е достаточно часто бывает. Где же в таком случае жестокость? Нет, коррида — это не убийство, а скорее — трагедия. Когда я встречаю устремленные на меня светлые или темные, но никогда не красные, как утверждают некоторые писатели, глаза быка, я не выдерживаю его концентрированного взгляда — он способен тебя загипнотизировать, а в такие мгновенья бык очень опасен. Поскорее отведи этот взгляд от себя или прикрой мулетой. Да я ему нашептываю тогда такие ласковые слова, сам не сознавая этого, какие, наверное, не говорил ни одной женщине. А вы говорите — запланированное убийство. Спектакль.»
С давних пор человек приучал сапсанов и кречетов для охоты. Древние китайцы предавались этой страсти с необычайным увлечением, а в начале нашей эры охота с ловчими птицами стала распространяться и в страны Западной Европы.
В XI веке киевский князь Олег создал соколиный двор, и с той поры на Руси интенсивно развивалась знаменитая соколиная охота — увлекательнейший вид спорта, требующий от его участников ловкости, сообразительности, огромной физической выносливости.
Изображение птиц — соколов и орлов — украшали гербы, знамена и памятники. Человеческая доблесть сравнивалась с доблестью птиц — «горный орел», «сокол ясный». Хищных птиц умело дрессировали, приспосабливая к охоте с участием человека. Такие охоты были страстью царей, князей, шахов и ханов, но были они доступны и простому кочевнику, приручившему сокола и орла.
Дельфин известен человеку с глубокой древности, однако до сих пор остается для нас во многих отношениях загадочным животным. Одна удивительная загадка дельфина — наличие у него способности к эхолокации — была раскрыта совсем недавно, всего лишь около 30 лет назад. Это открытие послужило толчком к более пристальному изучению дельфина.
Дельфин — властелин океана. Он обладает необыкновенным умом, силой, подвижностью, дружелюбием и к тому же быстро обучается выполнять любые задания. Можно ли желать для нас более подходящего помощника в освоении океана?!
Исторические и географические рамки использования боевых качеств животных очень широки и многообразны. Об этом и рассказывается в данной книге.
Часть IЖивотные на войне
Глава 1Танк древности
Почти до самого начала нашей эры и почти во всех крупнейших битвах древности участвовали слоны. Соответственно обученные, с металлическими щитами на лбах, с укрепленными на спинах башнями, в которых прятались стрелки из луков, предварительно разъяренные и напоенные алкоголем, всесокрушающей лавиной устремлялись они в бой. Боевой слон был своего рода живым танком древности. Управлял им один корнак. Он сидел на шее слона, прислонясь спиной к башне, и заостренной железной палкой с крюком у конца (ангом), гнал «танк» на прорыв вражеских фаланг или когорт. А на случай, если раненый и взбешенный слон выйдет из повиновения, что часто и бывало, корнак имел в запасе железный клин, который молотком вбивал в затылок слона, чтобы, умертвив его, избавить своих солдат от разрушительной ярости потерявшего управление «танка».
Погонщиков часто называли индами: в этом видно прямое указание на ту страну, где слонов впервые ввели в боевые действия. Индийцы во все времена были лучшими корнаками. Их часто призывали на службу полководцы и цари других стран.
Долго велись споры между историками военного искусства: были ли все боевые слоны древности в войсках африканских и европейских народов родом из Индии или для военных целей приручались и африканские слоны? Окончательно этот спор еще, по-видимому, не решен. Однако, скорее всего, правы те, кто доказывает, что карфагеняне, например, да и римляне вывозили слонов из Нумидии и более близких окрестностей Карфагена. В ту пору слоны там еще водились. Почти ни одной крупной войны карфагеняне не вели без слонов.
В Карфагене было триста слоновников — больших и отлично оборудованных помещений, где содержались боевые слоны. В войнах с Римом карфагеняне даже в Европу везли слонов. Но при переходе через Пиренеи все слоны Ганнибала, как известно, погибли от холода и голода, что, однако, не помешало ему побеждать римские легионы на их же земле.
Слоны участвовали во многих крупных битвах. В сражении при Тапсе, у небольшого североафриканского города, в одной из последних войн Цезаря живые «танки» предприняли свое последнее и опять-таки неудачное наступление.
Обычно в бой вводили несколько десятков слонов, но иногда и почти полтысячи: например, в сражении при Ипсе в 301 году до нашей эры, где слоны и решили исход битвы. Но не всегда так получалось. Чаще пользы от слонов для своих войск было мало, а вреда много. Так решили историки.
Слоны успешно действовали там, где встречались с солдатами, которые видели их впервые или плохо знали, как с ними бороться, были плохо обучены и недисциплинированны.
Лошади, заранее не приученные к виду слонов, тоже их пугались, и поэтому конница, как правило, отступала перед слонами.
«Мне стыдно, что мы обязаны своим спасением этим шестнадцати животным», — сказал сирийский царь Антиох I, когда в его страну вторгнись галаты и он в критическую минуту неожиданно ввел в бой шестнадцать боевых слонов. Кони врагов в панике кинулись на свою же пехоту и смяли ее колесницами. В честь слонов, героев триумфа, царь приказал на монументе победы высечь изображение слона.
(Акимушкин И. Жизнь животных. — М.: Молодая гвардия, 1971)
Боевые слоны… Танки древности… Эта интересная страница в истории военного дела всегда привлекала к себе внимание писателей, ученых. Особенно увлекательно рассказывали о боевых слонах античные авторы, поскольку для европейцев эти необычные животные, такие огромные и такие послушные воле маленьких погонщиков, всегда оставались экзотической диковинкой. Но слоны участвовали в войнах задолго до того, как эллины и македонцы впервые столкнулись с ними во время индийского похода Александра Македонского. Воевали они всю долгую эпоху средневековья. И если для Запада этот род войск был довольно кратковременным, эпизодическим явлением, то для ряда стран Востока он был традиционным и ушел со сцены вместе с общественным укладом, т. е. уже в новое время.
Впервые слонов для боевых действий стали приручать и обучать в Древней Индии, и уже в первой половине I тысячелетия до нашей эры этот род войск прочно удерживал ведущее место в армиях государств Индостана. Именно слонов древнеиндийские авторы считали основой войска, хотя на самом деле важнее были, скорее всего, колесницы. Но для такого утверждения у этих авторов были свои основания. Помимо замечательных боевых качеств — мощи, массивности, скорости, поворотливости, послушания, ума — слон был престижным животным, одним из олицетворений божественной силы, которая давалась в руки его властителям. И чем больше их было в армии, тем могущественнее считался ее предводитель. В «Ведах», «Махабхарате» и других древнеиндийских сочинениях говорилось об огромных, поистине сказочных количествах боевых слонов в армиях (правда, столь же фантастичны и размеры самих армий). Судя по более поздним сведениям, в основном иностранным, войска имели от нескольких десятков до нескольких сотен слонов.
Слонов в Древней Индии использовали, как правило против конницы, так как лошади боялись слонов. Их выстраивали в линию на расстоянии около 30 метров друг от друга, а за ними в промежутках ставили пехоту, так что строй выглядел подобно стене с башнями. Защитного вооружения слонам в Древней Индии не полагалось, зато их богато украшали металлическими побрякушками и красными попонами. Вообще говоря, слоны были довольно опасным родом войск. При удаче они наносили страшный урон противнику, зато если враг был смел и искусен, слоны могли прийти в замешательство и перетоптать своих же, что случалось весьма часто. Поэтому столь высоко ценилось искусство выучки и вождения этих животных. Оно непременно входило в курс обучения индийских царевичей. Индийских вожаков нанимали и эллинистические государи.
Вместе с индийскими слонами и их вожаками на эллинистический Восток попали и тактические приемы построения и использования слонов в бою, а также пышные слоновьи уборы. Эллины и македонцы добавили к этой амуниции башенку со щитами для экипажа, вооруженного длинными копьями и луками, да некоторые элементы защитного вооружения. После гибели эллинистических государств под ударами римлян, парфян и кушанов европейские народы со слонами на полях сражений уже почти не встречались.
В средние века боевые слоны нашли применение почти во всей Азии — от Ирана до Китая, от Индии до Аравии. Но тактика их использования постепенно менялась. Если в раннем средневековье индийцы и персы все еще бросали на врага целые слоновьи соединения, то позднее, во II тысячелетии нашей эры, слоны играли роль передвижных крепостей, опорных пунктов. В описаниях сражений с участием боевых слонов мы уже не читаем о леденящих кровь сценах массовых слоновьих атак, с сотнями растоптанных, пронзенных клыками и удушенных хоботами. Обычно слонов выстраивали заградительной линией и лишь изредка, в кризисный момент, посылали в короткую контратаку. Все чаще они выполняли транспортные функции, несли на себе стрелков или метательные машины, что очень живо и подробно изображено на кхмерских рельефах XII века. Самой же распространенной функцией слонов в битвах азиатского средневековья осталась престижная.
Все военачальники — индийские, бирманские, тайские, вьетнамские, кхмерские, китайские — старались усесться на слона. А монгольский хан, завоевывая в XIII веке Корею, восседал сразу на двух слонах. Слон для полководца был удобен чрезвычайно, так как с высоты он мог далеко обозревать поле битвы, его самого и его указующую жестикуляцию также видно было издалека, ну а в случае военной неудачи могучее животное могло вынести седока из человеческой и конской схватки.
