Вдруг буквально из ниоткуда возникла Элис Веренхаус и пронеслась мимо Клета. Она завязла по щиколотки в смеси черной грязи, кофейной шелухи и навоза, которые Персел использовал в качестве удобрений для своего сада. Потом она упала на тело Граймза на все четыре точки, защитив его собой. Ее некрасивое лицо перекосил ужас.
— Пожалуйста, больше не бейте его. О, мистер Персел, вы так меня напугали, — проговорила она. — Мир обошелся с вами так жестоко.
Наш дом располагался на участке площадью в один акр, утопавшем в тени зеленых дубов, орешин и карибских сосен, на Ист-Мэйн в Новой Иберии вверх по улице от «Шэдоус», знаменитого довоенного дома, построенного в 1831 году. Хотя и наше жилище было построено в девятнадцатом столетии, оно имело более скромный дизайн, называемый «дробовиком» из-за своей вытянутой формы. Он походил на товарный вагон, и в народе бытовала байка, что в таких домах можно выстрелить из ружья через переднюю дверь и дробины выйдут через заднюю дверь, не задев стен.
Пусть это и было скромное жилище, обитать в нем было прекрасно. Окна шли до самого потолка, а снаружи их закрывали проветриваемые ставни, предохраняющие от ветра. В сезон ураганов ветви дубов барабанили по крыше, не причиняя стеклам ни малейшего вреда. Я расширил и оградил веранду антимоскитной сеткой спереди, поставил там диван-качалку, и иногда чересчур в жаркие дни я выносил на веранду переносной холодильник, мы щедро смешивали чернику с мягким мороженым, сидели в креслах-качалках и наслаждались лакомством.
Я жил в этом доме со своей дочерью Алафер, недавно окончившей юридический факультет Стэндфордского университета, но намеревавшейся стать писательницей, и женой Молли, бывшей монахиней и миссионеркой, работавшей в Центральной Америке, которая приехала в Луизиану, чтобы организовать рабочих сахарной плантации, посещавших приход Святой Марии. В задней части двора стояла клетка для нашего престарелого енота Треножки, а над нею нависало большое дерево, на котором нес службу наш бойцовый кот Снаггс, охранявший дом и двор. С тех пор как я вернулся из Вьетнама, я попеременно работал офицером полиции в Новом Орлеане и детективом — помощником шерифа в Округе Иберия. Моя жизнь — это история алкоголизма, депрессии, насилия и кровопролития. Отдельные ее фрагменты вызывали у меня сожаление. Другие же не заставляли меня жалеть ни на секунду, и выпади мне еще один шанс, я без колебаний повторил бы свой путь, особенно в части, касающейся защиты родных, друзей и себя самого.
Быть может, это и не самый лучший путь. Но на каком-то этапе ты просто прекращаешь вести счет промахам и победам, и мой опыт показывает, что, пока этот момент не наступит в твоей одиссее по магистралям, объездным дорогам и закоулкам этой штуки под названием жизнь, ты никогда не почувствуешь мир в своей душе.
Я уже девять дней провел дома после выписки и сидел на крыльце, чистя свою катушку для спиннинга, когда к дому подкатил отреставрированный и блестящий от свежей полироли кабриолет «Кадиллак» Клета Персела темно-бордового цвета с крахмально-белым верхом. Его шины мягко шуршали по гравию, а на капоте красовался одинокий пожелтевший лист черного дуба. Выходя из машины, Клет вытащил ключи из зажигания и положил их в карман слаксов, чего он никогда ранее не делал, когда парковал свой обожаемый «кадди» у нашего дома. Он обернулся и посмотрел на поток машин, поднимавшихся по Ист-Мэйн, потирая розовый шрам, пересекающий его бровь до переносицы.
— Ты чего, на красный проехал? — спросил я.
Он грузно опустился на крыльцо рядом со мной, его одежда источала серый туман марихуаны, нива и тестостерона. Лицо было припухшим, а загривок лоснился от пота.
— Помнишь парня по имени Вейлон Граймз?
— Он вроде грязную работу, для семьи Джиакано когда-то делал.
— Грязная работа, пытки, вымогательство — выбирай на вкус. Он завалился в мою берлогу с Биксом Голайтли. Затем вернулся с оценщиком имущества. И это после того, как я его предупредил.
— Что стряслось?
— Он начал нести ахинею о Вьетнаме, об убийстве женщин и детей. Точно не припомню. Я вышел из себя.
— Что ты наделал, Клет?
— Попытался его прикончить. Элис Веренхаус спасла ему жизнь, — он тяжело вздохнул, поднял руку и положил себе на плечо, его лицо перекосилось.
— Кажется, у меня внутри что-то оторвалось. Я имею в виду, физически.
— К врачу ходил?
— И что врач сделает, опять меня вскроет?
— Граймз заявил в полицию?
— В этом-то и проблема. Врачам скорой помощи он сказал, что упал с балкона. Думаю, он сам собирается со мной поквитаться. И Голайтли, скорее всего, дал ему адреса моей сестры и племянницы.
— Откуда ты это знаешь?
— Голайтли сказал, что сделает это, если я не расплачусь по расписке. Ты знаешь, что в народе говорят про Бикса. Он законченный психопат, он свою мать выпотрошит и чучело из нее сделает, чтобы дверь подпирать, но в том, что касается выплат по своим или чужим долгам, у него все четко. Как думаешь, что мне делать?
