Тут у меня всякая жалость к нему сразу пропала — ну не люблю я, когда умные люди такую ерунду начинают нести.
— Николаич, — говорю я ему эдак вежливо, — хочешь, я тебе объясню, зачем капитан тебя требовал?
— Потому что я один знаю как выглядит Попугай и карта, — отвечает.
— А то, — говорю, — без тебя он попугая с жирафой спутает. Дурак ты, Николаич. Он не хотел тебя тут с Катькой оставлять, вот и все.
— Ладно тебе, — огрызается Левка, — при чем тут Катька…
— А при том, — говорю. — Он как прикинул, что это командировка не на день и даже не на два — сразу о ней подумал. И о том, что ты здесь будешь с ней все это время. А парень он шебутной, ты же сам знаешь. Вот и решил тебя к себе пристегнуть. Вроде как спокойнее.
Вижу, он уже не так убивается. Значит, проняли его мои слова.
— Ты правда так думаешь? — спрашивает.
— Зуб даю, — отвечаю. — Ты мне лучше скажи, что ты Жорке-то на уши повесил.
И вот тут он меня удивил — без дураков удивил.
— Правду рассказал, — говорит. — Как в Москву ездил, как конфеты эти искал, как с урками дрался. Только про тебя не рассказал — что ты меня прикрывал, и про Анцыферовых.
— Про каких Анцыферовых? — спрашиваю тупо. А сам думаю — не, про меня ты мог и не рассказывать, Жорка и сам допрет, мужик-то с соображением.
— Знакомые одни, — машет он рукой, — на рынке случайно встретились.
Молчу, не знаю, что на это сказать. А он видит, что у меня рожа кислая стала, и говорит:
— Да ладно, Василий, не переживай. Товарищ Жером меня не очень-то и ругал.
Ага, думаю, чего тут ругать, напишет бумажку — и погонят нас отсюда — Левку обратно в лагерь, меня — в окопы.
— Даже сказал, что ожидал чего-то подобного, но не от меня.
— От меня, что ли?
Пожимает Левка плечами — и такое у него сразу лицо становится растерянное, ну точно, как у ребенка несмышленого.
— Он не уточнил. Но по его словам выходит, что плох тот диверсант, который не попробует хоть раз сходить в самоволку, воспользовавшись полученными умениями. И еще, я так понял, дырку эту в заборе не случайно не заделывают.
Тут он меня совсем с толку сбил.
— Так что, говорю, правда не ругал, что ли?
Он смеется эдак невесело.
— Ругал, ругал. Только не за то. За то, что план заранее не продумал. Что документами не обзавелся — на случай, если бы меня милиция остановила. За то, что второго бандита не вырубил… короче, много за что.
Да, думаю, непростой человек этот Жора. Может, и правда. Сойдется, и не станет он писать бумажку?
Ну, так и вышло. Никто о Левкиной самоволке ничего не узнал. Только на следующий день гонял нас Жорка нещадно, хотя и знал, что мы оба совсем не спали. А может, специально так делал, кто его поймет. На рукопашке метелил Левку, Сидорову козу, да и я от него пару раз таких плюх в голову словил, как никогда раньше. Так что может, и специально. Бегали с полной выкладкой по пятнадцать кэмэ, а после бессонной ночи это удовольствие еще то. Но зато — никаких бумажек и никаких разговоров в особом отделе. По мне так оно и лучше.
К вечеру мы были почти неживые, а у Левки к тому же еще под глазом фингал красовался — это его Жорка коленом приложил. Но зря, что ли, он все эти муки терпел? (я-то зря, честное слово — бабка моя покойница говорила в таких случаях — "в чужом пиру похмелье"). Вымылся, побрился, переоделся в чистое, взял свой букет и конфеты и поперся Катерину поздравлять.
Я лежу на койке, радуюсь, что живой и кости все целы, и только слышу — он в соседнюю дверь — стук-стук. И Катеринин голос — жур-жур-жур. И Левка чего-то там бормочет — быр-быр-быр. И так довольно долго они там журчали и бормотали, я даже засыпать стал.
А потом дверь распахивается, и на пороге Левка, без букета, с фингалом — но счастливый, как австралийский кенгуру. Нет, вы не подумайте, я никогда этих кенгуру не видал, это у нас взводный, Витя Хвастов, которого потом фрицы из шмайсеров покрошили, так любил приговаривать — счастливый, как кенгуру, дохлый, как кенгуру, тупой, как кенгуру… Вот Николаич и был похож на такое кенгуру — счастье у него только что из ушей не брызгало.
— Собирайся, — говорит, — Василий, нас Катерина в гости зовет, деньрождение праздновать.
Она, оказывается, пока нас Жорка и в хвост и в гриву гонял, пошла на кухню и с Зинкой моей договорилась — та ей муки дала, капустки, сковородку выделила, маслица — в общем, что нужно, чтобы испечь пироги. Какая Зинка, спрашиваете? А я не рассказывал? Ну, так я о личном не очень люблю. Повариха одна, я к ней с первого дня симпатию почувствовал. Мы с ней встречались тайно, я же не пацан какой, чтобы все свои сердечные дела напоказ выставлять, как эти петухи, Сашка с Николаичем… А продукты, которые она мне совала, я карточным выигрышем объяснял — мол, у повара выигрываю. Знал, что никто проверять не станет, хотя повар тот, Ашот Вазгенович, был мужик до того ушлый, что я с ним не то, что в карты — я бы и в шахматы с ним играть не сел, поостерегся.