Оснащение слонов в эпоху средневековья не претерпело кардинальных изменений: по-прежнему их в бою предпочитали украшать, а не защищать. Лишь в XVI–XVII веках индийские мастера делали для слонов панцири из стальных пластинок, соединенных кольцами, чаще же обходились матерчатым оголовьем с металлическими бляхами. В Юго-Восточной Азии для экипажа изобрели специальный помост, так что воины могли не только сидеть на спине слона, но и стоять. Мусульманские воители из Средней Азии и Ирана тоже устраивали на спинах слонов помосты, но частенько дополняли их башенками со щитами, а подчас и с навесом.
Как видим, боевая слава слонов была несколько преувеличенной по сравнению с их действительным значением в мировой военной истории, но сам факт эффективного использования в столь сложной ситуации такого животного, как слон, может вызвать удивленное восхищение изобретательностью и искусством человека.
Итак, двадцать три века назад европейцы впервые столкнулись со слонами, которых народы Востока использовали во время войны. В битве при Гавгамелах персидский царь Дарий выставил против войск Александра Македонского 15 слонов. С тех пор боевые слоны и получили «прописку» в европейских армиях. «Действительная служба» серых гигантов в античных армиях была недолгой — около трех веков. Но об уме, храбрости и преданности боевых слонов современниками и участниками битв было написано очень много. Мы предлагаем читателям несколько историй из жизни боевых слонов античного мира, о которых повествуют древние авторы.
Разгромив персидскую армию, Александр Македонский направился в Индию. На реке Гидасп его ожидал с сильным войском Пор, царь Пенджаба. Закипел бой. Пор бросил в атаку свою главную ударную силу — сто (по некоторым источникам — двести) великолепно обученных слонов, которым поначалу удалось потеснить македонские линии. Но греки бесстрашно бросались под ноги колоссам и остро отточенными топорами рубили им хоботы. Атака слонов захлебнулась. Тем временем Александр искусным маневром обошел индийцев и ударил по ним с тыла.
В окружении очутился и сам Пор на своем любимом верховом слоне. Отбиваясь от наседавших врагов, бесстрашный гигант отшвыривал всех, кто пытался к нему приблизиться. Царь был ранен. Умный слон, почуяв, что его хозяин попал в беду, прорвал кольцо македонской пехоты и унес царя с поля боя. Потом слон бережно снял раненого, положил на землю и хоботом вынул стрелы, застрявшие в его теле. Когда неприятельские солдаты нашли беглеца, разъяренный слон, не покидая распростертого на траве господина, защищал его с истинным мужеством.
Все это видел македонский полководец. Восхищенный благородством и смелостью преданного животного, он приказал не трогать слона. Рассказывают, что когда побежденный царь выздоровел, Александр призвал индийца к себе и обещал ему вернуть царство, которое отныне являлось частью империи великого полководца. Взамен он хотел только храбреца слона. Царь согласился.
Полководец назвал слона Аяксом. Вскоре македонская армия возобновила поход. Бедное животное ревело ночи напролет, тщетно зовя своего первого хозяина. Александр, потерявший в последней битве своего боевого друга — коня Буцефала, делал все, чтобы приручить Аякса. Он сам кормил его, а когда узнал, что слону нравилось «наряжаться», не жалел денег на роскошные покрывала. Полководец велел украсить бивни Аякса золотыми кольцами, на которых вырезали надпись: «Александр, сын Зевса, посвящает солнцу этого слона».
…Говорили, что в конце концов тщеславие Аякса победило любовь к своему первому владыке.
Антиох, царь Сирии, вел жестокую войну с племенем галатов. В 275 году до нашей эры войска противника сошлись во Фригии. Галаты превосходили сирийцев численностью и были лучше вооружены. Начало сражения не сулило царю ничего утешительного. Он уже подумывал об отступлении, когда один из его помощников посоветовал пустить в дело 16 индийских слонов, спрятанных за рядами пехоты. Шеренги сирийцев вдруг расступились — и галаты окаменели от ужаса. На них тяжелым шагом двигались невиданные чудовища в кроваво-красных чепраках, покрытые чешуей медных щитов. На спинах высились деревянные башни с воинами. Черные плюмажи из птичьих перьев колыхались на размалеванных лбах животных. Издавая резкие трубные крики, слоны угрожающе размахивали хоботами, в которых сверкали длинные кривые мечи.
Дико заржав, кони в панике поскакали прочь. Пешие воины не успели опомниться, как слоны опрокинули, смяли их боевые порядки. Животные, одурманенные пьянящими напитками, дали волю своей ярости. Они догоняли галатов, топтали их, поражали мечами и пронзали бивнями. Лучники, засевшие в башнях, поражали бегущих стрелами.
В благодарность своему четвероногому воинству царь повелел воздвигнуть на поле брани памятник с изображением слона.
…Но заслуживающие доверия свидетели писали, что Антиох стыдился этого своего успеха. «Можно ли гордиться победой, — говорил он, — если в этом заслуга одних животных».
Бытовало мнение, что слоны как огня боятся свиней. Всеми почитаемый писатель Элиан описывает такой эпизод. Македонский полководец Антипатр осаждал греческий город Мегары и привел под его стены много слонов. Мегарийцы пустились на хитрость. Они обмазали смолой нескольких свиней, подожгли их их погнали в лагерь противника. Несчастные свиньи подняли такой истошный визг, что перепуганные великаны ударились в постыдное бегство, вызвав смятение в войсках осаждающих.
…Скептики, правда, утверждают, что слоны испугались не визга свиней, а огня — ведь всем известно, как боятся его животные. Но, тем не менее, после этого Антипатр приказал слонов воспитывать вместе с поросятами, дабы они привыкли к виду и визгу свиней.
После неудачной экспедиции в Италию Пирр, царь Эпирский, вернулся в Грецию, где продолжал свои военные авантюры. Так, с помощью слонов он решил овладеть городом Аргос, что на Пелопоннесе.
Сначала военные действия для царя шли успешно. Ночью, обманув бдительность стражи, изменник открыл эпирцам городские ворота. Пирр намеревался запугать горожан слонами и поэтому пустил их в город первыми. К несчастью, ворота оказались невысокими, и башни, установленные на слонах, мешали в них пройти. Пришлось их снимать, а потом опять устанавливать. Из-за этой непредвиденной задержки был упущен благоприятный момент, и разбуженный гарнизон и жители города успели взяться за оружие. К тому же на узких улочках слоны ничего не могли поделать с защитниками, которые, затаившись в укрытиях, осыпали их камнями и стрелами. Эпирцы мечтали уже о том, как выбраться живыми из этого злосчастного лабиринта. Однако израненные, растерявшиеся слоны вышли из повиновения. Они толпились, никому не давая прохода. У одного слона убили погонщика. Забыв обо всем, тоскующий слон метался по улицам, разыскивая тело хозяина. А найдя, поднял убитого хоботом и принялся крушить своих и чужих. В этой битве погиб и сам Пирр, царь Эпирский.
…Как записали историки со слов участников этой битвы, причиной смерти Пирра был слон. В единственных воротах, через которые могли спастись эпирцы, упал раненый великан и закрыл дорогу. Пирр, прикрывавший отступление, остался один. И камень, брошенный с крыши, убил его.
Вопреки распространенному мнению, полководцы Рима никогда не придавали слонам большого значения. Они считали их ненадежными и даже опасными помощниками, которые зачастую не только не оправдывали возлагавшихся на них надежд, но и сами способствовали поражению. Так случилось в знаменитой битве у африканского города Тапса, где Юлий Цезарь дал бой войскам сторонников республики под командованием Сципиона Метелла.
На обоих флангах республиканцы поставили по 32 слона. Как только они устремились в атаку, разом заголосили сотни труб противника, загрохотали барабаны, зазвенели медные тарелки. Копейщики закидывали животных дротиками. Оглушенные неожиданным шумом, испуганные свистом стрел, слоны повернули назад, разметали колонны республиканцев и понеслись прямо на укрепленный лагерь Сципиона. Под их мощными ударами рухнули ворота, наспех возведенные ограждения развалились, как карточный домик. Преследуя по пятам животных, в проломы ворвались легионеры Цезаря и захватили всех слонов-неудачников.
…Если верить хронистам, именно эти слоны открывали триумфальное шествие, когда Цезарь въезжал в Рим. Богато украшенные, они шли двумя рядами, подняв вверх хоботы, в которых пылали факелы.
Вот как описывает сражение карфагенян с варварами Гюстав Флобер в своей книге «Саламбо»:
…Пятнадцать тысяч варваров, стоящих у моста, были поражены тем, как колебалась земля вдали. Сильный ветер гнал песчаные вихри, они вздымались, точно вырванные из земли, взлетали вверх огромными светлыми лоскутьями, потом разрывались и снова сплачивались, скрывая от наемников карфагенское войско. При виде рогов на шлемах одни думали, что к ним приближается стадо быков, развевавшиеся плащи казались другим крыльями; те же, кто много странствовал, пожимали плечами и объясняли все миражом.
