– Так.
В животе – тяжесть. Рыцарь продержался месяц, алькальду Эспиносе нужно выстоять еще три дня. Но он уже мишень…
– Вижу, сеньора это не удивляет?
– Нисколько. Мы не вечны, и пусть наш общий знакомый ушел рановато… Вы к чему?
Пикаро глубоко вдохнул, словно нырнуть собрался.
– Готов занять вакансию. За шестнадцать реалов в месяц и благородное обращение берусь ловко принять в себя любую назначенную милостивому сеньору пищу.
– Шестнадцать реалов – это вдвое от солдатского!
– Точно. Так я рискую брюхом, а раны в живот самые поганые, спросите любого ветерана. Мало что помрешь, так намучишься.
– Весомый аргумент. Уговорились.
Десяток шагов – а навстречу старый знакомый. Который не замечает дружеского приветствия, но сжимает эфес шпаги так, что пальцы побелели.
– Антонио! У тебя неприятности?
У него точно неприятности. И ведь придется дурака вытаскивать, ради сестры. Нужно предупредить – сразу после передачи бумаг, пристроить на корабль, скажем, в Англию… Додумать Диего не успевает. В лицо бьет перчатка из тяжелой кожи. Больно.
– Вы негодяй, недостойный жизни на этой земле. Я утверждаю, что вы лжец, изменник и еретик, и готов отстоять свои слова с оружием в руках.
– Я вовсе не собираюсь с тобой драться. По крайней мере, сейчас. Ты пьян или безумен.
– Ну а я собираюсь! И если ты не вынешь свой вертел, зарежу, как барана!
Диего оглянулся. Вокруг собирается толпа, отовсюду несется легкий на подъем школярский люд. Деваться некуда, слава труса для уличного судьи – смерть. Господи, небо-то какое… Впрочем, лейтенант королевских галер обречен. Быть может, он уже знает? Предпочитает смерть – изгнанию, желает расквитаться с законником, сломавшим жизнь? Быть по сему!
– Господа профессура, почтенные студенты! – объявил Диего. – Будьте свидетелями – я подвергся нападению, а потому принужден защититься…
Приятели Антонио переглядываются. Кажется, они собирались навалиться втроем на одного… Что ж, не то место, не то время. Теперь им остается только следить за поединком. Который неожиданно затянулся.
– И где твое хваленое мастерство? Как перед честными женщинами хвост распускать, ты хорош. А в темном переулке – жив благодаря помощи галерных офицеров!
Антонио говорит, теряет дыхание. Еще неплохо бы заставить его побегать. Как севильский тореро быка. Он ведь сильней, гораздо сильней, потому и запыхается первым.
– Что молчишь? Сейчас ты у меня попляшешь, как тот рисовальщик кругов у Кеведо! Только я тебя не прощу. Я жажду крови! Речь-то о чести, а не о силе удара в профиль!
Диего тоже желает крови. Немного, в самый раз, чтоб страх и боль заставили противника свалиться, и, быть может, выслушать. Берет измором. Отвел клинок от горящего гневом лица, согнул руку в локте и опустил к середине груди – чтоб меньше устала в долгом бою.
Кажется, Антонио не понимает, что такое диестро, пусть и начинающий. Дразнит… Через слово поминает «удар в профиль», поминая забавную сценку из «Похождений пройдохи Паблоса», в которой мерзейший Франсиско Кеведо высмеял геометрическую школу фехтования. Ему, верно, больше нравится стиль кабацкой драки: рази куда попало!
Вокруг – кольцо из людей, наполовину враги, наполовину друзья, все ждут развязки. За которой вполне может последовать общее побоище. Краем глаза Диего видит – хотя все внимание на лице противника – галерные сжимают эфесы, студенты шарят в карманах – там может быть все, от стилета до ручной мортирки, хотя обычны навахи и шпаги.[22]
Увы, натренированы могут быть не только мышцы. Холодный разум диестро оценил силу противника и не счел возможным удержаться. Ноги делают шаг, вооруженная рука резко выпрямляется…
– Ола! – дружный выдох за спиной. Скрежет полуобнаженных мечей впереди. Славный порыв – спасти товарища, пусть и наперекор правилам чести. Только… спасать некого!
Будь это не площадная дуэль, будь у Диего в руке не смертоносец из Толедо, а учебная шпага-негритянка с помпоном вместо острия, Антонио потер бы ребра, поморщился да отправился домой лечить ушиб. А так…
Диего изучил анатомию и как фехтовальщик, и как судья, которому следует иногда надзирать за пыткой, посматривать, чтоб палач не угробил подследственного, а то и свидетеля. Знает, даже слишком хорошо, что натворила острая сталь. Тяжелое лезвие ударило в ребро, не между, но разница вышла только хуже. Клинок разорвал кость, острые осколки, как лезвия «волчьей метлы», располосовали легкое. Меч пробил тело насквозь.
Да, уже тело. Нечто, похожее на восковую куклу для анатомирования с удивительно знакомыми чертами лица. Убивать Диего доводилось не раз и не десяток, но наколоть, как бабочку, на гибкую сталь меча человека знакомого – впервые… А за спиной – восторг! Восторг, который невольно захватывает и победителя, и даже недавних товарищей убитого.
– Удар в профиль! – ахает голос, что никак не сдаст небесную механику. – Профессор, а ведь вы только что, вместе с офицеришкой, «пройдоху Паблоса» насмерть прихлопнули!
– Точно! Кто его теперь читать-то будет?
– Качать профессора!
В голосе Диего сквозит растерянность.
