг оказывался неисправным. Но все замки, как правило, старые. Не станешь же ломать дверь — лучше вызвать слесаря.

Может быть, Эпплу надо было выиграть время? Или это была ловушка?

Определенно что-то случилось.

— Боже! Ничего не трогайте! Вызовите врача! — закричал Тиг, вбежав в кабинет после того, как дверь сняли с петель. — И никому ни слова.

— Он мертв, — тихо произнес Летэм из-за спины Тига.

— Сам вижу! — свирепо бросил Тиг. — Я хочу знать, когда он умер.

— Кто это? — спросил Летэм, глядя на труп. Мертвец был без одежды, только в трусах и ботинках. Посредине голой груди виднелось небольшое круглое пулевое отверстие. Ручеек крови уже застыл.

— Полковник Обри Берч. Работник архива. — Тиг обернулся и обратился к двум охранникам, которые все еще держали дверь. Третий отправился за врачом на второй этаж. — Навесьте дверь обратно. Никого не впускать. Ничего никому не объяснять. Пойдемте со мной, Летэм.

Они спустились на лифте в подвал. Летэм заметил, что Тиг не только потрясен, но и напуган случившимся.

— Как вы думаете, что произошло, сэр?

— Позавчера я показал ему приказ об увольнении. Он просто позеленел от ярости.

Летэм помолчал. Потом заговорил, не глядя на Тига.

— Я теперь штатский, так что скажу. Вы совершили гнусный поступок. Стоун был лучшим вашим работником.

— Ваши соображения приняты к сведению, — холодно заметил Тиг. — Вы бывший агент Пеар, не так ли?

—Да.

Тиг внимательно посмотрел на уволенного разведчика. На световом табло лифта высветился квадратик — это означало, что они спустились в подвал.

— Яблоко подгнило, мистер Груша. Оно стало несъедобным. Но меня теперь беспокоит, насколько распространилась гниль.

Дверь лифта открылась. Они вышли и повернули направо, к стальной стене, перегораживающей коридор. В стене была массивная стальная дверь. В верхней ее части темнело окошко из пуленепробиваемого стекла слева была черная кнопка, внизу — прорези, наверху металлическая табличка:

ОХРАНЯЕМАЯ ЗОНА ВХОД БЕЗ ПРОПУСКА ЗАПРЕЩЕН ПОЗВОНИТЕ ВСТАВЬТЕ ПРОПУСК В ПРОРЕЗЬ.

Тиг подошел к окошку, нажал на кнопку и твердо сказал:

— Пароль «Гиацинт». Пожалуйста, не задерживайте нас. Убедитесь лично через окно. Это бригадный генерал Тиг. Со мной мистер Херольд Летэм, я разрешаю ему допуск.

Раздалось гудение. Стальная дверь чуть сдвинулась в сторону, затем ее раскрыли вручную. Стоящий по ту сторону офицер приветствовал генерала:

—Добрый день, генерал. От «Гиацинта» не поступало никаких сообщений.

Тиг ответил на приветствие легким кивком.

— Я сам их принес, майор. Ничего не трогать вплоть до дальнейших указаний. Посмотрите в регистрационном журнале — есть ли отметки полковника Берча?

Офицер повернулся к стальному столу, укрепленному у стальной стены.

— Вот, сэр, — сказал он, взяв в руки толстую тетрадь в кожаном черном переплете. — Полковник Берч отметил уход позавчера вечером в девятнадцать часов. Пришел утром. В семь ровно, сэр.

— Понятно. С ним был кто-нибудь? Майор снова посмотрел в книгу.

— Да, сэр. Майор Стоун. Он отметился в то же время.

— Спасибо. Мы с мистером Летэмом пройдем в бункер номер семь. Дайте мне ключи. И шифр замка.

— Слушаюсь.

В металлической комнате помещалось двадцать два шкафа с досье. Тиг остановился у четвертого шкафа напротив двери. Он взглянул на листок бумаги, который держал в руке, и начал вращать диск кодового замка, протянув Летэму листок с шифром.

— Чтоб нам не терять времени, — резко сказал он, его голос охрип, — найдите шкаф с досье Бревурта. Бэ-эр-е-вэ-у-эр-тэ. Достаньте его.

Летэм взял листок, пошел к левой стене и нашел нужный шкаф.

Замок шкафа щелкнул. Тиг выдвинул ящик с досье и стал быстро перебирать папки.

Потом пересмотрел их еще раз — медленнее, чтобы не пропустить нужную.

Папки не было. Досье Виктора Фонтина исчезло.

Тиг задвинул ящик и выпрямился. Он посмотрел на Летэма, который, встав на колени перед сейфом, выдвинул самый нижний ящик и читал досье. Он смотрел в раскрытую папку в полнейшем изумлении.

— Я просил вас достать, а не читать досье! — холодно сказал бригадный генерал.

— Да тут нечего читать! — тихо ответил Летэм и показал Тигу единственный листок бумаги, оказавшийся в папке. — Кроме вот этого... Что вы наделали, гады?

Это была фотокопия. Лист был окаймлен черной полоской, внизу оставалось место для двух подписей. Оба знали, что это такое.

Приказ о ликвидации. Официальное разрешение на убийство.

— Кто подлежит уничтожению? — деревянным голосом спросил Тиг, не сходя с места.

— Витторио Фонтини-Кристи.

— Кто дал санкцию?

— Печать Форин Офис. Подпись Бревурта.

— Кто еще? Должно быть две подписи.

— Премьер-министр.

— И исполнитель — капитан Стоун... Летэм кивнул, хотя Тиг вовсе и не спрашивал. Тиг глубоко вздохнул и на мгновение закрыл глаза. Затем открыл и сказал:

— Вы хорошо знаете Стоуна. Его методы.

— Я проработал с ним одиннадцать месяцев. Мы были как родные братья.

— Братья? Тогда хочу вам напомнить, мистер Летэм, что, невзирая на ваше увольнение, на вас еще распространяется закон о неразглашении государственной тайны.

Глава 15

Тиг разговаривал по телефону: четкие фразы, язвительный тон.

— С самого начала он был ваш человек! С того самого дня, когда мы направили его в Лох-Торридон. Все его допросы, все эти бесконечные вопросы, даже то, что в наших досье появилась фамилия Любока, все это ловушки! Вам докладывали о каждом шаге Фонтина!

— Я не стану извиняться, — говорил Энтони Бревурт на другом конце провода. — По причинам, вам хорошо известным. Операция «Салоники» была и остается приоритетным интересом Форин Офис.

— Я требую объяснений по поводу этого приказа на ликвидацию! На это не было получено санкции обычным порядком, не сообщалось в рапортах...

— И не должно было! — прервал его Бревурт. — Этот приказ был нашим прикрытием. Вы можете полагаться на собственное бессмертие, генерал, а мы не можем. Даже если оставить в стороне бомбежки, вы же основной разработчик всех секретных операций, а посему — постоянная мишень для наших врагов. В случае вашей гибели этот приказ позволял Стоуну немедленно выяснить местонахождение Фонтини-Кристи.

— Это Стоун вас в этом убедил?

Посол долго молчал, прежде чем ответить.

— Да. Несколько лет назад.

— Не говорил ли вам Стоун также, что он ненавидит Фонтина?

— Ему не нравилось, как он работает. И не ему одному.

— Я сказал: ненавидит! Ненависть на грани патологии.

— Если вам это было известно, что же вы его не перевели в другое место?

— Потому что, черт побери, он держал эту ненависть при себе. Пока у него были на то причины. Но теперь их нет.

—Не понимаю...

— Какой же вы глупец, Бревурт! Стоун оставил нам фотокопию — оригинал у него. Вы теперь ничего не сможете сделать — и он хотел, чтобы вы это знали.

— О чем вы?

— У него в кармане лежит официальное разрешение на убийство Фонтина. Теперь бессмысленно пытаться отозвать документ. И два года назад было бы бессмысленно! У него ордер на убийство. Он профессионал. И он собирается выполнить задание и спрятать документ так, что вы его не найдете. Чем может английское правительство... чем сможете вы, или министр иностранных дел, или сам Черчилль оправдать теперь это убийство? Хоть кто-нибудь из вас сможет хотя бы прокомментировать его, когда оно состоится?