Наконец люди различили несколько поперечных полос, ощетинившихся черными иглами. Полосы постепенно уплотнялись, увеличивались, покачивались какие-то темные бугорки, и вдруг выросли как бы четырехугольные кустарники: то были слоны и пики. Раздался общий крик: «Карфагеняне!»
Оба войска соединились так быстро, что суффет не успел выстроить своих воинов в боевом порядке. Он задержал движение войска. Слоны остановились, они качали тяжелыми головами с пучками страусовых перьев и ударяли себя хоботами по спине.
Между слонами виднелись когорты велитов, а дальше большие шлемы клинабариев, железные наконечники копий, сверкавшие на солнце панцири, развевавшиеся перья и знамена. Карфагенское войско, состоявшее из одиннадцати тысяч трехсот девяноста шести человек, казалось гораздо малочисленней, так как оно выстроилось длинным узким, сжатым прямоугольником.
Чтобы окружить карфагенянское войско с обеих сторон, варвары развернулись по прямой линии, вытянувшейся далеко за его фланги.
Полетели дротики, стрелы, камни из пращей. Слоны, которым стрелы вонзались в крупы, поскакали вперед; их окружала густая пыль, и они скрылись в ее облаках.
Между тем в отдалении раздавался громкий топот, заглушаемый резкими, неистовыми звуками труб. Пространство, лежавшее перед варварами, было наполнено вихрями пыли, смутным гулом и притягивало их, как бездна. Кое-кто бросился вперед. Они увидели, что когорты перестраиваются, бежит пехота, галопом мчится конница.
Эта грозная громада двигалась как один человек, она казалась живой, как зверь, и действовала, как машина. Две когорты слонов выступали по ее бокам, животные вздрагивая, сбрасывали осколки стрел, приставшие к их темной коже. Сидя на их загривках среди пучков белых перьев, индусы сдерживали слонов баграми, в то время как солдаты, скрытые до плеч в башнях, спускали с туго натянутых луков железные стержни, обмотанные зажженной паклей.
Справа и слева от слонов неслись пращники с тремя пращами у бедер, на голове и в правой руке. Клинабарии, каждый в сопровождении негра, выставили копья между ушами лошадей, покрытых золотом, как и они сами. Далее шли на некотором расстоянии друг от друга легко вооруженные воины со щитами из рысьих шкур; из-за щитов торчали острия метательных копий, которые они держали в правой руке. Тарентинцы, ведущие по две лошади, замыкали с обеих сторон эту стену солдат.
Вдруг раздался страшный крик — вопль бешенства и боли. Семьдесят два слона ринулись вперед двойным рядом. Гамилькар ждал, чтобы наемники скучились в одном месте, и тогда пустил на них слонов; индусы с такой силой вонзили свои багры, что у слонов потекла по ушам кровь. Хоботы, вымазанные суриком, торчали вверх, похожие на красных змей. Грудь была защищена рогатиной, спина — панцирем, бивни удлинены железными клинками, кривыми, как сабли, а чтобы сделать животных еще свирепее, их опоили смесью перца, чистого вина и ладана. Они потрясали ожерельями из погремушек и оглушительно ревели; погонщики наклоняли головы под потоком огненных стрел, которые сыпались с башен.
Чтобы устоять, варвары ринулись вперед сплоченной массой; слоны с яростью врезались в толпу. Железные острия из нагрудных ремней рассекали когорты, как нос корабля рассекает волны, когорты стремительно отхлынули. Слоны душили людей хоботами или же, подняв с земли, заносили их над головой и передавали в башни. Они распарывали людям животы, бросали их на воздух, человеческие внутренности висели на бивнях, как пучки веревок на мачтах. Варвары пытались выколоть им глаза, перерезать сухожилия на ногах. Подползая под слонов, они всаживали им в живот меч до рукояти и, раздавленные погибали, наиболее отважные цеплялись за их кожаные ремни. Среди пламени, под ядрами и стрелами, они перепиливали эти ремни, и башня из ивняка грузно рушилась, точно каменная. Четырнадцать слонов на крайнем правом фланге, рассвирепевшие от боли в ранах, повернули вспять, наступая на вторую шеренгу. Индусы схватили молоты и долота и со всего маху ударили слонов по затылку.
Огромные животные осели и начали падать друг на друга. Образовалась гора, и на эту груду трупов и оружия поднялся чудовищный слон, которого звали «Гневом Ваала», нога его застряла между цепями, и он ревел до вечера. В глазу у него торчала стрела.
Другие слоны, как завоеватели, которые наслаждаются резней, сшибали с ног, давили, топтали варваров, набрасывались на трупы и на обломки.
Чтобы оттеснить окружавшие их отряды, слоны вставали на задние ноги и, непрерывно поворачиваясь, подвигались вместе с тем вперед. Силы карфагенян удвоились, битва возобновилась.
Фаланга без труда истребила все, что оставалось от войска варваров.
(Флобер Г. Саламбо. — М.: Правда, 1971)
Знаете ли вы, что миллион лет назад по земле бродило 452 вида разных доисторических слонов (по крайней мере известных науке). Ныне же осталось только два вида: слон африканский и азиатский, или индийский. Прежде, еще каких-нибудь 5–6 тысяч лет назад, африканский слон обитал в Сахаре (тогда пустыни здесь не было). На Синае он встречался с азиатским слоном, который еще во втором тысячелетии до нашей эры водился и в нынешней Турции, и в долине Тигра и Евфрата, и в Персии, и в Китае. Теперь же ареал его ограничен островом Шри Ланка, юго-западом и востоком Индии, Бирмой, Индокитаем, Малайей, Суматрой, Калимантаном. В наше время в Азии и в Африке уцелело, по-видимому, только 400 тысяч слонов. Ежегодно их убивают 45 тысяч.
«Македонцы остановились при виде животных и самого царя. Слоны, стоявшие среди воинов, издали были похожи на башни. Пор был выше обычных людей, но особенно высоким он казался благодаря слону, на котором ехал и который был настолько же крупнее остальных, насколько царь был выше прочих видов» (Квинт Курций Руф).
«Наконец-то я вижу достойную меня опасность», — прошептал Александр Македонский. Перед ним стояло войско индийского царя Пора. 200 слонов, расставленных в шахматном порядке, с интервалом 30 метров, заполненных пехотой. Было это в 326 году до нашей эры в битве при реке Гидасп.
Послушаем Квинта Руфа, что же произошло дальше. «Наши копья достаточно длинны и крепки, — сказал Александр, — ими как раз можно воспользоваться против слонов… Такого рода защита, как слоны, опасна… На врага они нападают по приказу, а на своих от страха. — Сказав это, царь первый погнал коня вперед».
Битва началась и была на редкость упорной. «Особенно страшно было смотреть, когда слоны хоботами схватывали вооруженных людей и через головы подавали их своим погонщикам».
«Македонцы, эти недавние победители, уже озирались кругом, ища, куда бы бежать… Итак, битва была безрезультатной: македонцы то преследовали слонов, то бежали от них; и до позднего времени продолжался такой переменный успех, пока не стали подрубать слонам ноги предназначенными для этого топорами. Слегка изогнутые мечи назывались копидами, ими рубили хоботы слонов…
И вот слоны, наконец обессилев от ран, в своем бегстве валили своих же… Итак, инды бросали поле боя в страхе перед слонами, которых больше не могли укротить».
И так почти всегда: чаще всего пользы от слонов для своих войск было мало, а вреда много!
И тем не менее почти все полководцы древности стремились приобрести боевых слонов. Даже Цезарь, который отлично обходился и без них.
Слоны участвовали во многих битвах античности. Обычно в бой вводилось несколько десятков слонов, но иногда и почти полтысячи, например в сражении при Ипсе в 301 году до нашей эры, где слоны и решили исход боя (как видите, бывало и так!)
На боевых слонов надевалась броня. К хоботу привязывали мечи, а к бивням — отравленные копья. На спине высилось целое укрепление — деревянная башня, защищенная металлическими листами. В ней размещались стрелки из лука и копейщики, а нередко — и «генеральный штаб» всего войска.
Была и противотанковая, то бишь противослоновая, артиллерия — особые, поражающие толстокожих гигантов баллисты и катапульты. Были и специальные, как из рассказа Руфа, топоры и серпы, подрубающие ноги и хоботы слонов.
В сражении при Тапсе, у небольшого североафриканского города, в одной из войн Цезаря живые «танки» предприняли свое последнее и опять-таки неудачное наступление. Это на «европейском», так сказать, театре военных действий, в пределах Римской империи. Однако в странах тропических еще долго после Цезаря в рядах с солдатами бились и слоны. Например, Джелаль ад-Дин Акбар, император Монгольской империи в Индии (1556–1605), счел целесообразным при взятии крепости Хитор, которую защищали 8 тысяч воинов, ввести в бой слонов. А он был отличный полководец. Очевидец пишет:
«Зрелище было слишком ужасным, чтобы его можно было описать словами, ибо разъяренные животные давили этих отважных бойцов, как саранчу, убивая трех из каждых четырех».
И в наши дни история военных слонов имеет свое продолжение. Во второй мировой войне на вооружении 14-й британской армии, действовавшей в Бирме, было 200 слонов. Они перевезли в самый разгар сезона дождей 20 тысяч тонн военного снаряжения.
