— Черт возьми! — пробормотал Таратута и перечитал во второй раз загадочную открытку. — Не понимаю... Для чего я им так срочно понадобился?!
— Завтра, в десять утра, вы все узнаете! — снова шепотом пропел Валя-часовщик. — А до завтра осталось уже всего-ничего... И не надо мучиться над вопросами, на которые все равно отвечаем не мы!.. Идемте, Семен Янович!..
...В маленькой ванной комнате, дверь из которой выходила прямо в прихожую, Валя-часовщик, подсучив еще выше рукав рубашки, наклонился над ванной, попробовал локтем воду, сказал деловито и озабоченно:
— Если вам покажется, Семен Янович, что прохладно — так можно подбавить горяченькой!..
Но Таратута не ответил.
Слегка приоткрыв рот и сдвинув брови, он смотрел на едва заметный синий шестизначный номер, вытатуированный на могучей руке Вали-часовщика и выползший из-под засученной рубашки.
— Что это, Валя?
— Где?
— Вот, — сказал Таратута и ткнул пальцем в номер.
— Э-э! — небрежно сказал Валя-часовщик. — Ерунда! Мои родители — они были великие умники. В июне сорок первого года они отправили меня погостить к бабушке, в Вильнюс. Ну, так четыре года я прожил в гетто, бабушка умерла, а я... Одним словом — ничего интересного, Семен Янович! Можете мне поверить!
Он снова наклонился и попробовал локтем воду:
— Я думаю, что все-таки нужно немножко подбавить горяченькой!..
...Больше всего на свете Таратуте в это мерзкое, дождливое утро хотелось спать.
Всю дорогу — от гостиницы "Дружба" до улицы Бабеля — он мучительно боролся с зевотой и с желанием плюнуть на все, вернуться в номер, упросить коридорную сменить белье и упасть, как в обморок, в сон.
В сущности, он почти всю ночь пролежал в ванне, в холодной воде — вопреки совету Вали-часовщика, он не стал подливать горячей, чтоб не уснуть и не захлебнуться, — стараясь не слышать и слыша, как звенят за стеной стаканы, гудят мужские голоса и заливаются русалочьим смехом девицы.
По временам Валя-часовщик просовывал в полуоткрытую дверь ванной комнаты кудлатую голову и спрашивал бесстыдно и бодро, как сержант-сверхсрочник:
— Ну как, Семен Янович, отдыхаем?!..
Таратута в ответ бормотал что-то невнятное, и Валя-часовщик, хохотнув, скрывался.
Уже под утро Таратута все-таки ненадолго задремал. Ему даже приснился сон — необъятная лужа у палатки "Пиво-воды" и длинная, бесконечно длинная улица, круто уходящая в гору. Он бежал по этой улице быстро, молча, а за ним, преследуя его, бежали не Валерик и Толик, а двигалась целая армия — с броневиками, танками, дальнобойными орудиями — и во главе этой армии, впереди, ехал на трехколесном велосипеде Валя-часовщик в черном пиджаке, с черным бантиком-бабочкой и весело улыбался.
— Семен Янович!
Таратута через силу продрал глаза и увидел, что в дверях ванной стоит Валя-часовщик в черном пиджаке и с черным бантиком-бабочкой.
Он словно бы перешел из сна в явь и сделал это настолько естественно, что Таратута даже не очень удивился.
— Дорогой Семен Янович! — сказал Валя-часовщик и церемонно поклонился. — Позвольте мне от имени Лидочки и Тонечки, от имени Эдуарда Аршаковича Казаряна и от себя лично выразить вам наши извинения и глубокую сердечную благодарность!
— Служу Советскому Союзу! — сказал Таратута и лязгнул зубами от холода. — Готов выполнить любое задание Партии и Правительства!
Но Валя-часовщик, утомленный любовными утехами, юмоpa не оценил. Он просто снова поклонился и притворил за собой дверь.
...Еле волоча ноги, Таратута доплелся до улицы Бабеля.
Дом номер пять найти было нетрудно.
У ворот этого дома группами, оживленно переговариваясь и жестикулируя, стояли евреи — молодые и старые, интеллигенты и оборванцы женского, мужского и среднего пола.
Некоторые, особенно молодые, носили бороды, пейсы и традиционные бархатные шапочки — кипы.
Увидев Таратуту, они все на мгновение замолчали; проводили его глазами, когда он вошел во двор, и кто-то в спину ему сказал:
— Отказник из профессоров, чтоб я так жил!..
Молоденький, очень важный милиционер-казах у входа в ОВИР внимательно прочитал открытку, которую показал ему Таратута, подумал, потом зачем-то козырнул и сказал:
— Вам, гражданин, на второй этаж.
Едва только Таратута поднялся на второй этаж и вошел в зал, битком набитый людьми, как громкий, металлический голос, усиленный двумя висевшими на стене динамиками, сказал:
— Таратуту Семена Яновича, если он здесь, просят пройти в комнату номер двенадцать!..
В зале немедленно начался галдеж:
— Таратута?!.. А кто такой Таратута?!
— Послушайте, вы не видели Таратуту?!
— Где Таратута?!
Из общего шума выделился звонкий женский голос:
— В конце концов это хамство! Таратута Семен Янович, где вы?..
Не отвечая, Таратута, ожесточенно орудуя локтями, начал продираться сквозь толпу к дверям, обитым черной клеенкой, на которой сияла золотая цифра двенадцать.