Бревурт ответил поспешно:

— Это был просто запасной вариант. И ничего больше.

— О да, замечательный вариант, — согласился Тиг. — Достаточно необычный, чтобы быстренько протащить его, по всем инстанциям. Настолько необычный, что с легкостью преодолел все бюрократические препоны. Я прямо-таки слышу, как Стоун красноречиво излагает вам свои доводы!

— Стоуна нужно найти. Его нужно остановить. -. Было слышно, как тяжело дышит Бревурт.

— По крайней мере, мы достигли согласия хотя бы в одном пункте, — устало сказал бригадный генерал.

— Что вы собираетесь теперь делать?

— Прежде всего рассказать Фонтину.

— Это разумно?

— Это честно.

— Вы должны постоянно держать нас в курсе. Если понадобится, ежечасно.

Тиг рассеянно взглянул на настенные часы. Девять сорок пять. В окно уже заглядывала луна, теперь ее не заслоняли шторы.

— Я не уверен, что это возможно.

—Что-о?

— Вас беспокоит ларец, вывезенный из Греции пять лет назад. Меня же беспокоит судьба Виктора Фонтина и его семьи.

— А вам никогда не приходило в голову, — медленно выговорил Бревурт, — что то и другое взаимосвязано?

— Ваше замечание принято к сведению. — Тиг положил трубку и откинулся на спинку стула. Теперь надо дозвониться до Фонтина. Предупредить его.

В дверь постучали.

— Войдите!

Сначала вошел Херольд Летэм, за ним один из лучших следователей МИ-6, бывший судебный эксперт Скотленд-Ярда. Он держал в руке коричневую папку-скоросшиватель.

Еще несколько недель назад Пеар никогда бы не вошел в кабинет бригадного генерала Тига, не затушив сигареты. Теперь он держал сигарету в зубах, это было для него важно. И все же, подумал Тиг, враждебности в нем несколько поубавилось. Прежде всего Пеар был профессионалом. Штатская жизнь этого не изменит.

— Вы что-нибудь нашли? — спросил Тиг.

— Крохи! — сказал Летэм. — Может быть, они помогут расследованию, а может, и нет. Ваш человек отлично работает. Он сумеет найти иголку в стоге сена.

— Летэм прекрасно меня направлял, — ответил следователь. — Он хорошо знаком с характером объекта.

— Что у нас есть?

— В кабинете у него все чисто. Ничего, кроме рабочих досье, предназначенных на уничтожение, ничего подозрительного... Но в квартире кое-что нашлось. Он аккуратист. Расположение вешалок в платяном шкафу, одежда в комоде, туалетные принадлежности... все указывает на то, что Стоун давно готовился к исчезновению.

— Понятно. А что за крохи?

Ответил Пеар. Профессионал в его душе нетерпеливо требовал признания своих заслуг.

— У Стоуна была мерзкая привычка. Он любил, лежа в постели, делать пометки. Записывал какие-то слова, цифры, имена. В общем, рисовал всякие каракули. Но перед сном все рвал и сжигал. Мы нашли стопку писчей бумаги на тумбочке. Листки, конечно, чистые, но этот парень знал, что надо делать.

— На бумаге отпечатались линии, проведенные на листке, который лежал сверху. Так что прочитать было несложно. Мы поместили лист под спектрограф. — Следователь протянул Тигу папку. — И вот что мы получили.

Тиг раскрыл папку и уставился на спектрограмму. Как и говорил Пеар, тут были цифры, крючочки, стрелочки, слова. Это была какая-то шарада, бессмысленный узор случайных взмахов пера.

Но вдруг из сплетения случайных линий выплыло имя:

«Донатти».

Человек с проседью! Палач Кампо-ди-Фьори. Один из влиятельнейших кардиналов папской курии.

Операция «Салоники» началась.

— Гульямо Донатти.

Фонтин услышал имя, и оно выпустило воспоминание, запертое в глубинах мозга. Имя было ключом. Замок открылся, появилось воспоминание.

Ему лет девять или десять. Вечер, и братьев уже укладывали спать наверху. А он в пижаме спустился из своей спальни за книжкой и вдруг услышал громкие голоса из отцовского кабинета.

Дверь была приоткрыта — всего на несколько сантиметров, и любопытный ребенок подошел поближе. То, что он увидел, заглянув внутрь, настолько потрясло его, что он замер, как загипнотизированный. Перед столом отца стоял священник и орал на него, стуча кулаком по столу; его лицо бью искажено от гнева, глаза сверкали яростью.

То, что кто-то, в особенности священник, может так вести себя в присутствии отца, настолько поразило мальчика, что он судорожно вздохнул.

Священник тотчас обернулся и устремил горящие глаза на ребенка — вот тогда-то Витторио и заметил в его черноволосой голове седую прядь. Он бросился из гостиной вверх по лестнице к себе в спальню.

Наутро Савароне отвел сына в сторону и стал ему объяснять случившееся вчера вечером — отец никогда ничего не оставлял без объяснений. То, о чем они так яростно спорили, уже было затуманено временем, но Фонтин точно вспомнил, что отец назвал священника по имени — Гульямо Донатти — и сказал, что этот человек был позором Ватикана... Он издавал эдикты для непосвященных и заставлял их подчиняться под страхом страшных кар. Ребенку запомнились эти слова. Итак, Гульямо Донатти, смутьян курии.

— Теперь Стоун действует по собственному разумению, — сказал Тиг, звонивший из Лондона, и вернул Виктора в настоящее. — Он хочет добраться до тебя, чтобы получить максимальный выкуп. Мы искали не там, где надо. Но теперь, кажется, напали на след. Он воспользовался документами Берча и вылетел воинским рейсом из Лейкенхита. В Рим.

— К кардиналу в Ватикан, — поправил Фонтин. — Он не хочет рисковать и вести переговоры по телефону.

— Именно. Он вернется за тобой. Мы будем его ждать.

— Нет, — возразил Виктор. — Мы не будем его ждать, мы отправимся следом.

— Да? — В голосе Тига послышалось сомнение.

— Мы знаем, что Стоун в Риме. Он постарается скрыться, воспользовавшись явками информаторов. Они привыкли прятать людей.

— Или попросит помощи у Донатти.

— Вряд ли. Он будет требовать встречи на нейтральной территории. Донатти опасен и непредсказуем. И Стоун это понимает.

— Мне все равно, что ты об этом думаешь, но я не могу...

— А ты можешь распространить слух через надежные источники? — прервал его Виктор.

— Какого рода слух?

— Что я собираюсь сделать то, чего все от меня ждут, — вернуться в Кампо-ди-Фьори. По неясным, сугубо личным причинам.

— Ни в коем случае! Об этом не может быть речи!

— Ради Бога! — закричал Фонтин. — Я не могу прятаться всю жизнь! Не могу жить в постоянном страхе, что, стоит моей жене или моим детям покинуть этот дом, как на горизонте появится Стоун, или Донатти, или карательная экспедиция наемных палачей! Ты обещал мне открытую войну с ними. Я хочу вступить в нее немедленно. На том конце молчали. Наконец Тиг заговорил:

— Но есть еще и Ксенопский орден.

— Одно вытекает из другого. Разве не из этого ты исходил до сих пор? Ксенопцы будут вынуждены признать то, что есть, а не то, чего они хотят. И Донатти со Стоуном неопровержимое тому доказательство. Другого вывода они просто не могут сделать!

— У нас есть люди в Риме, их не много...

— Нам и не надо много. Несколько человек. Мое пребывание в Италии никак не должно связываться с МИ-6. Моим прикрытием будет репарационный суд. Правительство мечтает заполучить мои фабрики и заводы. Ставки предложений в суде растут с каждым днем: они не хотят допускать на «Фонтини-Кристи» американцев.

— Репарационный суд, — повторил Тиг, очевидно помечая что-то у себя в записной книжке.

— Есть такой старик — Барцини, — продолжал Фонтин. — Гвидо Барцини. Он работал в Кампо-ди-Фьори, на конюшне. Он может дать нам ценную информацию. Разыщите его в окрестностях Милана. Если он жив, его можно найти через партизан.