Были слоны и в японской армии, предпринявшей в марте 1944 года свое неудачное вторжение в Индию. Здесь впервые в истории на поле сражения встретились живые «танки» древности и боевая техника современности. Английские пикирующие бомбардировщики атаковали японские транспорты, и в одном из таких налетов погибло сразу 40 слонов.
Последнее столкновение слонов и самолетов было во время войны во Вьетнаме. Тогда один американский бомбардировщик расстрелял из пулеметов и пушек колонну из 12 вьючных слонов и убил 9 животных.
(Акимушкин И. И. Причуды природы. — М.: Мысль, 1981)
Слоны издавна приручились человеком и использовались как возчики и носильщики тяжестей. Колонизаторы Индии — англичане решили, однако, расширить поприще деятельности серых великанов, приняв их на военную службу. Специальность слонов — артиллерия. Там, где понадобился бы десяток лошадей для перевозки тяжелого орудия, требуются всего два слона, запряженные цугом, т. е. не рядом, а один за другим.
На шее каждого слона сидит погонщик-туземец с острым копьем, похожим на маленький гарпун, легкими уколами которого он заставляет слона принять желаемое направление. Но слоны шутя справляются со своей задачей. Им нипочем вся эта многопудовая упряжка, лафеты, орудия. Природная смышленость еще более облегчает им военную службу. Очень часто замечали на маневрах, что слоны сами понимают команду. Однако эта смышленость, делающая слонов предметом удивления на маневрах, сильно портит их роль в настоящем сражении. Дело в том, что лошадь, как бы они ни была испугана выстрелами все-таки повинуется строгим поводьям; удержать слона, обратившегося в бегство, нет никакой возможности.
Если погонщик делает такую попытку, то слон немедленно стаскивает его хоботом со спины и в лучшем случае бросает, а в худшем — затаптывает ногами. Ум и сообразительность решительно не позволяют слону оставаться в опасности. Легко себе представить, какой страшный беспорядок могут произвести эти серые артиллеристы.
(«Вокруг света», 1903)
К сожалению, население центральной Африки, живущее среди богатейшей фауны, на протяжении всей своей истории не сумело приручить ни одно четвероногое. На слонов только охотились и убивали их. В противоположность африканцам индийцы уже несколько тысячелетий назад увидели в слоне не только поставщика слоновой кости и мяса: они взяли его в плен и научили выполнять самые различные обязанности.
Классическая роль слона в древней Индии — служить раджам военной машиной, внушая противнику страх и подвергая его испытанию. И очень часто именно слон решал, какое племя в самом буквальном смысле слова будет стерто в порошок.
Во время своих походов в долину Инда Александр Македонский впервые узнал, что индийские государи используют слона в качестве тяжелого орудия. Именно тогда Запад познакомился с боевыми слонами и в дальнейшем основательно использовал эти познания.
После смерти Александра Македонского для западного мира началась многовековая эпоха, во время которой боевые слоны играли немалую роль.
Как выглядел этот танк древности? Благодаря всевозможным украшениям он приобретал весьма воинственный вид. На спине его укрепляли башню, в которой сидели 3–4 (а по некоторым источникам даже 32) лучника, готовые пустить стрелы во вражеские полчища. Лоб его был защищен металлическим щитом. На шее животного, прислонившись спиной к башне, сидел погонщик-«индиец», как его, независимо от настоящей национальности, называли в память о служивших Александру Македонскому индийских погонщиках слонов. Слон был хорошо выдрессирован (или по крайней мере должен быть таким). От него ожидали, что на поле брани он выйдет вперед, вторгнется в боевые порядки противника, растопчет врагов и тем скорее оправдает эти ожидания, чем более дико будет вести себя. Чтобы привести слона в ярость, его искусственно возбуждали спиртными напитками.
Слоны нередко выступали как подавляющая боевая сила, которой были обязаны своим триумфом. Однако нередко они не оправдывали возлагавшихся на них надежд и иногда не только не приносили победы, но и сами способствовали поражению.
(Бауэр Г. Книга о слонах. — М.: Мысль, 1964)
Сирийский царь Антиох I Сотер в 275 году до нашей эры вел войну против галатов. Его триумф обеспечивали шестнадцать слонов, которых он пустил в бой не в начале сражения, а (в целях устрашения) лишь на его более поздней стадии. Когда они внезапно появились, враги, и особенно их лошади, были так напуганы неожиданным зрелищем, что самым разумным выходом из положения им показалось паническое бегство. Антиох признал заслуги своих слонов и на сооруженном в честь победы памятнике велел высечь изображение слона.
Римляне впервые и с немалым для себя уроном встретились с боевыми слонами во время битв при Гераклее и Аускуле в войне с Пирром, честолюбивым царем Эпира. Они даже не знали названия этого колоссального животного. Но так как все сущее в этом мире должно иметь название, то получили его и слоны. Римляне прозвали слона «луканским быком» по наименованию области, где впервые увидели его.
Эти «луканские быки» великолепно проявили себя в бою. Они обеспечили своим господам победу над римлянами. Но вскоре Пирру пришлось убедиться, что слоны не всегда гарантируют успех. Спустя четыре года после Гераклеи и Аускула в битве при Беневенте римские стрелки уже не испытали прежнего ужаса перед этим животным. Наоборот, они сами нагнали на слонов такой страх, что те повернули против собственных боевых порядков и внесли в них полное смятение. А когда Пирру пришлось биться в пелопоннесском городе Аргосе, то слоны произвели настоящую катастрофу. На улицах города животных нельзя было заставить отличить своих от врагов. Они топтали каждого, кто попадался им на пути. Эпирцам пришлось отступить. Но ворота, через которые они должны были отходить, оказались прегражденными. В воротах лежал самый крупный из боевых слонов и, издавая убийственный рев, вовсе не желал выполнять приказаний своих хозяев.
Однако, несмотря на эти неудачи, роль боевых слонов не упала. Наоборот, она еще более возросла во время Пунических войн. Карфаген, богатый и сильный город на средиземноморском побережье Африки, уделял боевым слонам большое внимание. В городе было триста стойл для слонов. Североафриканская торговая держава не вела ни одной войны, в которой хорошо выдрессированный слон не выступал бы в качестве ценной вспомогательной силы.
Во время 1-й Пунической войны, когда Карфаген стремился прежде всего овладеть Сицилией, Ганнон с шестьюдесятью слонами переправился на остров. В дальнейшем ходе войны карфагеняне выставили на африканской земле против римского консула Регула сто слонов, которые обеспечили им победу над небольшим вражеским войском.
Иногда задают вопрос: откуда появились эти боевые слоны — из Индии или из Африки? Есть сторонники и той и другой точки зрения, ибо они имеют свои основания.
В настоящее время в Северной Африке слоны не обитают, однако в давности они там жили, особенно в тогдашней Гетулии. Можно предположить, что они водились вблизи Карфагена (т. е. на территории Туниса).
Следовательно, карфагеняне имели возможность приручать этих животных.
Не подлежит сомнению, что дрессированные слоны были известны в Африке еще в древности. Доказательством этому может служить изображение на нумидийской монете достоинством в четыре драхмы времен 130 года до новой эры африканского (о чем свидетельствуют огромные уши) слона, на котором сидит погонщик с заостренной палкой. Однако сомнительно, чтобы приручение африканского слона получило уже тогда широкое распространение. Ведь до нас даже не дошли сведения о методах ловли этих животных, которые применяли карфагеняне. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что у древних египтян, которые, вероятно, переняли бы карфагенскую практику, ловля и укрощение слонов, по-видимому, не были известны.
Защитники «индийской версии» указывают на то, что карфагеняне были торговцами и мореплавателями, и поэтому вполне можно предположить, что они покупали слонов вместе с погонщиками в Азии, где их приручали с незапамятных времен. Доставка могла происходить без особых затруднений, а именно морским путем в тогдашний Вавилон, а оттуда по суше через Ливию и Киренаику.
(Бауэр Г. Книга о слонах. — М.: Мысль, 1964)
Дуэль на слонах — или как бы получше назвать этот странноватый поединок? — я сначала увидел. Рассказали мне о нем потом. Впрочем, «увидел», наверное, не совсем то слово, потому что в традиционном таиландском театре, чтобы увидеть, мало иметь глаза, надо еще знать, что должно увидеть…
Было это в Бангкоке, и в театр меня привел мой знакомый Тан Прасарат, помогавший мне разбираться в сложных хитросплетениях тайской истории.
Стемнело. Лодочники на канале-клонге зажгли разноцветные лампочки, освещая себе путь. Стучат по асфальту деревянные подошвы прохожих; зазывно кричит продавец фруктов; таинственно подмигивают сотни электрических свечей, подвешенных над прилавками; в воздухе плавают тысячи ароматов и звуков ночного Бангкока… На тротуаре рассыпал потрепанные фолианты букинист; брадобрей в трусах и рваной майке орудует изогнутой бритвой; дремлет у гадательных таблиц старик хиромант; подъезжают машины к обшарпанному ресторанчику, где подают черепаху, жаренную в листьях хризантемы; шуршат беспрестанно крысы в канале… Прямо посередине дороги на деревянном возвышении — сцена, украшенная позолоченной резьбой, свивающейся в прихотливые узоры; над ней — изогнутая крыша. По бокам сцены на раскрашенных столбах висят лакированные доски, испещренные иероглифами. У помоста собралась толпа. Люди грызут орешки с солью, дымят сигаретами и смотрят на сцену. Там никаких декораций, только актеры в ослепительных нарядах. Человек с флагами за плечами и в шлеме — император. Его лицо покрыто красной краской — значит, он хороший человек, у него есть чувство стыда. С белыми лицами — исключительно мерзавцы, люди, никогда не краснеющие от стыда. Военачальник резко выбросил руку вперед — призывает к наступлению. Согнул актер ногу в колене — он переступил порог, повернулся через левое плечо — умер, берет палку в руку — садится на коня. Разукрашенный шест означает слона.
