— Я боевой маг, Алекс. И ты, и остальные, станете такими же.
Алекс криво усмехнулся.
— Не веришь?
— Не, не в том дело, Карл. Просто вот мне интересно, боевой маг, чего мы сидим в каком-то сарае, прячась от обычных полицейских, а не едем в тех самых мягких вагонах, хотя магам, наверное, полагается… не знаю… дракон. И почему мы украли эту вот еду?!
Фу-у-у… спросил. Видно, у других тоже наболело. А то пошли за этим странноватым бродягой, и теперь сами жалеют. Отвечать-то будешь, Карл?
— Полицейские не самые обычные, Алекс. Люди, знающие люди, сейчас ищут меня и вас. И не только люди. Не едем потому, что это временно, и оно пройдет. Еду украли, потому что я слаб и в себя приду не скоро. Драконов никто не видел последние двести лет… А почему мы сидим именно здесь?
Карл вдруг, на мгновение, налился безысходной тоской и болью, ожесточился лицом…
— Из моих почти никого не осталось. И все оставшиеся ждут сейчас нас с вами, чтобы побороться за мир. А если бы меня послушали, а не считали врагом, эгоистом и ренегатом, все могло бы быть по-другому. И за каждым из вас я прилетел бы на вертолете.
— Голубом?
Майка прыснула.
Карл осклабился в ответ:
— Фу, принцесса, что за безвкусица… Только черный, хищный, обтекаемый и безумно аэродинамичный вертолет. Уж, поверь, вы его еще увидите. Надеюсь.
Карл вытер руки о джинсы, совершенно не замаслившиеся.
— Чего сидим просто так, лентяи?! Здесь вас никто не видит, тренируйтесь давайте! Только сильно не меряйтесь друг перед другом, знаю я вас.
Снег ухмыльнулся, глядя прямо в глаза Алексу и, не таясь, закрутил на раскрытой ладони небольшую ледяную круговерть.
Свечи горели ровно, тянулись вверх тоненькими яркими языками. Изредка фитилек у одной потрескивал, разбрызгивая сине-зеленые искры. Свечи горели повсюду. В тарелках, чашках, стаканах и даже нескольких подсвечниках. Свечи окружали комнату по кругу, мягко дарившему свет. От них стоило ждать волны жара. Но в комнате было заметно холодно.
Не помогал даже камин, яркий и пахнущий почему-то смолой. Когда-то кто-то говорил, изо рта вырывался парок. Иней и изморозь, пропавшие у пламени, дальше снова брали силу. Поблескивали крохотными бриллиантами на корешках книг, дереве полок и мебели. Холод топтался у двери, дубовой, надежной, хотел внутрь. Но пока мог лишь едва потрогать жилье, доживающее свое дни. По мореным доскам, сбитым плотно, разбегались серебристые ледяные цветы.
Изредка, хрустнув, в камине проседали прогоревшие поленья. Стреляло и вылетевшая искра ныряла в толстый восточный ковер. Иногда уголек заставлял волноваться большую серую кошку. Пушистая оттопыривала ухо, сонно косила глазом и возвращалась ко сну. Усатых у камина оказалось четверо. Три большие взрослые и черно-смоляная кроха, совершенно не желавшая спать.
Кошечка, вытянувшись столбиком и чуть развернув слегка большие ушки, сидела у самой решетки. Кошечка-кошечка, и никак иначе. Все говорило само за себя. Вытянутая изящная мордочка, аккуратная точеная фигурка и… и вообще. Без всяких там «но» кроха была именно кошечкой. Не хулиганистым мелким котом-подростком, а именно кошечкой.
Взрослые кошки? Взрослые кошки искренне демонстрировали желание посильнее свернуться клубочком и спать в относительном тепле, уткнувшись носами в хвосты. Чего еще можно требовать от кошки, если по стенам разбегаются полупрозрачные льдистые волны-языки, а сами стены так и потрескивают от мороза, рвущегося внутрь? То-то и оно, нечего ждать от кошек как желания согреться. И поспать, само собой. Все знают, как усатые не любят лишний раз тратить собственные силы.
У двери, тихонько воющей через замочную скважину, щель по низу и несколько трещин, терпеливо не обращали внимания на наглых усатых псы. Именно псы. Огромный датский дог и коренастая странная помесь многих и многих пород. Псы настолько сильно не замечали вальяжных пушистых у камина, что не верилось. А если и верилось, то в сильно скрываемое желание наподдать кошкам трепку. Само собой, кошки на собак чихать хотели еще больше и с еще большим достоинством. Демонстрируемым, опять же, явным сном. Хотя уши, ох уж эти кошачьи осторожные уши, ну, вы сами понимаете, да?
Как в этой странной животной компании оказался огромный синий попугай-ара не взялся бы ответить даже хороший зоолог. Или орнитолог? Да какая разница? Птица, вцепившись в кованую люстру, чуть качающуюся и сыплящую вниз снежинками, просто висела вниз головой. Смотрела на стол под собой и только блестела постоянно двигающимся глазом. Тот у нее остался один, правый. Вместо левого на мир смотрела наросшая тугая пленка.
А внизу стоял стол и вокруг него сидели люди. Семеро. Разные. Странные. И опасные. Старый синий ара прекрасно знал это.
— Сколько у нас еще есть времени?
— Достаточно чтобы решить и меньше, чем хотелось бы.
— Почти ничего.
— Или немало. Смотря как посмотреть.