— Барцини, Гвидо, — повторил Тиг. — Я хочу гарантий безопасности.

— Я тоже. Но только, Алек, действуй очень осторожно. Нам надо выманить их из логова. Хватит подпольщины.

— Когда рыбка клюнет, что ты будешь делать?

— Заставлю их выслушать меня. И все.

— Не думаю, — сказал Тиг.

— Тогда я их убью, — ответил Виктор.

* * *

Прошел слух. Хозяин, оказывается, жив. Он вернулся. Его видели выходящим из небольшого отеля недалеко от миланского собора. Фонтини-Кристи в Милане. Новость дошла даже до Рима.

В дверь гостиничного номера постучали. Барцини! Этого момента Виктор ждал и боялся. Снова вернулись воспоминания о белом свете и смерти. Он отогнал их и пошел открывать дверь.

Старый батрак стоял на пороге. Его некогда мускулистое тело одрябло, ссутулилось, почти утонув в груботканом черном пальто. Лицо избороздили морщины, глаза слезились. Руки, которые прижимали к земле его бьющееся, корчащееся тело, пальцы, которые стискивали ему рот, иссохли и дрожали.

К великому сожалению и смущению Виктора, старик рухнул на колени и простер к нему руки:

— Это правда! Вы живы!

Виктор поднял его с пола и обнял. Молча он проводил старика в комнату, подвел к кушетке. Барцини не только одряхлел — он был болен. Виктор предложил ему поесть, но Барцини попросил чаю с бренди. Коридорный тут же принес заказ, и когда чашка с рюмкой были выпиты, Фонтин услышал горестный рассказ о том, что произошло в Кампо-ди-Фьори с той страшной ночи.

Многие месяцы после расправы фашисты держали имение под строгой охраной. Слугам было позволено собрать пожитки и покинуть дом. Служанка, которая стала свидетельницей расстрела, была убита той же ночью. Никому не разрешили жить в Кампо-ди-Фьори — только Барцини, который явно тронулся умом.

— Мне было несложно притвориться. Фашисты ведь всегда считали сумасшедшими всех, кроме себя. Только так они и могли думать и, вставая по утрам, смотреть на себя в зеркало.

Будучи конюхом и садовником, Гвидо имел возможность наблюдать за происходящим в Кампо-ди-Фьори. Удивительнее всего вели себя священники. Им разрешили находиться на территории имения. Они приходили группами — по трое-четверо, не больше. Но таких групп было очень много. Сначала Гвидо решил, что их послал святой отец молиться за упокой душ убиенных членов семьи Фонтини-Кристи. Но исполнители такой миссии не ведут себя так, как вели себя те священники. Они тщательнейшим образом обыскали весь дом, потом пристройки, потом конюшню. Они все перевернули вверх дном, сломали всю мебель, простучали все стены в поисках внутренних ниш, выломали паркет. А потом перекопали землю так, будто искали золотую жилу.

— Я спрашивал у самых молодых, что они там ищут. Но, по-моему, они и сами толком не знали. Они отвечали: «Большие ящики, старик. Железные ящики». А потом я заметил, что один священник, пожилой, появляется каждый день. Он проверял работу остальных.

— Ему за шестьдесят, — сказал Виктор тихо, — с седой прядью в волосах.

— Да. Он. Откуда вы знаете?

— Догадался. И долго продолжались поиски?

— Почти два года. Просто уму непостижимо! А йотом вдруг все прекратилось.

Священники исчезли, рассказывал Барцини, зато немцы остались. Кампо-ди-Фьори завладел офицерский корпус вермахта и превратил его в роскошный санаторий для высших чинов.

— Ты все сделал так, как сказал тебе англичанин из Рима? — Фонтин подлил Барцини еще бренди. Руки у старика уже не так сильно дрожали.

— Да, хозяин. Два последних дня я ходил по рынкам в Лавено, Варесе и Леньяно. И повторял одно и то же всем известным болтунам: «Сегодня я увижусь с хозяином! Он вернулся! Я еду в Милан встретиться с ним, но смотри — никому не говори!» — Барцини улыбнулся.

— Никто не спрашивал, почему я просил тебя приехать в Милан?

— Все спрашивали. А я отвечал, что вы хотите поговорить со мной с глазу на глаз. И еще что для меня это большая честь. Так оно и есть.

— Что ж, должно сработать, — сказал Виктор, снял трубку и продиктовал телефонистке номер. Дожидаясь, когда его соединят, он повернулся к Барцини: — Когда все закончится, я хочу, чтобы ты поехал со мной. В Англию, а потом в Америку. Я ведь женился, старина. Тебе понравится синьора. У меня два сына. Близнецы.

Барцини просиял:

— У вас сыновья? Хвала Всевышнему...

Номер не отвечал. Фонтин забеспокоился. Он же предупреждал, чтобы связной из МИ-6 постоянно находился у телефона. Агента разместили на полпути между Кампо-ди-Фьори и Варесе. Он является связным для других людей из МИ-6, которые скрывались вблизи трех шоссе — из Стресы, Лугано и Моркоте — главным связным, к кому стекалась вся информация. Куда же он подевался?

Виктор положил трубку и вытащил бумажник. В тайном отделении был еще один номер телефона. В Риме.

Он продиктовал его телефонистке.

— Что значит не отвечает? -спросили его на правильном английском языке.

— Разве можно выразиться яснее? — раздраженно ответил Фонтин. — Там никто не берет трубку. Когда он в последний раз давал о себе знать?

— Четыре часа назад. Он вышел на связь точно по расписанию. Он связался по рации с нашими транспортными средствами. Вы, конечно, получили записку?

— Какую записку? Наступила пауза.

— Мне это не нравится, Фонтин.

— Я спрашиваю, какую записку?

— Он сказал, что его могли засечь, но нам не нужно беспокоиться. Он должен был связаться с вами, когда вы приедете в отель. Он сам видел эту машину на дороге, которая идет мимо главных ворот Кампо-ди-Фьори. Он что, не встретился с вами?

Виктор еле сдержался, чтобы не закричать.

— Он не встретился со мной. И не оставил записки. Что за машина?

— Зеленый «фиат». С савонским номером. Савона — это город на берегу Генуэзского залива. Внешность одного из описанных им людей совпадает с приметами корсиканца, зарегистрированного в полицейском досье. Контрабандист, который, как считает Лондон, работал на нас. Другие — тоже корсиканцы, как мы полагаем. И он.

— Я полагаю, вы имеете в виду...

— Да. Четвертым в машине был Стоун. Стоун клюнул на наживку! Агент Эппл вернулся в Челле-Лигуре и связался с корсиканцами, чтобы набрать среди них подручных. И он же, блестящий профессионал Эппл, убрал связника в Варесе.

«Уничтожайте всех связных. Парализуйте связь». Еще один урок Лох-Торридона.

— Спасибо, — сказал Виктор неизвестному в Риме.

— Смотрите, Фонтин! — поспешно добавил голос. — Ничего не предпринимайте. Оставайтесь на месте.

Не ответив, Виктор положил трубку и вернулся к Барцини.

— Мне нужны люди. Люди, которым я могу доверять и которые готовы пойти на риск. Барцини смущенно потупился.

— Времена нынче не те, синьор.

— А партизаны? — спросил Виктор.

— Да ведь они в основном коммунисты. Теперь у них самих полно забот. Брошюрки, митинги. Они... — Барцини замолчал. — Погодите. Есть двое, кто еще ничего не забыл. Они скрывались в горах, а я носил им еду и записки от родных. Им можно доверять.

—Больше мне и не надо, — сказал Виктор и пошел в спальню. — Я сейчас переоденусь. Ты можешь с ними связаться?

— У меня есть номер телефона, — ответил Барцини, вставая с кушетки.

— Позвони им. Скажи, что мы встретимся в Кампо-ди-Фьори. Я полагаю, там выставлена охрана?

— Только один часовой. Из Лавено. И я. Фонтин остановился и обернулся.

— Эти люди знают северную дорогу к конюшне?

— Найдут.

— Хорошо. Скажи, пусть отправляются немедленно и поджидают меня на одной из тропинок позади конюшни. Она цела?