Военачальник на слоне резко выбросил руку вперед, подняв меч, и его соперник — тоже на слоне, тоже с флагами за спиной — тут же повернулся через левое плечо. Он проиграл битву. Зрители разразились торжествующими криками… А воины с обеих сторон стоят неподвижно, будто это их не касается. Потом те, кто стоял за спиной у поверженного, разом бросили оружие и пали на колени, простирая руки к противнику.
— О чем эта пьеса?
— О, это знаменитая вещь! О войне между королем Таиланда и наследным принцем Бирмы в 1592 году. Принц проиграл, и Таиланд оккупировал Бирму.
— Что за война? — не понимаю я.
Пресарат улыбается:
— Погоди, вот пьеса закончится, узнаешь подробнее… Через полчаса я оказался в Ват-Райя-Рос — Храме Королевского Сына, воздвигнутого в честь той самой победы, о которой шла речь в пьесе.
Монах в желтом одеянии, нисколько не удивленный поздним визитом, ведет нас к своей келье. Лязгает ключ в огромном висячем замке, и перед нами темная, с узкими окнами и низкими потолками комната. Тусклый свет ночника вырывает из темноты длинный ряд стенных полок, заставленных книгами.
Монах снимает с одной из них расшитый ящик-футляр, сделанный из картона и обтянутый синим холстом. Отстегивает костяные пуговицы и вытаскивает несколько ветхих книг без обложек. Тексты на китайском, тайском, санскрите. С помощью монаха читаем:
«В луну третью правления Их Божественного Величества соседи пошли войной. Их Божественное Величество повелел снарядить лучшего слона и в сопровождении брата и приближенных отправился усмирять дерзкого соперника, принца бирманского. Принц не один пришел, но привел ораву целую лицезреть на предстоящую войну. Слон божественной особы из-за весенних причин зол был. Увидел огромную ораву — бросился в гущу. Так Их Божественное Величество оказалось в окружении врагов. Те размахивали копьями с умыслом умертвить божественную особу.
Однако ж их принц разогнал всех. И начался решающий поединок. Неприятель нанес удар мечом. Но Их Величество, славно маневрируя, копьем разящий удар нанесло. Упал враг наземь. Когда хотели его в чувство привести, оказалось — уже к праотцам отправился…» Война на этом была окончена. Так в быстротечных «слоновьих дуэлях» в далекие средние века враждующие соседи в Юго-Восточной Азии сводили друг с другом счеты.
Вместо того чтобы собирать войска, вооружать и обучать их, страны-противники постепенно пришли к такой форме войны, когда в ней участвовало всего лишь несколько человек. Как правило, людьми, участвующими в войне, были сами главы государств — короли, принцы, князья и их ближайшее окружение. Они садились на слонов, брали в руки длинные изогнутые мечи, выезжали куда-нибудь «во чисто поле» и сходились с врагом в поединке. Если монарх оказывался поверженным, значит, считалась побежденной в войне и вся его страна.
Слоновьи дуэли — дело весьма сложное. Во-первых, слон — животное гораздо менее маневренное, чем, скажем, лошадь, а во-вторых, слоны в отличие от лошадей принимали самое непосредственное участие в схватке своих седоков. Ярость всадников быстро передавалась животным, и они вступали в единоборство друг с другом, сплетаясь хоботами и сшибаясь клыками. Дело доходило до того, что слоны поднимались на дыбы и сбрасывали сражающихся монархов на землю. Поэтому слонов нужно было готовить к битве самым тщательным образом.
Даже у обученных слонов с солидным стажем службы не исключены случаи бешенства, потому-то слонов для королевского боя специальные комиссии отбирали со всей мыслимой тщательностью, хитроумными тестами эксперты определяли, достаточно ли энергичен слон, достаточно ли он проворен и храбр и так ли умен, чтобы ему можно было доверить судьбу монарха и всего государства. Все было важно: форма головы и шеи, размер хобота. Рот слона должен быть красным, ноги — крепкими и прямыми, как столбы, уши — большими.
Столь мощное орудие, как боевой слон, обслуживала целая команда прислуги — семь человек, больше, чем у самого тяжелого современного танка. Команда делилась, говоря современным языком, на палубный экипаж и группу наземного обслуживания. В экипаж — он помещался на слоновьей спине — входило трое людей. Впереди, на шее животного, восседал сам монарх, и именно он непосредственно вел бой. На спине слона сидел второй человек — сигнальщик. Сигнальщик передавал команды монарха воинам, и в нужный момент они принимались топать ногами, кричать и бить копьями в щиты. Второй его обязанностью, гораздо более важной, было вовремя подать сражающемуся с врагом королю или принцу нужное оружие. В зависимости от обстановки он подавал копье, кривой меч, прямой короткий меч, крюк для захвата и любое другое оружие, которое могло понадобиться монарху. Если в ближнем бою, когда слоны захватывали друг друга клыками, сигнальщик ошибался и подавал не то оружие, поражение монарха становилось неминуемым. Казнь сигнальщика тоже…
От третьего человека, сидевшего на крупе слона, успех поединка зависел тоже в немалой степени. Он следил за тем, чтобы животное не пошло в неверном направлении, не вышло из подчинения. Но в критические, решающие моменты король брал управление слоном в свои руки (а иногда и в ноги — если руки были заняты), дергая за крюки, привязанные к ушам животного. Притом нужно было заставить слона не просто напирать, но, главное, наносить мощные удары хоботом и клыками слону противника, захватывая его, выводя из равновесия и просто причиняя сильную боль.
В группу наземного обслуживания входило четверо пеших. Они занимали позицию у ног животного и следили за их безопасностью, ибо слон с раненой ногой сразу же выбывает из строя. (Попробуйте себе представить разъяренного слона, от ног которого вы не имеете права отойти ни на миг, и вы поймете, почему вакансии на столь почетную службу всегда были открыты…)
На битву слон шел без всяких украшений, чтобы ничего не мешало ему двигаться. Перед тем как отправиться в бой, короли или принцы совершали предписанные обряды.
(Севастьянов Е. «Вокруг света», 1972, № 10)
Глава 2Лошадь идет на войну
Примерно во II тысячелетии до нашей эры арии стали расселяться по странам, окружающим их прародину.
И всюду арии вели с собой домашних лошадей. Были ли у них боевые колесницы — вопрос неясный. Повозки, запряженные волами, ослами или верблюдами, известны в странах Двуречья (в долинах Тигра и Евфрата — в Месопотамии) в IV тысячелетии до нашей эры — в то время, когда лошадь еще не была прирученной.
Во времена гиксосов (около 1700 года до нашей эры) впервые появились колесницы. Благодаря будто бы им гиксосы и покорили Египет, в котором уже «представляли произведения высокого технического искусства». Отдельные их детали изготавливали разные мастера. И эти детали были сделаны не из какого попало дерева, а из определенных его сортов, которые привозились издалека.
Интересно, что при археологических раскопках на Крите найдено было 500 колесниц. Крит — остров гористый: на колеснице не очень-то по нему покатаешься. Зачем же тогда столько колесниц было в критских дворцах? Думают, что на Крите они производились на экспорт.
Колесницы XV века до нашей эры были очень легкие — каждую мог унести один человек. Вот их размеры: «Ось диаметром 6 см имела длину 1 м и 23 см. Концы ее выступали на 23 см. На них надевались легкие колеса с четырьмя спицами, сделанными, как и втулка, из березы, с ободьями из сосны. Дышло из вяза диаметром 6–7 см имело длину 2,5 метра…» (В. Б. Ковалевская).
Конницы еще не было (она появилась в начале I тысячелетия у ассирийцев), но колесницы участвовали в боях уже более трех с половиной тысяч лет назад. О роли их в первых сражениях мало что известно. Но о битве при Кадеше (конец XIV — начало XIII века до нашей эры) мы имеем документальные данные. В ней не было победителя, но было много странных неожиданностей.
Египетский фараон Рамзес II Великий собрал «самую могущественную армию, какую когда-либо создавал Египет», и пошел войной на хеттов, северных соседей. У него было двадцать тысяч воинов и, по-видимому, две тысячи боевых колесниц. Столько же солдат было и у его врага, царя хеттов Мауваталлы. Но две с половиной тысячи колесниц у хеттов были более «вооруженные»: на каждой ехало три человека — возница, лучник и щитоносец. У египтян лишь два воина — возница и лучник. И у тех, и у других в колесницу запрягались две лошади.
