На меня произвел самое большое впечатление не сам момент казни, а появление машин с подсудимыми – они сидят по два на дне кузова в каждой машине, руки связаны… некоторые жалко улыбаются. И вот они через несколько минут уже перестанут быть живыми существами. Это как-то странно и немного не укладывается в сознании»[55].
А далее курсант Шабалин, заканчивая свое письмо, словно спохватывается, что не те чувства им владеют. И жестко сам себя обрывает: «Ну да ладно, хватит об этом. Они получили то, что заслужили – собакам – собачья смерть»[56].
Константин Мосолов, педагог одного из блокадных ремесленных училищ, вел дневник вместе со своим маленьким сыном Котей. Непосредственно вечером 5 января 1946 года он оставил краткую запись безо всяких рефлексий: «…Котя, мама и папа пошли смотреть повешенных немцев. С одного краю Скотки, с другого – генерал Ремлингер. Вот где она смерть немецким захватчикам!»[57]
И вот имеющаяся в интернете документальная кинохроника под выразительным названием «Приговор народа», снятая операторами Е. Учителя[58] (А. Павловским сделана опись данного кинодокумента с фиксированными скриншотами). Смотрим, нажимая время от времени на паузу, чтобы успеть вглядеться в лица людей, пришедших к 11 утра в тот день на площадь перед «Гигантом».
Сначала – переполненный зал в Выборгском Дворце культуры. Гневно говорят свидетели… Камера задерживается на фигурах подсудимых. Но нам сейчас важны зрители. Звучит приговор, лица зрителей в основном угрюмы, внимательны, некоторые довольно улыбаются, некоторые растеряны, пытаются что-то выяснить у соседей. Крупным планом лицо старика – и такая в нем жажда расслышать каждое слово… Женщина подносит к глазам бинокль – старается увидеть реакцию осужденных на смерть… Площадь. Народ ее заполняет. На лицах нетерпение, любопытство.
До исполнения приговора остались секунды. Замерла тесная темная толпа… На саму казнь вместе с камерой смотрим издалека: машины быстро выехали из-под виселиц – и закачались люди-куклы… Волнами зашевелилась человеческая масса. Камера приближается – оказывается, волны сталкиваются друг с другом: одни стремятся туда, к виселицам, другие (их значительно меньше) пытается прорваться в противоположном направлении. А зрители – почти все вытягивают шеи, чтобы разглядеть, не упустить детали; но кто-то опускает глаза, втягивает голову в плечи, прячется за чьи-то спины. Крупным планом лицо пожилой женщины в очках – она что-то кричит, словно торжествует, провожая уходящих в ад.
Конечно же, ей было за что их ненавидеть! Ну, пусть не именно их – эти-то зверствовали не в Ленинграде, но ей предложили для эмоциональной разрядки, для удовлетворения жажды мести именно этих. Однако взрыв ненависти от ненависти не избавляет…
Рядом с женщиной – перепуганный подросток. Крупным планом спокойный, почти вальяжный, мужчина, возвышающийся над толпой. Рука заложена за борт френча…
Все действие возле «Гиганта» заняло на экране чуть больше минуты, но и на самом деле оно длилось не намного больше: началось (с того момента, как появились там грузовики с присужденными к смерти) в 10.55, закончилось в 11.07. Это время зафиксировано в записной книжке военного корреспондента П. Н. Лукницкого[59].
Двенадцатью минутами измеряется действо, которое послевоенная советская пропаганда провозгласила актом бесспорно справедливого возмездия.
Потом об этом событии предпочли забыть – понятно же, что не очень красиво оно выглядело. И в учебниках истории о нем не было ни слова. Книга Лукницкого с подробным описанием массового зрелища вышла только один раз, на излете оттепели – в 1968 году; при последующих же ее переизданиях вполне политкорректная глава № 26 под названием «Одиннадцать из миллиона» была из текста стыдливо изъята.
Однако в отдельных опубликованных в конце 1990-х текстах можно встретить отголоски события, происшедшего 5 января 1946 года у кинотеатрах «Гигант».
Как же давние впечатления отразились в человеческой памяти? Отпечатались, остались незыблемыми? Трансформировались? Изменилась ли со временем в сознании людей оценка самого события?
В 3-м томе «Записок об Анне Ахматовой» Л. К. Чуковская пересказала ахматовское воспоминание о визите к ней «одной знакомой дамы»: «– Она явилась ко мне в 46 году. Протягивает какие-то две бумажонки. “Комендант города посылает вам два билета на завтрашнее утро в гавань. Там будут вешать двоих немцев”. И очень настаивала, чтоб я шла… Я ей ответила: “Не сомневаюсь, что эти несчастные люди совершили ужасные преступления, и кара, которая их постигает, заслужена. Но я-то за какие преступления должна это видеть?”»[60]
(Опубликованный много позже дневник Л. В. Шапориной раскрывает имя «знакомой дамы» Ахматовой. Это писательница Н. Л. Дилакторская «приглашала ее приехать на казнь немцев, говоря: “Вас очень просят…”»[61])
Но вот рассказ человека – добровольного участника массового зрелища. В сборнике, посвященном юбилею Военно-Медицинской Академии, приведены воспоминания бывшего слушателя первого послевоенного выпуска Е. Ф. Селиванова. Неожиданно в них находим интересующую нас информацию.