— Цела, цела. Но что вы собираетесь делать, хозяин?

Уже начав говорить, Виктор вдруг понял, что повторяет те же самые слова, которые сказал по телефону пять дней назад.

— То, чего от меня все ждут.

Он повернулся и вошел в спальню.

Глава 16

Уроки Лох-Торридона не забываются, думал Виктор, стоя перед стойкой портье и положив руки на мрамор. Он наблюдал, как ночной портье выполняет его заказ. Он попросил нанять автомобиль и произнес свою просьбу достаточно громко, чтобы привлечь к себе внимание. Это был непростой заказ, если учесть время, — с машинами были трудности и днем, что уж говорить о полуночи. Но если денег хватает, все возможно. Он препирался с портье достаточно громко, чтобы навострил уши любой наблюдатель. И оделся он обдуманно: темно-серые штаны, высокие сапоги и темная охотничья куртка. А ведь сейчас не охотничий сезон.

В вестибюле было лишь несколько припозднившихся гостей: бизнесмены, нетвердой походкой направляющиеся к себе в номер после долгих переговоров за рюмкой, женатая парочка, выясняющая отношения, нервный юноша и его проститутка, которая скучала в кресле, дожидаясь, пока он оформится. И смуглый парень с обветренным лицом рыбака, который сидел в кресле в дальнем углу вестибюля и читал журнал, совершенно не обращая на окружающих внимания. Корсиканец, подумал Виктор.

Этот и передаст сообщение другим корсиканцам. И англичанину по фамилии Стоун.

Сейчас надо просто не торопить события. Надо удостовериться, что зеленый «фиат» стоит где-то рядом, скажем, в темном переулке, готовый в любую минуту сесть на хвост арендованному автомобилю. Если же «фиата» нет, то надо найти причину задержаться, пока «фиат» не появится.

Но задерживаться не пришлось. Он увидел «фиат», припаркованный к противоположной стороне улицы, в квартале от отеля.

Капитан Джеффри Стоун был верен себе. Он поставил свой «фиат» прямо перед автомобилем Фонтина, чтобы, не теряя времени, устремиться к западу, в сторону Варесе. В Кампо-ди-Фьори.

Барцини сел вперед, рядом с Виктором. Бренди сделало свое дело. Голова старика свесилась на грудь.

— Поспи, — сказал ему Виктор. — Дорога неблизкая, и я хочу, чтобы ты отдохнул.

Они въехали в широкие ворота и помчались по длинной извилистой дороге, ведущей к имению. Хотя он был готов к встрече, при виде старого дома сердце его сжалось, в висках застучала кровь. Он приближался к месту казни. Вновь вернулись звуки и видения той ночи, но он понимал, что не может позволить чувствам овладеть им. Еще один урок Лох-Торридона: «Рассредоточенность опасна».

Он тяжело вздохнул и затормозил.

Барцини проснулся и посмотрел на него. Ночной охранник появился из-за толстых дубовых дверей, осветил фонариком машину и сидящих в ней людей. Барцини вышел и заговорил с ним:

— Я приехал с сыном Фонтини-Кристи. Он хозяин этого дома.

Охранник осветил лицо Виктора, который тоже вышел из машины и встал у капота, и сказал почтительно, без тени страха:

— Рад вас приветствовать, хозяин.

— Можешь отправляться домой в Лавено, — сказал ему Фонтин. — Если не возражаешь, поезжай по северной аллее. Впрочем, ты, наверное, так и делаешь. Это кратчайший путь.

— Самый короткий, синьор. Благодарю вас.

— Там у конюшни ты можешь встретить двух моих друзей. Они меня ждут. Не пугайся. Я просил их подъехать к северным воротам. Если увидишь их, скажи, что я скоро к ним приду.

— Конечно, хозяин. — Охранник кивнул, быстро спустился по мраморным ступенькам и зашагал по аллее. В кустах был спрятан его велосипед. Он влез на него и, быстро крутя педали, помчался к конюшне.

— Скорее, — обратился Фонтин к Барцини, — скажи мне: телефоны целы? Существует еще линия, связывающая дом с конюшней?

— Да. Один телефон стоит в кабинете вашего отца, другой в прихожей.

— Хорошо. Включи свет в прихожей и столовой. Потом иди в кабинет, но там свет не включай. Встань у окна. Когда я найду твоих людей, я тебе позвоню из конюшни и скажу, что делать дальше. Скоро появятся корсиканцы. Пешком, надеюсь. Посмотри, нет ли у них фонарика. И скажи мне, что ты видишь.

— Хорошо. Хозяин!

— Что?

— У меня нет оружия. Сейчас нам нельзя носить оружие.

— Возьми мой пистолет. — Виктор полез в карман и достал свой «смит-и-вессон». — Но вряд ли он тебе пригодится. Стреляй, только если возникнет угроза твоей жизни.

Через полминуты в огромной прихожей вспыхнул свет, осветивший витраж в окне над входом. Виктор поспешил за дом и, остановившись за углом, стал ждать. Теперь зажглась люстра в столовой. Все северное крыло дома осветилось. Южное крыло было объято тьмой.

На дороге по-прежнему не было никакого движения, ни лучей фонариков, ни вспышек зажженных спичек. Все как следует. Стоун — профессионал. Если он и передвигается в темноте, то с большими предосторожностями.

Что же, пусть так. Он тоже будет действовать осторожно.

Виктор побежал к конюшне. Он низко пригибался к земле и вслушивался в ночную тишину. Стоун тоже мог выбрать северные ворота, чтобы пробраться на территорию имения. Но едва ли. Стоуну не терпится: он быстро проскользнет сюда, по пятам преследуя свою жертву, и перекроет все выходы.

— Партизаны! Это Фонтини-Кристи. — Виктор пошел по конной тропинке, ведущей от конюшни на задворки. Несколько оставшихся лошадей были старые и больные. Они тихо ржали.

— Синьор! — Шепот донесся со стороны леса, справа от тропинки. Фонтин пошел на голос. И вдруг с противоположной стороны тьму прорезал луч фонарика. И другой голос сказал:

— Стойте, где стойте. Не оборачивайтесь! Он почувствовал, как чья-то рука схватила его за плечо и крепко сжала. Луч фонарика скользнул над плечом, и на мгновение осветил ему лицо, ослепив.

— Это он, — сказал голос из темноты. Фонарик убрали. Фонтин заморгал и потер глаза, пытаясь избавиться от запечатлевшегося на сетчатке света. Из мрака вышел партизан. Это был высокий парень, одного роста с Виктором, одетый в поношенную американскую полевую куртку. Второй выступил из-за спины Виктора — широкогрудый, небольшого роста.

— Зачем мы тебе нужны? — спросил высокий. — Барцини совсем стар, и у него уже голова дурная. Мы согласились прикрыть тебя, предупредить, если что... и все. Мы это делаем только потому, что в долгу перед Барцини. И ради прошлого: Фонтини-Кристи боролись с фашистами.

— Я благодарю вас.

— Чего надо этим корсиканцам? И этому англичанину? — шагнул вперед второй.

— Им надо то, что, как они считают, у меня есть. Ho у меня этого нет. — Виктор замолчал. Со стороны конюшни раздался шумный храп, за которым последовало несколько ударов копыт. Итальянцы тоже услышали звуки, и фонарик погас.

Хрустнула ветка. Отлетел камешек из-под чьей-то ноги. Кто-то шел сюда той же дорогой, что и Виктор. Партизаны разделились: коренастый юркнул в густую листву, его напарник бросился в противоположную сторону. Виктор метнулся вправо и притаился в кустах.

Тишина. Шаги по сухой земле стали ближе и четче. Внезапно, всего в нескольких дюймах от Фонтина фоне ночного неба возникла фигура.

Мощный луч света, разорвавший тьму, осветил лес. В тот же самый миг раздался погашенный глушителе пистолетный выстрел.

Виктор вскочил на ноги, левой рукой ударил по горлу незнакомца, а правой схватил его оружие и рванул вниз. Человек изогнулся назад, и Виктор врезал ему коленом у основания позвоночника. У того перехватило дыхание. Фонтин обхватил шею противника могучим захватом. Раздался хруст, хрипение и — конец. Фонарь покатился по земле.