Говорившая, сухая и прямая, как ее собственная трость с тяжелым набалдашником, повернулась к соседу. У кого другого морщины просто казались бы старческими. У нее же каждая показывала длинный путь.
— Почему мы собрались здесь?
Сидевших и стол освещала металлическая масляная лампа. Бросала странно движущиеся тени, выхватывала из темноты лица, удивлялась, чуть замирала и начинала рассматривать жаднее.
Спросил бледный длиннолицый и длинноволосый. Все у него казалось вытянутым, поражало аристократичностью и полным отсутствием какой-то красоты. Нос торчал вперед и выгибался крутой спинкой вверх. Брови, живущие чуть ли не сами по себе, уходили концами под падающие на лицо черный прямые волосы. Лампа удивленно перебрала светом золотое шитье малинового бархатного камзола.
— Ты знаешь причину. — Морщинистая стукнула тростью. Прищурила глаз, казавшийся через очки огромным. Блик скользнул по золотой оправе. — Правила никто не отменял. Эта территория нейтральна. И здесь нет шпионов.
— Шпионы есть везде. Где есть что вызнать… — рокочущий бас переливался, так же, как чернильно-темная кожа хозяина, третьего говорившего. — Мир давно поменялся. Даже мне это хорошо известно и ясно. Хотя мой век короткий.
Темнокожий поправил лацканы костюма, пошитого по последней моде Восточного побережья. На кончике галстучного зажима ярко блеснула рубиновая капля.
— Шпионы есть везде, — владелец камзола покосился на темнокожего с заметной неприязнью. — Кто знает, чьи глаза или уши сейчас смотрят на нас сверху?
Морщинистая повторила удар тростью. Мельком взглянула вверх.
Когда давно и прочно положенная черепица грустно провисала по краям огромной прорехи, почти достающей до стола и людей. Северное небо плевало на отсветы свечей и лампы, переливалось мириадами мигающих ночных алмазов. И слегка сыпало снегом, блестевшим и кружащимся под мертвенно-бледной луной.
— Там нет ничьих глаз, успокойтесь. — Морщинистая не любила ее, четвертую говорившую. То ли излишнюю самоуверенность, то ли за молодость или, вполне возможно, за настоящую и не блекнущую красоту. Но ей все равно до мнения старой карги. Рыжая скуластая зеленоглазка знала свою силу и свое положение. И, да, всегда верила в себя саму. — Круг свечей Трисмегиста защищает нас полностью.
— То-то твой пес сидит у двери, — хмыкнул ее сосед, хрустнув пальцами и скрипнув кожей матовых перчаток, — полнейшая защита. Не стоит мне думать о настоящей безопасности? Последние годы даются все тяжелее. Люди никогда нас не любили.
Лампа его тоже не любила. Даже и видев в первый раз. Сложно любить страшного человека. Пусть он и кажется очень милым, добрым и просто персонажем кинофильма про Вилли Вонку. Глаза могут обмануть. Когда этого хочется. Сейчас тому не хотелось. В темных глазах плескалась тьма и ненависть.
— Охрана выдержит. — Шестая от лампы держалась подальше, прятала лицо за вуалью. Только голос, низкий, мягкий, волнующий. И шелест шелка, прячущегося за чуть искрящимися мехами. — Не надо переживать, мой дорогой. Я обещала не трогать тебя на совете.
— Прекратите! — скрипнула морщинистая. — Времени мало. Надо решать. Я этого не хочу, но никак иначе не выйдет. Мы обещали собраться, когда станет опасно, плюнуть на прошлые раздоры и решить, как быть дальше, мы выполняем обещанное. И не теряем ни частицы собственных детей, ни сил.
— Ты думаешь, мы не знаем или не помним? — камзол блеснул шитьем. — Ты слишком привыкла считать каждого из нас глупее тебя.
— Некоторые не отличаются умом, — ласково прошипела вуаль. — Очень не отличаются.
— Хватит! — морщинистая наконец-то начала злиться. Злость задрожала в морозных узорах за ее спиной, вспыхнула огненными нитями, разом растопив наледь. Кошечка у камина зашипела, выгнув спину и блеснув глазами. Псы насторожились, а остальные усатые утекли в темноту, шипя в ответ. Ара кракнул, взлетев к прорехе наверху.
— Слишком много нервов… — последний из людей качнулся в кресле-качалке, заставив заскрипеть половицы и вздрогнуть тех, кто забыл о нем. Шевельнулся темной глыбой, наклонился ближе, мелькнув роскошной бородой. — У нас есть пословица. Про собак. Что, мол, две собаки грызутся, третья не лезь. Только это не про нас с вами. И давно.
Спор прекратился. Слова упали тяжело, глыбами льда. Лампа не желала светить на говорившего. Выхватывала бороду, крепкие сильные кисти и запястья с толстыми кожаными браслетами. Морщинистая недовольно дернула щекой. Но помощь приняла с благодарностью, кивнув темноте с бородой.
— У нас мало времени, — борода шевельнулась в такт словам, — надо решать. Прямо сейчас. Я тоже против восстановления боевых магов, но не хочу нести ответственность без ваших дружеских плечей. Не вижу смысла обсуждать. Либо свобода Карлу и поиск учеников, либо мы скоро начнем грызть друг друга. Мне все равно, кого из вас грызть. Чужого мне не нужно, вы знаете.
— Никто не останется в стороне! — Рыжая блеснула изумрудами глаз. — Ты знаешь!
— Верно… — бородатый замер, покрутив в пальцах черный кружок. — И?