«Была лекция – физика… Вскоре после ее начала по рядам прошла записка, неизвестно, кем написанная. В ней сообщалось, что сейчас на площади у кинотеатра «Гигант» должна состояться казнь эсесовцев. По мере продвижения записки то один, то другой, собирали книги, конспекты, стараясь не привлекать внимание, выходили из аудитории и направлялись к Финляндскому вокзалу. Трамваи по улице Комсомола уже не ходили. Это и понятно: по всей ширине улицы быстро шли и почти бежали люди, все в одном направлении – к кинотеатру “Гигант”.
В середине площади, почти на том месте, где потом был сооружен памятник М. И. Калинину, были сколочены четыре виселицы…
За угрюмой настороженностью лиц угадывалось воспоминание о страдании горожан, о гибели родных, близких, друзей…
Во время прочтения приговора генерал бормотал молитву. Барабанная дробь…
Виселица там, где сейчас памятник Калинину. В толпе угрюмая настороженность…
Во время чтения приговора генерал бормотал молитву. Барабанная дробь…
Потом какое-то вихревое движение толпы. Не было возможности сопротивляться потоку. К счастью, многих вынесло на ул. Комсомола. И выбравшись из толпы, мы бросились на занятия. Предстояло отсидеть еще семинар по основам марксизма-ленинизма…»[62].
Несколько лет назад, отмечая очередную годовщину снятия блокады, санкт-петербургские газеты и интернет проинформировали читателей и пользователей о том, как в 1946 году в Ленинграде «публично расправлялись с преступниками». На сайтах «Комсомольской правды» и «Независимой газеты» остались отдельные рассказы бывших детей блокады.
«…Когда бываю у кинотеатра «Гигант» (ныне это казино «Гигант-холл»), что на площади Калинина, перед глазами встает картина казни (сразу после победы) семерых немцев. Народу – море. Прямо у памятника Калинину виселицы стоят. Детская память цепкая, я даже фамилии двоих из фашистов запомнил. Крайний справа был рядовой Янике, он плакал, а генерал-полковник Ромлингер как рявкнет на него, и тот замолчал. Машины, на площадках которых они стояли, дернулись, и приговоренные повисли на веревках. Страшные это воспоминания, не дай бог кому пережить такое»[63].
«В день, когда это происходило, у мамы была смена на заводе. Но тетя Таня, наша соседка, пошла смотреть на казнь и взяла с собой меня. Мне было тогда одиннадцать лет. Мы пришли заранее, однако людей было очень много. Помню, толпа как-то странно шумела, будто все отчего-то волновались. Когда грузовик с виселицами поехал, немцы повисли и затрепыхались, я почему-то вдруг испугалась и спряталась за тетю Таню. Хотя фашистов ужасно ненавидела и всю войну хотела, чтобы их всех поубивали»[64].
Народный артист России Иван Краско рассказал корреспонденту:
«…Мне тогда было 15 лет, и это зрелище меня привлекало. Привезли преступников, собравшиеся на площади люди выкрикивали в их адрес проклятия – у многих из них фашисты убили близких. Меня поразило, что немцы держались мужественно. Лишь один перед казнью стал истошно кричать. Другой пытался его успокоить, а третий смотрел на них с нескрываемым презрением. Но когда из-под ног казненных выбили опору, настроение толпы изменилось. Кто-то словно оцепенел, кто-то опустил голову, некоторые падали в обморок. Мне тоже стало нехорошо…»[65].
И в Контакте встречается обмен воспоминаниями о том дне:
«Народ стал расходиться, а у виселицы поставили часового. Но, несмотря на это, когда я там проходил на следующий день – сапоги у немцев уже были подпороты сзади по швам, так что голенища развернулись, а мальчишки кидали в висельников кусками льда. Часовой не мешал. А потом часовой был снят с поста, а с висельников кто-то снял сапоги. Так и висели в носках…
Была мрачная горькая удовлетворенность – что хоть этих повесили. И немцы умирали достойно. Правда, некоторые обмочились – это было видно, особенно, когда они уже висели»[66]
«Мой дядя был тогда подростком, так они с мальчишками подходили и раскачивали замерзшие трупы, Жалости не было… – Да, моя бабушка тоже там была, но ни про какую жалость или какую-то дикость происходящего никто и не помышлял…»[67].
На YouTube зафиксировано высказывание о массовом зрелище еще одного его зрителя – будущего академика А. М. Панченко: «Мы приехали к “Гиганту” вместе с Глебом Горбовским “на одной колбасе” – на трамвае № 6. Он ходил туда с Васильевского острова. Вешали фашистов. Это были военные преступники. Помню их начищенные сапоги. Да, они вели себя пристойно. Но этот толстый, толстый генерал… Он был комендантом Пскова и, конечно, это он отдавал там приказы о расстрелах. А мой друг Глеб Горбовский всю войну был там в оккупации. Я хотел посмотреть, как этого генерала повесят. И