Высокий партизан, держа пистолет в руке, выбежал из леса и свирепо растоптал фонарь. Они с Виктором бросились в кусты, оба уверенные, что их напарник мертв.

Но он был жив. Пуля задела руку. Он лежал широко раскрыв глаза, прерывисто дыша. Фонтин опустился на колени и разорвал на нем рубашку, чтобы осмотреть рану. Его друг остался стоять, направив пистолет в сторону аллеи.

— Матерь Божья! Идиот чертов! Почему ты его не пристрелил? — захныкал раненый. — Еще секунда — и он бы меня прикончил.

— У меня нет оружия, — спокойно ответил Виктор, стирая кровь с руки раненого.

— Даже ножа?

— Нет. — Виктор перевязал рану. Партизан с изумлением смотрел на него.

— Э, да ты парень не слабак! — сказал он. — Ты бы мог отсидеться. У моего приятеля есть ствол.

— Ладно, вставай. Тут еще бродят где-то два корсиканца. Я хочу их убить. Но без стрельбы. — Виктор нагнулся и подобрал валяющийся пистолет убитого. В обойме оставалось четыре патрона. На стволе был отличный глушитель. Виктор поманил к себе высокого и сказал обоим: — Я прошу вас об одолжении, но вы можете отказаться, и я не буду в претензии.

— Что? — спросил высокий.

— Эти два корсиканца сейчас там, у дома. Один, наверное, следит за главной дорогой, второй, скорее всего, за домом в саду. Трудно сказать, где именно. Англичанин будет прятаться где-то около дома. Я уверен, что корсиканцы меня не убьют. Они будут следить за мной, но стрелять не станут.

—Но ведь этот, — сказал раненый, кивая на убитого — выстрелил не раздумывая.

— Эти корсиканцы знают меня в лицо. Он увидел, что ты — это не я.

План был ясен: Виктор становился приманкой. Он пройдет не таясь по круглой площадке перед домом и свернет в сад. Партизаны должны идти следом, скрываясь за деревьями. Если догадка фонтана верна, корсиканцы себя обнаружат. И тогда партизаны их обезвредят. Или убьют без шума. Не страшно — эти корсиканцы убивали итальянцев во время войны.

По тому же плану предстояло действовать на дороге, ведущей от главных ворот: партизаны должны будут забежать за ограждение дома и встретить его на разъезде в четверти мили отсюда. Где-то на полпути между круглой площадкой перед домом и воротами скрывается третий, и последний, корсиканец.

Такая расстановка была бы логичной, а Стоун всегда действовал очень логично. И тщательно. Он наверняка перекрыл бы все дороги.

— Вам вовсе не обязательно это для меня делать, — предупредил их Виктор. — Конечно, я вам хорошо заплачу, но я понимаю...

— Держи при себе свой деньги, — прервал его раненый, поглядев на товарища. — Тебе не обязательно было делать то, что ты только что сделал для меня.

— Там в конюшне есть телефон. Мне надо позвонить Барцини. Потом мы пойдем к воротам.

Его предположение подтвердилось. Стоун действительно контролировал обе дороги и сад. Троих корсиканцев лишили жизни партизанские ножи.

Они встретились в конюшне. Фонтин не сомневался, что Стоун видел его, лежа в траве около дома. И смотрел, как жертва бродит по месту казни: возвращение было для него мучительным. Лох-Торридон научил обоих предвидеть возможную реакцию противника. Эти было эффективным оружием.

— Где ваша машина? — спросил Виктор у партизан.

— У северных ворот, — ответил высокий.

— Я вас благодарю. Ты сходи к врачу. Барцини скажет, куда мне направить свою благодарность в более весомой форме.

— Ты хочешь взять англичанина сам?

— Это будет нетрудно. У него одна рука. И нет больше помощников. Мы с Барцини знаем, что делать. Сходите к врачу.

— До свидания, синьор, — сказал высокий. — Наши долги оплачены. Старику Барцини. И возможно, вам. Фонтини-Кристи были добрыми хозяевами на этой земле.

— Я благодарю вас.

Партизаны поклонились и поспешили по аллее к северным воротам. Фонтин направился к конюшне и вошел через боковую дверь. Миновал стойла, спаленку Барцини, лошадей и оказался в мастерской. Нашел деревянный ящик и стал складывать в него вожжи, уздечки, сбруи, заржавленные подковы и снятые со стены грамоты за призовых лошадей. Затем подошел к телефонному аппарату у стены и нажал на кнопку.

— Все в порядке, старина.

— Слава Богу.

— Как там наш, англичанин?

— Ждет у площадки перед домом, в траве спрятался. Он на насыпи. На том самом месте... — Барцини осекся.

— Я понял. Я иду к тебе. Ты знаешь, что делать... Запомни, у двери говори погромче, помедленнее. Англичанин давно не слышал итальянской речи.

— Старики обычно говорят громче, чем нужно, — сказал Барцини, усмехнувшись. — Мы же плохо слышим и думаем, что все вокруг тоже глухие.

Фонтин положил трубку и проверил пистолет за поясом. Он свинтил глушитель и сунул пистолет в карман. Потом подхватил ящик и вышел, из мастерской.

Он медленно шел по аллее к круглой площадке перед домом, огороженной высокой насыпью. У ступенек крыльца, встав прямо в секторе света, струящегося из окон, он остановился отдохнуть, всем своим видом давая понять, что ноша очень тяжелая.

Затем поднялся по мраморным ступенькам к тяжелой Двустворчатой двери. И, подойдя, сделал самое естественное движение: ударил в дверь носком ботинка.

Барцини тут же открыл. Они, как ни в чем не бывало, обменялись несколькими фразами. Старик говорил громко:

— Вы уверены, что вам больше ничего не нужно, хозяин? Может быть, заварить вам чаю или сварить кофе?

— Нет, спасибо, дружище. Иди-ка спать. Нам предстоит большая работа утром.

— Ладно. Сегодня лошадям надо задать корму пораньше. — Барцини прошел мимо Виктора, спустился по ступенькам и пошел по аллее в сторону конюшни.

Виктор стоял в просторной прихожей. Все здесь былой как и раньше. Немцы все-таки понимали, что не стоит осквернять подлинную красоту. Он направился в затемненное южное крыло, через огромную гостиную в кабинет отца. Оказавшись в родных стенах, он почувствовал, как сжимается от боли души, как перехватывает горло.

Он вошел в кабинет отца. Святая святых Савароне.

Инстинктивно свернул вправо: письменный стол стоял на прежнем месте. Виктор опустил ящик на пол и зажег настольную лампу под темно-зеленым абажуром — он хорошо ее помнил. Ничто здесь не изменилось.

Он сел в отцовское кресло и вытащил пистолет из кармана. Положил на стол, позади ящика, так, чтобы нельзя было разглядеть от двери.

Началось томительное ожидание. Во второй раз его жизнь находилась в руках Барцини. Надежнее рук не бывает. Ибо Барцини отправился не в конюшню. Он пойдет по аллее, свернет в лес, под покровом ночи вернется в сад и притаится за домом. Затем проникнет в дом через дверь на задней террасе и будет дожидаться появления англичанина.

Стоун был в ловушке.

Текли минуты. Фонтин стал рассеянно выдвигать ящики стола. Он нашел бланки вермахта и стал методично размещать их маленькими стопочками на столе, словно раскладывая пасьянс гигантскими пустыми картами!

Он ждал.

Сначала он ничего не услышал. Скорее ощутил чье то присутствие. Ошибиться было невозможно. Оно наполняло пространство между ним и вошедшим в дом.Затем тишину нарушил скрип половицы, потом до его слуха донесся звук далеких шагов: вошедший уже не таился. Рука Фонтина потянулась к пистолету.

И вдруг из тьмы полетело что-то светлое. Прямо в него. Виктор отшатнулся, не спуская глаз с предмета, который истекал кровью. Ужасный предмет с тяжелым стуком шмякнулся об стол и выкатился на свет.

Фонтин выдохнул: мгновенно навалилась дурнота.

Это была кисть человеческой руки. Правая кисть, грубо отсеченная от запястья. Пальцы были старые, кожа иссохшая, дряблая, стариковские пальцы скрючены, словно крабьи клешни.