— Поговори с Дэном Магелли из полицейского управления Нового Орлеана.
— И что я ему скажу? Попытался на днях парня забить до смерти, но жертва — это я, и мне теперь нужно, чтобы пара патрульных машин сопровождала мою семью?
— Найди что-нибудь еще, что можно использовать против Граймза, — ответил я.
— Например?
— Смерть ребенка, которого он переехал.
— Да там родители напуганы до смерти. К тому же оба наркоманы. Думаю, это Граймз им дурь вез, когда пацана переехал.
— Даже и не знаю, что еще тебе предложить.
— Я не могу позволить своей сестре и племяннице отвечать за мои поступки. Так не пойдет.
— Я знаю, о чем ты думаешь, и это мне не нравится.
— А что мне еще остается? Граймза давно уже пора было слить.
Я услышал звук открываемой двери за спиной.
— Так я и знала — Клет собственной персоной. Ты как раз к ужину, — улыбнулась Молли. — У вас тут все в порядке?
Персел вежливо отказался от приглашения, сославшись на то, что встречается с кем-то за ужином в «Клементине», что означало, что он собирался провести там вечер до закрытия бара и затем заночевать в своей машине или в офисе на Мэйн, а может, и в мотеле на байю, где он арендовал коттедж. Не столь важно, как закончится этот вечер, было очевидно, что мой приятель снова взялся за старое, живет сегодняшним днем и держит смерть на расстоянии с помощью водки, марихуаны и ящика пива в холодильнике на заднем сиденье своего «кадди», а в данный момент, возможно, подумывает еще и о преднамеренном убийстве.
После ужина я попытался почитать газету и выкинуть проблемы Клета с Вейлоном Граймзом и Биксом Голайтли из головы. Не вышло. Персел всегда будет моим лучшим другом, человеком, который с двумя пулями в спине снес меня по пожарной лестнице, человеком, способным отдать свою жизнь за меня, Молли и Алафер.
— Пойду-ка я прогуляюсь, — сказал я Молли. — Хочешь со мной?
Она хозяйничала на кухне — пекла пирог и измазала щеку в муке. Ее рыжие волосы были коротко пострижены, по коже рассыпаны веснушки, заменяющие ей пудру, а ее жесты и выражения иногда приобретали особое очарование, сродни песне, которую ты можешь видеть, а не слышать, о чем она даже и не догадывалась.
— Ты идешь потолковать с Клетом? — спросила она.
— Типа того.
— Почему ты так смотришь на меня?
— Да так, ничего.
— Клет не скажет тебе всего, если я буду там.
— Я скоро вернусь, — сказал я. — Ты прекрасно выглядишь.
Я взял айпод, который мне подарила Ти Джоли Мелтон, и направился вниз по Ист-Мэйн под навесом из дубов, аркой возвышающихся над улицей. Фонари только что зажглись, и в деревьях и бамбуке вдоль Байю-Тек замерцали огоньками светлячки. Я вышел на разводной мост на Берк-стрит и посмотрел вниз, на длинный, темный поток приливных волн, рано или поздно оказывающихся обратно в заливе. Начинался прилив, грязная вода высоко окатывала берега при прохождении лодок, а кувшинки на отмелях колыхались, как зеленый ковер. Для меня Луизиана всегда была заколдованным местом. Я верю, что в ее тумане все еще странствуют призраки рабов, индейцев Хоума и Атакапа, пиратов и солдат Конфедерации, а также акадийских[7] фермеров и красоток с плантаций. Я верю в то, что их история так и осталась не познанной до конца и они никогда не успокоятся, пока этого не произойдет. Я верю, что проклятием моего родного штата остаются невежество, бедность и расизм, причем в большой степени они намеренно культивируются, ведь так гораздо легче контролировать уязвимый электорат. Я не сомневаюсь, что многие из политиков в Луизиане — отвратительнейшие примеры белого мусора и продажности из всех, что я видел. Тот факт, что многих людей они забавляют как плуты и пройдохи, не укладывается у меня в голове — это все равно что травить анекдоты о насильниках.
Я стараюсь гнать от себя эти унылые мысли. Не отрывая глаз от Байю-Тек, я нащупал айпод и нашел одну из песен Ти Джоли. Она пела «Блондинку Джоли», эдакую плачевную душераздирающую балладу, которую стоило услышать лишь один раз, и уже нельзя было забыть до конца своей жизни. Затем я вспомнил, что Алафер сказала, что так и не смогла найти песни Ти Джоли в списке файлов. Как такое возможно? Там, на мосту, в вечерних сумерках, когда последние солнечные лучи горели янтарной лентой по центру байю, а черно-зеленые спины аллигаторов скользили среди кувшинок, я слушал прекрасный голос Ти Джоли, доносившийся из висевших у меня на шее наушников, как будто бы она говорила со мной по-французски из какой-то давно прошедшей эры, времен Эванджелины и бегства акадийского народа из Новой Шотландии в заболоченные края Южной Луизианы. Я и не подозревал, что мне вскоре придется повторить старый урок, что иногда лучше довериться миру мертвых, нежели миру живых, и никогда не стоит сомневаться в существовании невидимой реальности, способной зависнуть, словно голограмма, прямо за краем нашего сознания.