Короче, испекла Катерина пирогов и зовет нас чай пить. Ну, приходим мы оба — Левкин букет стоит в трехлитровой банке на окне, и такой он огромный, что пол-окна загораживает. На столе — пироги, а на самом видном месте — коробка с конфетами "Южная ночь". И как-то по всему понятно, что довольна Катерина его подарками, и не просто довольна — а очень! Ну, думаю, капитан госбезопасности, не вовремя ты в командировку упорхнул, и не зря так хотел Николаича с собой забрать. Пока ты там нужные для страны штучки-дрючки добываешь, Катерину у тебя уведут.
Николаич, похоже, ту же думку думает, потому что лицо у него становится совсем уж счастливое, аж до глуповатости. Но только не успевает он свое тактическое преимущество использовать, потому что в эту минуту в дверь вежливо так стучат и на пороге появляется дорогой наш товарищ командир Жора.
И тоже с цветами. Точнее — с одним цветком. Как этот цветок называется, я сказать не могу, но очень красивый. Такой… фиолетово-голубой, что ли. И протягивает он этот цветок Катерине, а потом целует ей ручку.
И Катерина становится цветом как те розы, что ей Николаич подарил. А у Левки все его глупое счастье с лица как тряпкой стирают, и опять он становится похож на кенгуру, только уже дохлого.
— Спасибо, — говорит Катерина тихо, — товарищ Жером. Жаль, поставить его некуда.
— Это не беда, — говорю я. — Сейчас чего-нибудь придумаем.
И быстрей-быстрей в нашу комнату, где у меня под кроватью пустая бутыль из-под самогона лежит. Как знал, что пригодится — не выкидывал. Наполняю ее водой, возвращаюсь обратно — там вроде все немножко подуспокоились. Командир вертит в руках коробку конфет, и я понимаю, что не зря Николаич ему всю правду выложил, совсем даже не зря. Потому что соври он тогда хоть что-нибудь, сейчас бы Жора ему учинил допрос с пристрастием, а может, не только ему, но и Катерине.
— Замечательные конфеты, — говорит Жора, наконец. — я такие ел последний раз лет десять назад.
Катерина смотрит на Левку, как бы спрашивая: что мне делать? А командир смотрит на нее, слегка усмехается и продолжает:
— Все нормально, Катя, не переживайте за Льва Николаевича. Он доложил мне о своих ночных похождениях, так что откуда взялись эти конфеты, я знаю.
Левка, гляжу, сейчас пол взглядом просверлит. Но Жора тему развивать не стал. Положил коробку обратно и пирожок с тарелки взял.
— Кстати, — говорит, — пирожков с капустой я тоже очень давно не пробовал.
Ну, и начали мы пить чай и есть пироги — вкусные, чего уж там. Зинка моя, конечно, не хуже печет, но она все ж таки повариха, а Катерина — медсестра.
— Эх, — говорю, — жаль, капитана с нами нету. Он поесть-то любит.
— Ничего, — отвечает Жора, — если все пройдет нормально, послезавтра капитан Шибанов вернется на базу.
— А долго нам еще учиться, товарищ Жером? — спрашивает Катерина.
— По уму если, то год. Только года этого у нас нет. Боюсь, что и месяца нет.
— Значит, недели две?
— Сроки операции определяю не я, — отвечает командир. — Многое зависит от того, с чем вернется капитан.
Тут Левка начинает что-то про себя бормотать — не по-русски и не по-немецки. Я ни слова не понимаю, но Жорины уроки дают себя знать — даже сейчас могу повторить, что он тогда сказал.
— Aut cum scuto, aut in scuto.[17]
— Ну да, — соглашается командир, — лучше бы, конечно, cum. В любом случае, сразу же после возвращения капитана вас ждет тот самый сюрприз, о котором я уже говорил.
… А сюрприз этот, ребята, оказался такой, что до сих пор в страшных снах мне снится. Я много чего повидал на свете: и в атаку ходил без патронов, и в рукопашку один против троих, и в грязи сутками лежал, пока по мне артиллерия фрицевская пристреливалась. Но все это я готов пережить снова, если понадобится. А вот сюрприз, который нам товарищ Жора устроил — не хочу. Один раз попробовал — и хватит с меня.
Было это, как сейчас помню, в пятницу. Шибанов в Ленинграде своем задержался — ожидали его в среду, а он вернулся только в четверг к вечеру. Вернулся злой, так что похоже было — ничего у него не вышло, зря только казенное топливо пожег. Но нам он, понятное дело, не докладывался, пошел к товарищу Жоре и о чем-то они там допоздна разговаривали. А наутро будят нас в половине шестого, ни завтрака, ничего — даже умыться как следует не дали — сажают в грузовик и везут на аэродром. Там уже ждет бомбардировщик ТБ-3 — огромная такая махина, хоть полк на нем перевози. А к нему сзади привязан маленький пузатый самолетик, выкрашенный в желто-зеленые защитные Цвета — деревянный, ребята! Деревянный, как табуретка!
Даже У-2, которые фрицы называли "рус фанэр", и то больше похожи на самолет, чем это изделие мебельной промышленности. Стоим, дивимся, а товарищ командир нам показывает — залезайте, мол. Не сомневайтесь, туда, туда. Ну, погрузились Ранцы с парашютами с собой, это уж как обычно. С какой, спрашиваю, высоты на этот раз прыгать будем?