Рука Гвидо Барцини. Ее забросил сюда маньяк, который сам лишился руки на пирсе в Челле-Лигуре.

Виктор вскочил со стула, стараясь справиться с дурнотой, и потянулся к пистолету.

— Не шевелись! Еще одно движение — и ты мертвец! — прокричал Стоун по-английски. Он спрятался в тени, за высоким креслом в углу кабинета.

Виктор убрал руку. Надо заставить себя думать. Чтобы выжить.

— Ты убил его?

— Его найдут в лесу. Странно, что я его обнаружил там, не правда ли?

Фонтин выслушал страшное сообщение не пошевелившись, сдерживая чувства.

— Еще более странно то, — сказал он спокойно, — что его обнаружил не твой корсиканец.

Глаза Стоуна вспыхнули. Только на мгновение. Он все понял.

— Ну да, ты шел так смело! Я это подозревал. — Англичанин кивнул. — Да, ты мог это сделать. Ты мог их убрать.

— Не я. Другие.

— Знаешь, Фонтин, не надо вешать мне лапшу на уши.

— А с какой стати ты мне не веришь?

— Потому что если бы у тебя были подручные, ты бы не послал старика на последнее задание. Это же глупо. Ты хоть и самодовольный сукин сын, но не идиот! Ну вот, мы одни. Ты, я и этот ящик. Боже! Где же ты его прятал, хотел бы я знать! Сколько людей за ним охотилось!

— Значит, ты заключил сделку с Донатти?

— Это он так считает. Странно, не правда ли? Ты лишил меня всего в жизни. Я приехал из Ливерпуля голодранцем, я карабкался по служебной лестнице, а ты тогда, пять лет назад, на пирсе, все разрушил. И теперь я все себе вернул, да еще с лихвой. Я, может, теперь могу объявить такой аукцион, о каком еще никто и не слышал.

— И что ты собираешься выставить на этом аукционе? Выцветшие грамоты конных заводов? Старые вожжи?

Стоун снял свой пистолет с предохранителя. Черная перчатка с силой опустилась на спинку кресла. Глаза злобно засверкали.

— Шутить изволишь!

— Я не шучу. Я же не идиот — ты сам сказал. И тебе не суждено нажать на спусковой крючок. Тебе дали только один шанс — доставить по назначению содержимое ларца. Если ты не исполнишь этого, тут же будет подписан новый ордер на казнь. Могущественные люди, которые наняли тебя пять лет назад, не любят, когда остаются компрометирующие улики. — Заткнись! Замолчи! — Стоун в ярости грохнул своей черной клешней о спинку кресла. — Ты меня не купишь, сволочь, своими уловками. Я их знал задолго до того, как ты в первый раз услышал о «Лох-Торридоне».

— В основе стратегии «Лох-Торридона» лежали ошибки.Ошибки в расчетах. Ошибки в управлении. Развал любой ценой. Помнишь? Такова была основная идея этого плана. — Фонтин сделал шаг назад, оттолкнув кресло ногой и беспомощно разведя руками. — Давай. Посмотри сам. Ты же не убьешь меня, пока не увидишь, чего тебе будет стоить пуля.

— Назад! Еще дальше! — Стоун обошел стул, его неподвижная правая кисть торчала перед ним точно копье. Левой рукой он крепко сжимал пистолет с поднятый предохранителем. Малейшее движение пальца, прижатого к спусковому крючку, — и острая иголочка бойка ударит по капсюлю.

Виктор повиновался, скосив глаза на свой пистолет! Его время придет. Или придет, или ему конец.

Англичанин подошел к письменному столу, каждый шаг выдавал в нем человека, сгорающего от ненависти, в любую минуту готового убить. Он отвел взгляд от Фонтина и взглянул на стол. На обезображенную окровавленную руку Гвидо Барцини. На ящик. На груду хлама в ящике.

— Нет, — прошептал он. — Не-ет!

Время пришло: в глазах Стоуна застыл ужас от страшного открытия. Другого времени не будет.

Виктор перемахнул через стол, пытаясь перехватить направленный на него пистолет. Ствол дрогнул лишь на долю секунды. Но на большее он и не мог надеяться.

Его оглушил выстрел, но он успел отвести ствол. На несколько дюймов, однако и этого было вполне достаточно. Пуля попала в стол, брызнули щепки. Виктор схватил Стоуна за запястье и изо всех сил начал выкручивать его влево, и чувствуя и не чувствуя удары по лицу и шее, наносимые тяжелой рукой в перчатке. Стоун лягнул правым коленом Фонтина в пах и в живот, но тот не выпускал пистолет. Англичанин завизжал в приступе безумия. Его нельзя одолеть грубой физической силой.

Виктор сделал единственное, что ему оставалось. На мгновение он прекратил всякое сопротивление, затем дернул запястье своего врага вперед, словно хотел ударить самого себя пистолетом в живот. Когда оружие уже было вонзилось ему в пиджак, он вдруг выкрутил руку Стоуна — пистолет задрался дулом вверх, — и что есть силы дернул.

Грохнул второй выстрел. На секунду Фонтин ослеп, кожа лица онемела от порохового ожога, и он подумал, что убит.

Но тут же почувствовал, как Джеффри Стоун медленно оседает вниз и тянет его за собой.

Он открыл глаза. Пуля вошла в нижнюю челюсть Стоуна и прошила насквозь череп, оставив в верхней части головы рваное отверстие.

Рядом с кровоточащей, развороченной головой Стоуна на полу лежала отрубленная рука Гвидо Барцини.

Фонтин перенес тело Барцини из леса в конюшню. Положил изуродованный труп на кровать в спальне и накрыл его простыней. Он не помнил, сколько простоем над телом, пытаясь осмыслить боль, ужас и любовь.

В Кампо-ди-Фьори было тихо. Тайна похоронена, и ему уже не суждено ее раскрыть. Савароне не захотел поделиться с ним загадкой Салоник. И сын Савароне больше не будет ломать над ней голову. Пусть это делают другие, если им хочется. Пусть ею займется Тиг. А он выходит из игры.

Виктор спустился по северной аллее от конюшни к, круглой площадке перед домом и сел в свою машину. Наступил рассвет. Оранжевое летнее солнце осветило итальянские поля и леса. Он в последний раз взглянул на дом своего детства и юности и повернул ключ зажигания.

Мимо неслись деревья, слившись в сплошную зелено-оранжево-желто-белую ленту. Он поглядел на спидометр. Больше восьмидесяти. Восемьдесят пять километров в час на извилистой лесной дороге, ведущей к воротам имения, Надо сбавить скорость. Это опасное лихачество. Но тело отказывалось подчиниться мозгу.

Боже! Надо бежать отсюда!

Впереди узкая дорога резко уходила вправо: начался участок длинного поворота, за которым были ворота. В прежние дни — много лет назад — было принято сигналить, подъезжая к этому повороту. Теперь такой необходимости не было. И он с облегчением почувствовал, как правая ступня отпустила педаль газа. Инстинкт все же не подвел его. Тем не менее, он вошел в вираж на скорости пятьдесят километров в час, и шины завизжали, когда он выровнял машину на прямом участке перед воротами. Здесь он машинально прибавил газу. Сейчас он выедет за ворота и свернет на шоссе к Варесе. А дальше — Милан.

А там и Лондон!

Сначала он даже не понял, что это. Кто это. Мысли его были далеко, глаза устремлены на дорогу. Он лишь осознал, что резко нажал на тормоз, и его бросило ц8 руль так, что он едва не врезался головой в лобовое стекло. Автомобиль кинуло в сторону, шины завизжали, из-под колес вырвались клубы дорожной пыли. Машина юзом прошла мимо ворот, остановившись в нескольких шагах от двух черных лимузинов, которые появились неизвестно откуда и перегородили дорогу сразу за каменными столбами.

Его отбросило назад. Машина сотряслась от внезапной резкой остановки. Фонтину понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Чудом удалось избежать прямого столкновения. Он поморгал, обретая зрение. И ярость сменилась изумлением от того, что он увидел.