Рамзес II разделил свое войско на 4 колонны, названные именами богов — Амона, Ра, Птаха, Сета. Двигались они одна за другой к Кадешу, хеттской крепости в Сирии. Впереди — колонна Амона (с нею Рамзес), в двух киломометрах — Птаха, а в десяти километрах за этой колонной шел арьергард — армия Сета.
Вблизи от Кадеша египтяне взяли в плен несколько хеттских воинов. На допросе они заявили, что Муваталла испугался и отступил далеко на север. Рамзес приказал распрягать быков и коней и разбить лагерь в одной удобной долине. И лишь тут заметили, что место, на котором решили они остановиться, только что было покинуто хеттами. Совсем недавно здесь был их лагерь. Снова стали бить палками пленных хеттов, и те сознались: первое их показание было военной хитростью.
А в это время Муваталла обошел с фланга стоявшую лагерем колонну Амона и ринулся со всеми колесницами на шедшую походным порядком, не готовую к бою армию Ра. Уничтожил ее, а затем с тыла его колесницы обрушили всю мощь своего удара на неукрепленный лагерь Амона. Воины этой армии, писали сами же египтяне, «бегали, как овцы». Почти всех их перебили хетты. Лишь фараон, не потерявший мужества, надел боевые доспехи и во главе личной стражи прорвал атакующих хеттов. Он направился к морю. И вдруг увидел: прямо навстречу ему со стороны побережья идет в боевом порядке большой отряд воинов. Рамзес II приказал готовиться к бою, но тут, к своему удивлению, обнаружил, что воины, с которыми он готов был сразиться, оказались не врагами — это был гарнизон одной из египетских крепостей.
Теперь уже Рамзес во главе этого войска напал на лагерь, из которого только что бежал. Хетты соскочили с колесниц, делили между собой добычу. Они, конечно, совсем не ожидали, что уничтоженные ими египтяне снова нападут на них. Между тем подошла колонна Птаха, и силы египтян возросли. Хетты с большими потерями отошли, укрылись за укрепленными стенами Кадеша. Наступила ночь, и Рамзес II решил больше не испытывать судьбу, воспользовавшись темнотой, с остатками войска он ушел за свои границы.
Битва закончилась вничью.
Во II тысячелетии до нашей эры, если судить по письменным текстам и изображениям на памятниках, только колесницы употреблялись ассирийцами в боях. Но тысячу лет спустя конница в ассирийских войсках почти полностью заменила колесницы.
Известно, что вначале, как и в колесницах, у конного был своего рода возница — «правчий». Он управлял двумя конями: своим и лошадью стрелка из лука, который таким образом освобождал руки для стрельбы и метания дротиков. Вслед за Ассирией и другие соседние с ней страны стали включать в свои войска большие отряды всадников. В конце XIX века до нашей эры в походах царей Урарту участвовало по сто колесниц, около тысячи всадников и только две-три тысячи пехоты. Мы видим иное, чем прежде, соотношение родов войск. В истории военного искусства открыта новая страница: не колесницы, а конница стала главной силой в боях. Но колесницы по-прежнему оставались мощным оружием по крайней мере до V века до нашей эры (во всяком случае у персов), а у бриттов до I века до нашей эры. Когда Юлий Цезарь высадился в Англии, его встретило войско, в котором были колесницы с острыми ножами на колесах.
Походы конных скифов нанесли колесницам первое крупное поражение, а греческая фаланга — окончательное.
Скифы жили в южнорусских степях, там, где была одомашнена лошадь. Они совершали набеги на богатые южные страны: Урарту, Ассирию, Мидию. В VI веке до нашей эры у них была уже тяжелая панцирная конница — главная сила войска. У их врагов — тоже. Но затем в армиях Древнего Рима и Греции совершился новый поворот: ударной силой стала пехота, а конница лишь вспомогательным родом войск.
(Акимушкин И. На коне — через века. — М.: Детская литература, 1981)
«…Преступление моих солдат и воинов на колесницах, которые бросили меня, столь велико, что этого нельзя выразить словами. Но видите: Амон даровал мне победу, хотя не было рядом со мной… воинов на колесницах…»
В XIV веке до нашей эры на земле Сирии, вблизи города Кадеш, состоялась битва между египетским и хеттским войсками. Личный летописец Рамзеса II несколько преувеличивал успех своего патрона — египетские войска не могли одолеть хеттов, хотя поле боя осталось за египтянами. Мало того, сам Рамзес чуть не погиб — он чудом пробился со своей личной стражей сквозь боевые порядки хеттов, что, правда, не помешало тому же летописцу воскликнуть — опять же от имени самого фараона: «Было их всех вместе тысяча боевых колесниц, и все целились прямо в огонь (голова Рамзеса была украшена диадемой с изображением змеи, извергающей огонь…) Но я ринулся на них! Я был как Монт и в мгновение ока дал почувствовать им силу своей руки».
Если оставить гиперболы на придворной совести хрониста XIV века до нашей эры, нельзя не увидеть в этих отрывках одно — абсолютное признание боевых колесниц как основной силы обеих армий. И это не случайно, ибо появились они — по письменным источникам) — за тысячелетие до битвы при Кадеше.
Сначала была пехота. В первобытных обществах все мужчины были воинами, готовыми защищать в случае нужды свой род, свое племя, самих себя. С появлением первых в истории человечества государств в Месопотамии и Египте военное дело быстро становилось профессией, появилось новое и дорогостоящее металлическое вооружение: боевые топоры, копья, мечи и кинжалы, шлемы. А в III тысячелетии до нашей эры появились и первые металлические панцири.
Шумерские войска уже в первой половине III тысячелетия до нашей эры применяли правильный боевой порядок, сражаясь в сомкнутом строю, требовавшем дисциплинированности, высокой выучки и дорогостоящего оружия. Но, кроме тяжело- и легковооруженной пехоты, в Месопотамии тогда же появились боевые колесницы, которые очень быстро — сравнительно, конечно — становятся главной ударной силой в армиях всех государств Древнего Востока.
До нас дошли изображения этих боевых колесниц и письменные источники, описывающие их.
…Два шумерских города-государства — Лагаш и Умма — вели войну за плодородную территорию Гуэдин. Война шла с переменным успехом и была столь длительна, что превратилась в обыденность. И, конечно, нашла отражение в «глиняной литературе» — табличках с письменами. Знать сражалась на колесницах, а рядовые граждане — в пешем строю. Война эта проходила в «пехотном» темпе — малоподвижном, неповоротливом. Да и откуда было взяться маневренности и быстроте, если кожаные, обитые металлическими бляхами щиты пехотинцев были так тяжелы, что их держали специально для того обученные воины? А потенциальные возможности колесниц сдерживали и неповоротливость пешего строя, и саму конструкцию их.
И все же появление колесниц в Передней Азии вызвало первую революцию в военном деле и привело к большим политическим потрясениям: ослаблению или даже гибели одних государств и возвышению других. И уже во II тысячелетии до нашей эры колесницы становятся главной ударной силой в армиях многих государств, и не только азиатских. Герои Гомера тоже сражались на колесницах. Правда, одновременно во всех армиях продолжалось совершенствование пехоты. Ее оружие начали постепенно изготовлять из железа, появились длинные мечи, панцири стали более совершенными, и, главное, они теперь были у гораздо большего числа воинов. Но все эти новшества вводились постепенно, не меняя устоявшейся традиции ведения боя. А в то же самое время, когда месопотамские цари, египетские фараоны, хеттские владыки основательно, но не спеша сводили друг с другом счеты при помощи в общем-то маломаневренных колесниц и неповоротливых пехотинцев, в евразийских степях уже появились всадники.
Произошло это примерно в середине II тысячелетия до нашей эры. А еще спустя приблизительно половину тысячелетия жители степей, забросив все остальные занятия, окончательно перешли к кочевому образу жизни. Лошадь была для этого незаменимым животным. Очень скоро выяснилось, что она незаменима и для военного дела. У кочевников каждый человек был прирожденным всадником. Суровые условия жизни, постоянные стычки и войны за скот и пастбища учили стойкости и сплоченности. А когда была освоена стрельба из лука с коня на это едва ли потребовалось много времени впервые в истории появилась новая грозная сила — конница.
И настало время, когда две эти силы столкнулись — скифы вторглись в Переднюю Азию. И навели такой ужас, что сам Асархаддон, царь Ассирии, поспешил откупиться от них и согласился даже отдать свою дочь в жены скифскому царю. Передняя Азия ничего не могла противопоставить скифской коннице: долгими веками отрабатываемая «военная машина» оказалась бессильной перед невиданным оружием — скоростью. Скифы нападали внезапно и в случае нужды столь же быстро отступали, заманивая противника, чтобы неожиданно вновь перейти в наступление. Но, нападая или отступая, они всегда осыпали врагов тучами стрел, разрушая его боевые порядки, сея панику и смерть. Знаменитый «скифский выстрел» — всадник стрелял с коня, обернувшись, — на тысячелетия вошел в боевую практику кочевников древности и средневековья. Изображения кочевников, стреляющих из лука в находящегося сзади противника, дошли до нас из разных стран и от разных эпох. По-видимому, они очень сильно поражали воображение современников.