Он был уже почти у цели, когда дорогу ему преградил маленький встрепанный человечек в лыжной куртке, украшенной каким-то совершенно невероятным количеством молний. Уперев Таратуте в грудь длинный указательный палец, человек-молния строго спросил:
— Одну минуточку, это вы — Таратута?
— Я, — признался Таратута.
— Вы что же не слышите, что вас вызывают?
— Слышу.
— Так почему же вы не идете?
— Я иду.
— Ну, так идите!
— А вы перестаньте тыкать мне в грудь пальцем! — обозлившись, гаркнул Таратута.
Человек-молния обиделся:
— Ах, так это, оказывается, я виноват?! Люди — и между прочим, постарше вас — занимают очередь чуть не со вчерашнего вечера. Они приходят, они сидят, они ждут — но их не вызывают. Вызывают вас, а вы не идете! Так кто же виноват, хотелось бы мне знать?!
Таратута двумя руками взял человечка-молнию за плечи, молча, как шахматную фигуру, переставил его с одной паркетной клетки на другую, усмехнулся:
— Слон бьет на же семь!
Потом он шагнул вперед, толкнул заветную дверь и громко сказал:
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, Семен Янович!..
...Если бы в системе Министерства внутренних дел проводились бы конкурсы красоты на звание "Мистер ОВИР", то подполковник Василий Иванович Захарченков, начальник Одесского ОВИРа, не имел бы соперников.
— Красавчик! — звали его за глаза подчиненные.
— Вася-Василек, — говорила ему любящая жена Марина, боевой друг и товарищ, — тебе бы в кино, Василек, сыматься! Против тебя никакой Радж Капур не потянет!
Имя этого индийского киноактера упоминалось не случайно. Был Василий Иванович черняв, белозуб, с глазами бессмысленными и прекрасными. Но, в отличие от тщедушного Раджа Капура, Василий Иванович унаследовал от своих сибирских дедов и прадедов, прасолов казачьего корня, могучую стать, грудь колесом, широкие плечи борцовского разворота. Картинная эта внешность в сочетании с характером исполнительным и покладистым и были одной из причин, если не главной, быстрого продвижения Василия Ивановича по служебной лестнице вверх.
— Глуп, но надежен, — написал на его личном деле начальник четвертого Управления МВД УССР генерал-лейтенант Ильин.
И написал он это, между прочим, явно несправедливо.
Василий Иванович Захарченков был отнюдь не глуп. Просто ему по занимаемой должности никакого ума не требовалось. А не требовалось, так и не надо.
Ну, в самом деле, какая еще такая необходима сообразительность, чтобы, ознакомившись с решением, присланным из Киева (или из Москвы), сообщить очередному безумцу, собравшемуся ехать куда-то к чертовой бабушке на край света, о том, что ему, безумцу, в его просьбе отказано.
В тех, куда как более редких случаях, когда из Киева (или из Москвы) приходил положительный ответ, сообщать о нем Василий Иванович предоставлял своим младшим сотрудникам-инструкторам.
— Сказать "да" — это всякий дурак может! — объяснял Василий Иванович любящей жене Марине. — А вот сказать "нет" — это, милая моя, дело тонкое!
Говоря "нет" Василий Иванович, как правило, улыбался. И вовсе не от высокомерия или злорадства, совсем наоборот. Ему совершенно искренне было жаль этих чудаков, рвущихся из прекрасного мира, где все так хорошо, разумно и справедливо, в неведомый страшный мир хаоса и насилия — и сообщение об отказе он воспринимал как спасение очередной заблудшей души. И улыбался.
Одному почтенному еврейчику, заслуженному артисту, маэстро, который на своей родной скрипочке пиликал даже по радио, Василий Иванович видя, как тот переживает отказ, сказал дружелюбно и участливо:
— Ну, что вы убиваетесь?! На кой вам этот Израиль?! Чем вам у нас плохо?!
Но маэстро Скрипочкина от этого вполне дружеского вопроса почему-то всего перекосило, он зыркнул на Василия Ивановича бешеными глазами и сказал, заикаясь:
— Вот именно поэтому!..
Василий Иванович не понял, что он имел в виду, но с тех пор решил в откровенные разговоры с психами не вступать и придерживаться раз и навсегда установленного порядка:
— Мы внимательно рассмотрели ваше ходатайство, и я уполномочен вам сообщить, что вам отказано... Следующее заявление можете подавать через год со дня отказа... До свиданья!
Иногда какой-нибудь не в меру ретивый еврейчик спрашивал:
— А могу я обжаловать это решение?
Василий Иванович улыбался еще шире и дружелюбнее:
— Можете. Вы можете послать вашу жалобу в Президиум Верховного Совета, но там — должен вас предупредить откровенно — читать ее не будут, перешлют нам. Так что — сами понимаете!..
Но сегодня Василий Иванович Захарченков нервничал.
И надо же было этому Ершову из 12-го отделения явиться к нему вчера со своими дурацкими идеями, и надо же было, чтобы азартная кровь прадедов ударила Захарченкову в голову в самую неподходящую минуту.
Выслушав Ершова, Василий Иванович позвонил в Киев, из Киева его, как водится, переадресовали в Москву, а Москва, к полному изумлению Захарченкова и Ершова, сообщила причудливо-суконным языком, возвышенно-канцелярским слогом о том, что в данное время как раз изучается проект общего решения вышеупомянутой и нижепоименованной проблемы, что конкретный вопрос, поднятый товарищами из Одессы,