Рядом с двумя черными лимузинами стояли пятеро мужчин в черных костюмах с белыми воротничками. Они невозмутимо смотрели на него. Задняя дверца стоящего справа лимузина открылась, и вышел шестой. На вид ему было около шестидесяти. Он был в черном одеянии священника.

В волосах у него серебрилась седая прядь.

Глава 17

У кардинала был взгляд фанатика и напряженные отрывистые интонации помешанного. Он двигался медленно, плавно, не позволяя аудитории отвлечься. Он был одновременно и смешон и страшен. Держался с тщательно отрепетированным величием — плод многолетнего пребывания в коридорах-Ватикана. Орел, который питается воробьями. Он был выше праведности, он сам был праведность.

При виде его Виктор потерял самообладание. То, что этот убийца в сутане приблизился к Кампо-ди-Фьори, было кощунством, которого он не мог вынести. Виктор бросился на зловещего кардинала. Чувство благоразумия, инстинкт самосохранения и здравый смысл его покинули.

Священники были готовы к этому. Они сомкнулись в ряд, преградив ему дорогу. Схватили и заломили руки за спину. Чьи-то железные пальцы вцепились ему в горло, запрокинули голову, и он задохнулся, лишившись речи — но не зрения и слуха.

— Машина, — тихо приказал Донатти.

Двое священников бросились к взятой напрокат машине и начали ее обыскивать. Виктор слышал, как они открыли все дверцы, капот и багажник. Потом затрещала разрываемая обивка сидений и заскрежетал металл: машину буквально раздирали в клочья. Обыск продолжался минут пятнадцать. Все это время Фонтин и кардинал смотрели друг другу в глаза. Только в конце обыска церковник взглянул на автомобиль. Оба священника подбежали и произнесли одновременно:

— Ничего нет, ваше преосвященство. Донатти сделал знак священнику, державшему Виктора за горло. Тот ослабил захват. Фонтин несколько раз сглотнул. Руки все еще были заломлены за спину. Кардинал заговорил:

— Константинские еретики сделали удачный выбор. Кампо-ди-Фьори. Логово врагов Христа.

— Зверь! Палач! — прохрипел Виктор. Мышцы шей и трахея страшно болели. — Ты уничтожил нашу семью? Я тебя видел.

— Да. Я подозревал, что ты где-то скрываешься. — Kapдинал говорил с холодной злобой. — Я бы сам пустил вход оружие, если бы это было необходимо. И в этом смысле ты прав. С точки зрения теологии я был палачом. — Я.Глаза Донатти расширились. — Где ларец из Салоник?

— Я не знаю.

— Ты мне скажешь, еретик! Уж поверь на слово благочестивому священнику. У тебя нет другого выбора.

— Вы удерживаете меня против моей воли, — ответил Фонтин холодно. — Во имя Господа, я полагаю.

— Во имя сохранения Матери-Церкви. Нет закона выше этого закона! Отвечай, где груз из Салоник?

Эти глаза, этот пронзительный, высокий голос вызвал ли воспоминания далекого прошлого: маленький мальчик стоит у приоткрытой двери кабинета...

— Если тебе так важно было это узнать, зачем же ты убил моего отца?! Он был единственным, кто знал...

— Лжешь! Ты лжешь! — Донатти осекся, его губы дрожали.

Фонтин понял. Он попал в больное место. Произошла чудовищная ошибка, и кардинал до сих пор был не в силах в этом себе признаться.

— Ты знаешь, что это правда, — сказал Виктор тихо. Теперь ты точно знаешь, что это правда, и не можешь смириться с этим. Но почему? Почему ты убил его?

Священник понизил голос.

— Нас обманули враги Христа. Ксенопские еретики солгали нам! — И Донатти снова возопил: — А Савароне Фонтини-Кристи передал нам эту ложь!

— Какую ложь он мог вам передать? Вы же не верили ему даже тогда, когда он говорил правду!

И снова кардинал затрепетал. Он заговорил глухо, почти неслышно:

— Из Салоник отправились два грузовых состава. С разницей в три дня. О первом мы ничего не знали, второй же мы перехватили в Монфальконе, не дав Фонтини-Кристи возможности его встретить. Но мы не знали, что он уже встретил тот первый поезд. И теперь ты нам скажешь то, что мы хотим узнать. Что мы должны узнать.

— Я не могу дать то, чего у меня нет. Донатти взглянул на священников и произнес единственное слово:

— Начинайте!

Виктор так и не смог потом вспомнить, сколько времени это продолжалось, ибо времени не было — только боль. Его втащили через ворота на территорию Кампо-ди-Фьори и поволокли в лес. Там святые отцы приступили к пытке. Они начали с ноги, сняв с нее ботинок. Они сломали ему поочередно все пальцы, выворачивали ему лодыжки, пока кости не треснули. Потом голени, колени и бедра: их били, крушили, ломали. Потом пах и живот... О Боже! Он молил о смерти! И неизменно сквозь пелену своих слез он видел над собой зловещий силуэт священника папской курии с проседью в черных волосах.

— Ты скажешь! Скажешь! Враг Христов! Ему вывернули руки из суставов, запястья сгибали до тех пор, пока не лопнули сосуды и алая кровь не проступила сквозь кожу. Наступали мгновения блаженной пустоты, которые обрывались размашистыми хлопками по щекам, приводившими его в чувство.

— Скажи! Скажи! — Слова эти превратились в сотни и тысячи маленьких молоточков, в эхо эха. — Скажи! Враг Христов!

И снова Виктор проваливался в пустоту. И сквозь темные туннели чувства он ощущал, что колышется на волнах, взмыв над землей. Он парил и в глубинах сознания понимал, что это значит: смерть рядом.

Ему сломали еще одну кость, но он этого уже не почувствовал. Ощущения покинули его.

Но слова, произнесенные откуда-то издалека, сверху, нараспев, он услышал:

— In nomine Patris, et Filii et Spiritus sancti. Amen. Dominus vobiscum... Его причастили. И оставили умирать.

Потом он снова парил. Волны, воздух. И голоса, неясные, далекие, почти неслышные. И прикосновения. Он чувствовал эти прикосновения, и от каждого тело пронзала боль. Но это были не пытки. И голоса, звучащие вдали, не были голосами его мучителей.

Наконец размытые очертания лиц и фигур обрели четкость. Он лежал в белой комнате. Чуть поодаль он заметил сверкающие бутылочки с трубками, подвешенные в воздухе.

Над собой он увидел лицо. Лицо, которое, он знал, ему уже не суждено было увидеть снова. То, что осталось от его сознания, играло с ним страшные шутки.

Лицо было залито слезами.

Жена. Джейн прошептала:

— Любимый мой. Любимый. О Господи, что они стобой сделали!

Ее красивое лицо было рядом. Ее щека прикоснулась к его щеке.

Боль ушла.

Виктора нашли обеспокоенные его исчезновением сотрудники МИ-6. Священники бросили его в машине, довезли до круглой площадки перед домом и оставили умирать в Кампо-ди-Фьори. Врачи не смогли объяснить, почему он все-таки не умер. Он должен был умереть. Его выздоровление затянется на многие месяцы, может быть, годы. И по правде сказать, он никогда полностью не поправится. Но при должном уходе восстановится деятельность рук и ног, он сможет ходить, и это само по себе будет чудом.

К концу восьмой недели он уже мог сидеть. Он завершил свои дела с репарационным судом в Риме. Земля, заводы, все имущество было продано за семьдесят пять миллионов фунтов стерлингов. Но, как он и обещал себе, сделка не затрагивала Кампо-ди-Фьори.

Он сделал особое распоряжение относительно Кампо-ди-Фьори через надежного адвоката в Милане. Имение тоже должно быть продано, но он не желает знать имени покупателя. Были выдвинуты два строжайших условия: покупатель не должен иметь в прошлом никаких связей с итальянскими фашистами. И никоим образом не должен иметь отношение к какой бы то ни было религиозной организации.

На девятой неделе из Лондона по распоряжению своего правительства прилетел некий англичанин.

Сэр Энтони Бревурт стоял у изголовья кровати Фонтина, плотно сжав губы. Он смотрел сочувственно, но не без суровости.