– Я лиценциат… И вообще меня надлежит арестовать.
– Тут юрисдикция университета! А если ректор подпишет приказ против тебя… Так мы его в реку, а на место ректора тебя и выберем!
– Самозащита, все видели!
– Качать лиценциата!
Меч снова поднят.
– Сперва убейте.
А в душе… ликование. И стыд за собственные чувства, который понемногу уходит под веселые выкрики.
– Фу! Диего, и тебе не стыдно в учеников указкой тыкать?
– Все тот же недотрога!
Кто недовольно хмурится, кто хохочет – и хлопает по спине соседа, и тот тоже заливается смехом. А отсмеявшись, начинает тормошить убийцу.
– Так ты что, грешишь с сестрой этого бедолаги?
– А почему брат, а не муж? Как-то неправильно…
– Сеньоры, я опаздываю на диспут!
Как будто теперь он может проиграть в словах сердца, уже выигранные быстрым металлом! Так и пройдет защита тезиса: каждое слово аудитория встретит радостным ревом. Оппонента просто не будут слушать. Это Севилья! Здесь помнят дона Луиса Нарваэса-и-Пачеко, а мантия дружна с мечом, как нигде более. Диего будет счастлив и на радостях не заметит легкого свечения воздуха по левую руку от себя…
Руфина сидит за шитьем, наставляет зеленой мантии рукава. Пригодятся. Ох, и пригодятся. Поднимает взгляд навстречу тихим шагам. Мать. Короткая игра в гляделки. Руфина прежде проигрывала. Но не в последние годы.
Бланка садится на постель дочери, руки устало ложатся на колени. Молчит. Когда прежде она выбирала слова для разговора со своей кровинкой?
– Пошла бы, подругу утешила.
– Я? Я не могу…
«Не могу». Раньше дочь и слов-то таких не произносила.
– А если Ана руки на себя наложит?
– Но ведь я… Сама…
– Ана этого не знает. И не узнает еще неделю. Если тебя ненавидеть станет, потом – какая разница? Ты ей нужна сейчас. Что у тебя внутри – твое дело. Ну, еще мое с Хорхе, но больше – ничье. Так что ступай. Я кликну жену Венегаса, пусть проводит.
Собиралась Руфина долго. Может, потому, что прежде ей нравилось наряжаться, чтоб сходить к подруге. А теперь… Что тут вообще можно сказать, когда два человека, которых любит Ана, сцепились насмерть – то ли из-за собственных дел в порту, то ли из-за ее же чести? Которую каждый понимает по-своему.
Такие коллизии любят драматурги. Тот же Лопе де Вега! Только отыграв роль, актер сойдет с подмостков, а их угораздило попасть в «Звезду Севильи» живьем. Да и роли легли странно, будто в труппе не хватало актеров… Одна эта загвоздка сильно изменит благородный финал!
Что ж, тут ничего не поделать, только отыграть небольшую сцену. Наверное, совсем без слов. Дать человеку выплакаться и выговориться. Это-то она может!
Так Руфина думала, пока ее не проводили в покои доньи Аны. Пока не положила руку на плечико неотрывно глядящей в окно подруги. И сразу оказалась в цепких когтях развернувшейся фурии.
– Пришла? – Выдох гнева в глаза. Такой Ану прежде видеть не доводилось. Не человек, кошка бешеная. – Хвастаться будешь, как твой жених ловко да красиво моего брата убил?
Руфина только и смогла, что пролепетать:
– Диего мне не жених…
– Не лги мне! Твою жалкую тайну полгорода знает! И к кому он по ночам бегает с виолой. И кто ему мантию штопает. Небось, и сегодня дырочки зашивала?
Вот как раз сегодня мантия цела… Только говорить этого не стоит. Тем более над ней еще полночи сидеть с иглой.
– Я…
– Вот именно! И у тебя еще хватило наглости прийти в мой дом!
Но руки опустила. Руфина вздохнула. И правда, здесь ей делать уже нечего.
– Я твоя подруга. Как бы дело ни поворачивалось, это так. Помни это. А пришла я, и верно, зря…
Повернулась – и была поймана за разрезной рукав.
– Стой-ка! Подруга, говоришь? Так выбирай! Я или он.
– Что?
– Выбирай. Я теперь же велю принести Святое Писание, и ты на нем поклянешься, что не выйдешь замуж за дона Диего де Эспиносу!
Вот как ей мало надо. Рука поверх шершавого переплета, несколько слов – и опять висит на шее, слезы льет, совсем как в девичестве. Отстранилась. На лице улыбка. Радостная, будто брат воскрес, и не так уж много в ее чувствах игры – той, что последний год заменяла прежнюю искренность. Снова подруга… Даже жаль, что всего на неделю.
Когда Руфина вышла, появился муж. Слушал. Теперь он всегда будет слушать. Говорит, это не вопрос доверия, а самый простой и точный способ знать, что вовсе не отменяет разговора. У мужа и жены уши разные, и слышат очень розно. Кто не верит, может спросить любую замужнюю даму.
– Ну? – спрашивает. Не только про разговор с подругой. Еще и про визит в Академию.
– Не получилось. Невеста его противоядиями поит. Ничего, больше не будет, – сказала Ана. – Я с нее клятву взяла.
Гаспар кивнул. Откуда ему знать, что любое зелье от доньи Бланки не минует Диего. Только теперь попадет к нему через другие руки. Руки спасительницы, перед великодушным сердцем которой его будет терзать вина. Укрепленная тем, что его, неподсудного убийцу, прогонит невеста. Куда он теперь денется?