Правда, на сохранившихся изображениях во дворцах последних ассирийских царей видно, что те уже предпринимали отчаянные попытки завести собственную кавалерию. Но было слишком поздно. Ассирийцы так и не научились ни правильно сидеть, ни управлять конем. Для того чтобы один из новоиспеченных кавалеристов мог стрелять из лука, другой держал поводья его коня. Один лук на двух всадников, к тому же с трудом державшихся на своих конях, было слишком большой роскошью в борьбе с подвижными соединениями противника. В конце концов Ассирия была разгромлена, ее столица Ниневия, «логово львов», была взята и разграблена, и не исключено, что скифы приняли участие в ее решающем штурме.
Конница быстро распространялась по всему цивилизованному Старому Свету, за исключением самых отдаленных его уголков. На Дальнем Востоке китайцы, потерпев ряд сокрушительных поражений от хунну, срочно ввели кавалерию в состав своего войска и любой ценой стремились раздобыть выносливых и породистых коней. А у персов, создавших империю, простиравшуюся от Египта до Индии, конница была уже основным родом войска. Вооруженная луком со стрелами, копьем и коротким мечом, сначала расстреливала противника из луков, затем атаковала его и в ближнем бою довершала дело.
Персы господствовали в Азии, а легкая конница преобладала в их армии. Пехота оказалась в загоне, считалась второстепенным, почти презираемым родом войск, уделом слабых и бедных.
После греко-персидских войн персы пытались как-то реформировать кавалерию, пополнить ее тяжеловооруженными всадниками, имевшими доспехи и лучше приспособленными к ведению ближнего боя. Но наступило время Александра Македонского и его фантастического похода в глубины Азии. И вновь персидская конница терпела одно поражение за другим, оказалась несостоятельной перед фалангой, которая была теперь еще больше усовершенствована. Она стала глубже, а копья гоплитов из задних рядов длиннее — до 5–7 метров, их приходилось держать обеими руками.
Правда, сам Александр очень ценил конницу и всячески стремился усилить всадниками свое войско, но крах Персидской империи окончательно скомпрометировал кавалерию, и в эллинистических войсках она играла только вспомогательную роль. Все внимание и вся забота уделялась фаланге. Пехота торжествовала над конницей, и на несколько столетий фаланга стала господствующей силой во всех эллинских армиях.
Вызов был брошен с Востока. Той самой конницей, которая после Александра, казалось бы, навсегда была обречена на второстепенные роли. Теми самыми кочевниками евразийских степей, которые некогда освоили коня и изобрели легкую конницу. Теперь они же смогли коренным образом и реформировать ее.
В 53 году до нашей эры в столице Армении Арташате парфянский властитель Ород праздновал свадьбу своего сына с дочерью армянского царя. Во время празднеств, когда во дворце смотрели трагедию Еврипида «Вакханки», на сцене появилась предводительница вакханок с ликующей песней бессмертного греческого трагика: «Мы несем домой из далеких гор славную добычу — кровавую дичь». «Кровавой дичью» оказалась голова римского полководца и государственного деятеля Красса, брошенная к ногам царей.
…Римляне умели побеждать. Это знают все. Меньше известно другое: своими победами они не в последнюю очередь обязаны тому, что умели хорошо учиться, в том числе у побежденных.
Зная мощь римской пехоты, бывшие кочевники, парфяне, быстро развили и усовершенствовали новую ударную силу — тяжелую кавалерию, получившую название катафрактариев. Эти войска действовали в тесно сомкнутом строю во взаимодействии с легкой конницей. Катафрактарии врезались в боевые порядки противника, длинными пиками опрокидывали его строй и, не спешиваясь, рубя с коня длинными мечами, довершали бой. А вот римляне, хотя эпизодически и сталкивались с катафрактариями, явно их недооценивали.
…Парфяне сначала отступали. А затем Сурена, полководец царя Орода, дал битву. Легковооруженная конница, охватив полукругом римское каре, стала методично расстреливать его из луков. Римляне попытались атаковать — старый испытанный прием, не раз приносивший им успех. И действительно, легкая конница подалась назад, но в этот момент римляне увидели перед собой сомкнутый строй тяжелой кавалерии: и люди, и кони были закованы с ног до головы в блестящие на ярком южном солнце доспехи. Но многометровые пики в руках катафрактариев не оставили никаких надежд на успех. Поражение римлян было сокрушительным, и голова погибшего в этой битве Красса стала кровавым символом его.
Битва при Каррах была не единичным эпизодом.
Катафрактарии стали постепенно теснить некогда несокрушимые легионы. В I веке нашей эры на дунайской границе Римской державы сарматские катафрактарии не раз одерживали победы, прорываясь и опустошая целые провинции. И великий историк Рима Тацит вынужден был с горечью сказать про сарматов, что «вряд ли какой строй может противиться им, когда они действуют конными отрядами».
Так в IV веке нашей эры в истории военного дела произошел очередной крутой поворот — тяжелая конница стала преобладать над тяжелой пехотой.
После Великого переселения народов в средние века развитие военного дела в Евразии пошло по разным путям. В степях, на бескрайних просторах которых были особенно важны скорость и маневренность, кочевники постепенно вырабатывали новый вид конницы — нечто среднее между тяжелой и легкой кавалерией предшествующего времени. Для этого они значительно усовершенствовали ее снаряжение — распространили стремена и жесткие седла, позволившие всаднику еще лучше управлять лошадью и увереннее чувствовать себя в ближнем бою, панцирь стал легче и постепенно заменялся кольчугой, сабля сменила меч.
А в сравнительно небольшой Западной Европе, в которой преобладала пересеченная местность, нападения норманнов, аваров, арабов и мадьяров побуждали к специализации конницы, становившейся все более и более тяжеловооруженной. Когда в начале VIII века нашей эры в ней стало известно стремя, давно уже распространенное среди кочевников, закованный в доспехи всадник утвердился на закованном в доспехи коне. Как метко заметил один современный историк, «античность выдумала кентавра, раннее средневековье сделало его господином Европы». Появился рыцарь — воин нового типа, отдаленный потомок древних катафрактариев, но еще более специализированный и поэтому многие века казавшийся непобедимым.
И так продолжалось до XIV века, когда в период Столетней войны между Англией и Францией в битве при Кресси английская пехота, состоявшая из свободных крестьян, расстреливала из арбалетов цвет французского рыцарства. Эта битва знаменовала преддверие нового этапа истории. А вскоре появилось огнестрельное оружие. И пехота вновь начала свое восхождение.
(«Вокруг света», 1977, № 1)
Фаланга — тесно сомкнутое, плечом к плечу, построение тяжело вооруженных, панцирных воинов — гоплитов.
Только с фланга или тыла можно было успешно атаковать фалангу, что и делала неприятельская конница.
«Фаланга, — пишет историк военного искусства Ганс Дельбрюк, — лишенная поддержки конницы, не смогла бы сопротивляться общему натиску персидских всадников и стрелков из лука, медленно изойдя кровью, она должна была бы погибнуть».
Охрана флангов была не единственной задачей конницы. Преследование убегающих врагов, нападение на их обозы, разведка и караульная служба — таковы были в те времена обязанности вспомогательного войска — конницы.
То же самое и у римлян: конница — не главный, а вспомогательный род войск. В боевых построениях ставилась она обычно на флангах фаланги. Но, однако, какой сокрушительный удар могло порой обрушить это «вспомогательное» войско, показывает знаменитая битва при Каннах (216 год до нашей эры).
В этом сражении у римлян было 70 тысяч солдат (вместе с оставленным в лагере десятитысячным резервом). У их врага, Ганнибала, одного из лучших полководцев мира, — только 50 тысяч. Но зато конницы у Ганнибала было почти вдвое больше, чем у римлян, — 10 тысяч против 6 тысяч.
Римляне конницу поставили на флангах, Ганнибал — тоже. Но свое войско он построил в виде полумесяца, выпуклой стороной обращенного к врагу. План его — охват флангов неприятеля. Ганнибал был уверен, что его конница скоро опрокинет римскую. Так и случилось: атаку начала тяжелая левофланговая конница Ганнибала. Она быстро разбила противостоящую ей римскую конницу, обойдя тыл римской фаланги, атаковала и уничтожила левофланговую римскую конницу и затем ударила в тыл римской фаланги.
Между тем намного более сильная, чем у Ганнибала, римская пехота сильно потеснила карфагенскую пехоту; полумесяц выгнулся в обратную сторону, и римляне оказались окруженными со всех сторон.
«В течение нескольких часов, — пишет Ганс Дельбрюк, — должно было длиться жестокое, страшное избиение. Одних карфагенян погибло не меньше 5700. Из римлян полегло на поле брани 48 000, бежало 16 000; остальные попали в плен».
Но нигде, ни у одного народа, и никогда, ни до, ни после лошадь не значила так много в жизни — мирной и военной, как у монголов в пору расцвета их империи.
«Исстари, — пишет русский историк С. М. Соловьев, — китайские летописцы в степях на северо-запад от страны своей обозначали два народа под именем монгкулов и тата…»
«Жили они не в городах и не в селах, а в юртах, построенных из хворосту и тонких жердей, покрытых войлоком». У них было столько разного скота — коров, овец, коз, верблюдов и особенно лошадей, — «сколько нет во всем остальном мире».
И далее: «Нет ни одного народа в мире, который бы отличался таким послушанием и уважением к начальникам своим, как татары».