— Донатти мертв. Он выбросился с балюстрады собора Святого Петра. Никто не скорбит по нему. Курия в наименьшей степени.

— Да, мне это известно. В конце — акт безумия.

— Все пятеро священников, которые были с ним, понесли наказание. Троих судили и приговорили к многолетнему тюремному заключению. Двое других отбывают пожизненный срок в Трансваале. То, что было совершено от имени церкви, привело ее отцов в ужас.

— Мне кажется, что слишком часто церковь терпит под своей сенью фанатиков, а потом с изумлением взирает на то, что те творят, и удивляется, что эти преступления вершились «от имени нашей церкви». Это относится не только к Риму. Пышные одежды часто затмевают цели, не так ли? Это относится и к правительствам тоже. Я жду ответа на свои вопросы!

Бревурт заморгал и в ответ на гневный взрыв Фонтина быстро, почти механически, сказал:

— Я готов сообщить вам все, что знаю. Мне дали инструкции ничего от вас не утаивать.

— Прежде всего меня интересует Стоун. Мне объяснили происхождение ордера на казнь. Но я хочу знать все остальное. Все!

— Вам очень точно все изложили. Я поначалу вам не доверял. Я был уверен, что, когда вы впервые прибыли в Лондон, вы просто решили ничего нам не рассказывать о поезде из Салоник. И я подумал, что вы сами попытаетесь начать поиски и играть ради своей выгоды. Мы этого допустить не могли.

— И Стоун докладывал вам о моих действиях?

— Обо всем. Вы совершили одиннадцать перелетов на континент и один в Лиссабон. С помощью Стоуна мы обеспечивали вам прикрытие. Если бы вы провалились, мы были готовы вести переговоры о том, чтобы обменять вас.

— А что, если бы меня убили?

— В самом начале такой риск был, и мы это учитывали, но потом перевесило то соображение, что вы можете дать деру и вступить с кем-то в контакт, так или иначе связанный с Салониками. И в июне сорок второго, после бомбежки в Оксфордшире, Тиг решил больше не пускать вас на континент.

— Что случилось в Оксфордшире? Этот священник — если он и впрямь был священником, — который направил на военный городок немецкие бомбардировщики, был греком. Из Ксенопского ордена. Ваша клиентура, надо понимать.

Бревурт сжал губы и глубоко вздохнул. Приходилось делать признания, которые смущали его.

— Опять Стоун. Немцы в течение двух лет пытались обнаружить месторасположение секретной базы в Оксфордшире. Он осуществил утечку точных координат в Берлин и одновременно заключил свою собственную сделку с греками. Он убедил их, что вас можно сломить. Стоило попытаться: сломленный человек может заговорить. Ему самому было ровным счетом наплевать на Салоники, но налет служил его главной цели. Он подсадил фанатика-священника в лагерь и все устроил.

— Бога ради, зачем?

— Чтобы убить вашу жену. Если бы она погибла или была бы тяжело ранена, он полагал, что вы возненавидите англичан и уйдете из МИ-6. Он был по-своему прав. Вы ведь почти так и поступили, не правда ли? Он вас ненавидел: винил вас в том, что рухнула его блестящая карьера. Насколько я понимаю, он предпринял попытку задержать вас в Лондоне в тот вечер.

Виктор припомнил ту ужасную ночь. Стоун, этот методичный психопат, рассчитал все до минуты, прикинул даже скорость машины на ночном шоссе. Фонтин потянулся к сигаретам на тумбочке.

— Последний вопрос. И не лгите. Что было в том поезде из Салоник?

Бревурт отошел от кровати. Он приблизился к окну и некоторое время стоял молча.

— Рукописи, которые, будучи обнародованными, могут посеять ужасную смуту в религиозном мире. Точнее сказать, они внесли бы раскол в христианское сообщество. Начались бы взаимные обвинения и препирательства, и правительствам мировых держав пришлось бы выбирать, чью принять сторону. Кроме того, окажись документы в руках противника, они бы могли стать мощным идеологическим оружием!

— Древние рукописи способны произвести такой эффект? — спросил Фонтин.

— Эти рукописи — способны! — ответил Бревурт, отворачиваясь от окна. — Вы когда-нибудь слышали о догмате филиокве?

Виктор затянулся. Он вернулся на многие годы назад, к урокам детства.

— Это часть никейского «Символа веры»[5].

— Точнее говоря, никейского «Символа веры» 381 года. Ведь было множество соборов, и в «Символ веры» постоянно вносились поправки. Филиокве — позднейшее добавление, которое раз и навсегда установило, что Христос единосущ с Богом. Восточные церкви отвергают этот догмат как ошибочный. Ибо для восточных церквей, особенно для сектантов, последователей священника Ария, Христос, сын Божий, был учителем, и его божественность вовсе не тождественна божественности Создателя. В те времена они просто не могли допустить и мысли о таком тождестве. Когда же догмат филиокве был впервые предложен, Константинская патриархия посчитала, что это изменение христианской доктрины в угоду Риму. Это был своего рода теологический символ, оправдывающий политику «разделяй и властвуй» на новых территориях. Они оказались правы. Священная Римская империя стала мировой сверхдержавой — для тех времен. Ее влияние распространялось повсеместно на основании этого догмата и вытекающего из него специфического понимания божественности Христа: завоевывай во имя Христа. — Бревурт замолчал, словно ища подходящие слова. Он медленно вернулся к постели.

— Значит, документы в том ларце, — сказал Виктор, — опровергают догмат филиокве. Если так, то они ставят под сомнение самые основы римской католической церкви, а соответственно, и тот раскол христианского мира, который вследствие этого произошел.

— Да, именно так, — тихо ответил Бревурт. — В совокупности эти документы называются опровержением... опровержением филиокве. Они содержат соглашения" подписанные королями и кесарями в шестом веке в Испании, где возникла идея филиокве в силу, как полагают многие, сугубо политических соображений. Другие же усматривают здесь пример так называемой «геологической коррупции»... Но если бы значение этих документов ограничивалось только этим, мир бы еще устоял. Это все теологические тонкости, предмет для споров среди библиоведов. Но в них, боюсь, таится куда большая опасность! В своем стремлении доказать неверность филиокве патрйя архия направила своих священников исследовать святую землю, встретиться с арамейскими учеными, найти все когда-либо существовавшие сведения о Христе. И они раскопали больше, чем надеялись найти. Были слухи о свитках, написанных чуть раньше и чуть позже границы первого века. Посланцы напали на след этих свитков, кое-что обнаружили и привезли в Константину. Говорят, что один арамейский свиток вызывает весьма серьезные сомнения относительно человека по имени Иисус. Возможно, такого человека вовсе не существовало.

* * *

Океанский лайнер вошел в воды Ла-Манша. Фонтин стоял у перил и смотрел на небо Саутгемптона. С ним рядом стояла Джейн, нежно обняв рукой его талию и положив другую на его ладонь. Костыли с большими металлическими зажимами, которые застегивались на локте, покоились слева: полированная поверхность стальных полукруглых подмышников блестела на солнце. Он сам сконструировал эти костыли. Если уж ему необходимо, как уверяют врачи, ходить с костылями целый год, то лучше усовершенствовать те уродливые палки, которые выпускает промышленность.

Двое их сыновей, Эндрю и Адриан, были с няней из Данблейна, которая решила отправиться в Америку вместе с Фонтинами.

Италия, Кампо-ди-Фьори, поезд из Салоник — все это осталось в прошлом. Несущие катастрофу рукописи, извлеченные из архива ксенопских монахов, были похоронены где-то на бескрайних просторах итальянских Альп. Похоронены на тысячелетия, а может быть, и навсегда.

Лучше уж так. Мир пережил эру уничтожения и сомнения. Разум требовал восстановить покой, хотя бы временный, пусть даже внешний. Сейчас не время для ларца из Салоник.

Будущее наступило с первыми лучами полуденного солнца, заигравшего на волнах Ла-Манша. Виктор склонился к жене и прижался лицом к ее щеке. Оба молчали.

Вдруг с палубы донесся шум. Близнецы затеяли ссору. Эндрю рассердился на Адриана. Мальчики тузили друг друга. Фонтин улыбнулся: «Дети...»

Книга вторая