В первые десятилетия XIII века среди таких «начальников», называемых ханами, один, по имени Темучин, назвавший себя позже Чингисханом («Океан-хан»), после жестокой борьбы подчинил своей власти всех других ханов: «орда присоединилась к орде…» И вот двинулись монголы в наступление на цветущие страны к востоку, западу и югу от своих исконных кочевий. Завоевали Китай (даже в Японию намеревались через море переправиться, но шторм погубил их флот), покорили княжества и царства Средней Азии.
Два полковника Чингисхана — Джебе и Субут — вторглись в северную Индию, оттуда в 1224 году двинулись на восток, севером Ирана дошли до Кавказа, громя все на своем пути, вышли в низовья Дона. «Форсировали» его и вдоль берегов Азовского моря добрались до Крыма, затем вновь вышли в южнорусские, а точнее, половецкие степи, пересекли Днепр, вышли к Днестру и вернулись обратно к Чингисхану.
Это был самый дальний и быстрый военный конный рейд, который знает история. 30 тысяч всадников (с вдвое-втрое большим числом лошадей — всего коней в этом войске было 100 000!) за два года с боями прошли около 10 тысяч километров (за сутки до 150 километров!).
И это были те «окаянные татары сыроядцы», с которыми впервые сразились русские на реке Калке.
Дело было так. Разгромив половцев в Кипчаке (в степях между Уралом и Днепром), отправили татары послов к князьям русским, которые, узнав о новых врагах, явившихся с Востока, съехались на совет в Киев. Послы сказали: «Слышали мы, что вы идете против нас, послушавшись половцев, а мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сел, на вас не приходили; пришли мы попущением божьим на холопей своих и конюхов, на поганых половцев…»
Русские послов тех умертвили и после долгих споров решили двинуться в поход на татар. Три старших князя, три Мстислава — киевский, черниговский и галицкий, каждый со своим войском. Были с ними и младшие князья — сыновья и племянники.
Перешли Днепр, обратили в бегство «караулы» — разъезды татарские и восемь дней шли степью до реки Калки (приток Дона), переправились через него.
Битва началась 16 июня 1223 года. Не будем описывать ее — как, кто и куда двинулся, где стояли полки и тому подобное. В общем, из-за несогласованных действий русских князей, из-за бегства союзников их, половцев, которые смяли ряды войск, «русские потерпели повсюду совершенное поражение, какого, по словам летописца, не бывало от начала Русской земли».
А победители, татары, «дошедшие до Новгорода Святополчского, возвратились назад к востоку». Больше татары долго не появлялись на русской земле…
Эта «основная сила» явилась в 1238 году. Пришел хан Батый во главе трехсоттысячного войска.
В «рязанских пределах» появилось это войско, разгромив волжских болгар, «лесною стороною с востока». В декабре осадили Рязань и через пять дней взяли ее штурмом и сожгли. Затем такая же участь постигла другие города русские: Коломну, Москву, Суздаль, Владимир… За один лишь февраль 1239 года взяли 14 городов, не считая «слобод и погостов». Ста верст не дошли до Новгорода (весенняя распутица помешала) и ушли на юго-восток, в степь.
В 1240 году Батый взял Киев (киевлянам нельзя было расслышать друг друга от скрипа телег татарских, рева верблюдов, ржания лошадей). Весной 1241 года он перешел Карпаты и в битве у реки Сайо разбил венгерского короля и опустошил его земли. Затем татары, поразив по пути двух польских князей, вторглись в Нижнюю Силезию, победили местного герцога. Путь на запад, вглубь Германии, татарам был открыт. Но тут полки чешского короля Вячеслава преградили им дорогу. Татары не отважились вступать в битву, ушли в Венгрию. Оттуда двинулись было в Австрию, но опять войско Вячеслава и герцогов австрийского и каринтийского встало у них на пути. Не решились с ним сражаться татары и ушли на восток. Западная Европа была спасена, но Русь надолго оказалась обреченной жить под татарским игом.
В чем причина таких совершенно невероятных успехов конного войска? (Пешими у татар сражались только союзники).
Прежде всего железная дисциплина и необычная тактика. То, что русские князья не выступали против татар сплоченно, единым фронтом, тоже облегчало победу их врагам. Но нас интересует другое: почему именно конница, а не пехота, как было до татар в истории битв, стала главной боевой силой.
Итак, дисциплина. По закону Чингисхана, исполняемому неукоснительно, беглецов с поля боя казнили без жалости и снисхождения, «если из десятка один или несколько храбро бились, а остальные не следовали их примеру, то последние умерщвлялись, если из десятка один или несколько были взяты в плен, а товарищи их не освободили, то последние также умерщвлялись», — пишет русский историк С. М. Соловьев.
Теперь о тактике. Она была очень простой и в то же время эффективной: эшелонированное построение центра и широкий обхват на флангах. Впереди едут небольшие отряды — «караулы». Это разведка и дозорное охранение. Сразу в рукопашную схватку татары не вступали: если первый эшелон всадников, осыпав стрелами неприятеля, не смог его опрокинуть, то татары обычно пускались в ложное бегство. Враги устремлялись в погоню, расстраивали ряды своего войска. В суматохе преследования вдруг натыкались на второй, а за ним и третий эшелон центра, более усиленные, чем первый, даже чучелами на лошадях, чтобы казалось больше воинов). А этим двум эшелонам ложное бегство было строжайше запрещено. Сильные отряды флангового обхвата замыкали кольцо окружения. Они были заранее посланы «направо и налево в дальнем расстоянии». Но и тут сначала обычно не сражаются татары врукопашную: главное их оружие — все еще лук, стрелы из которого били с такой силой, что «против них не было защиты». Когда изранят стрелами много воинов и лошадей неприятеля, только тогда начинают татары «ручные схватки».
Вооружение у татар было простое: лук, топор (лишь у немногих сабли), окованные дубины — палицы и сплетенный из ивы и обтянутый толстой кожей щит. У немногих богатых — шлемы и броня (на лошадях тоже из кожи). Каждый воин обязан был возить с собой веревки — «для того, чтобы тащить оседланные машины».
Главная сила этого войска была в его сплоченности и в лошадях. Каждый воин вел с собой в поход одну, три, пять и даже больше запасных лошадей. У войска, которое шло в наступление, обозов не было — были вьюки, пожитки и разное снаряжение, упакованное в кожаных мешках. Провианта для себя и для лошадей почти не брали.
Лошади кормились тем, что росло на земле, даже зимой, копытами разрывая снег. А воины кормились лошадьми, забивая жеребят, раненых, ослабевших или охромевших коней, в крайней нужде и запасных здоровых. Но основная пища — это кобылье молоко, Вскрывали и вены у лошадей, собирали кровь и пили ее, смешав с кумысом.
В дальних походах татарские всадники по двое суток не слезали с седел, чтобы отдохнуть и поесть. Даже спали сидя верхом и не останавливая лошадей (лишь пересаживаясь с уставшей лошади на запасную). Подвижность, маневренность у такого войска были по тем временам невероятные. Одолевая за сутки по сто, даже по двести километров, татарские отряды появлялись совершенно неожиданно в самых отдаленных местах, где никакая разведка не успевала предупредить о их приближении.
Говоря о лошади, нельзя не рассказать о казаках, ибо веками слиты они были воедино — конь и казак. Повадки, норов, все достоинства и недостатки своего боевого друга казак знал лучше, чем собственную родню. Из столетия в столетие с большим умением совершенствовали казаки породу своих лошадей. Угоняли после лихих набегов целые табуны восточных лошадей — персидских, арабских, черкесских, турецких, хивинских и прочих. Особенно ценились знаменитые аргамаки — ахалтекинские кони. По Хопру, Медведице, Бузулуку и Дону, до реки Донца, на Днепре лошади были поначалу не рослые, крепкие, легкие, неутомимые. Приведенные с востока кони придали казачьим лошадям большую резвость, красоту экстерьера, благородство форм. Росту тоже прибавили. Прекрасные, ладно скроенные, выносливые кавалерийские лошади издавна были у донских казаков.
А сколько лошадей на Дону паслось в табунах, работало в хозяйстве и на ратное дело призывалось? Во всех войсковых округах сотни тысяч! В прошлом веке 257–211 (данные знатока казачества В. Броневского за 1834 год).
Казаки улучшали своих лошадей. Одновременно шел и другой процесс — складывался особый характер самого казака, с детских лет привыкшего к тяготам военной жизни и походов. Возможно, именно эта постоянная мобильность, необходимость, а затем и «охота к перемене мест» сделали казака инициативным, сноровистым и изобретательным.
Всем русским известно имя Ермака. Сейчас, через четыре сотни лет, трудно ручаться за слова: «доподлинно известно». Однако все же считают Ермака Тимофеевича уроженцем станицы Калачинской, что на Дону. Полагают, что он изменил свое имя. То ли Ермолаем прозывался вначале, то ли Еремеем. Все — не по нему. А вот краткое Ермак в самый раз (возможно, имя его происходит и от другого слова: в старину в Поволжье «ермаком» называли котел для варки каши). Первые шаги мятежного Ермака достаточно громки.
Строгановы — богатейшие купцы и промышленники, владевшие на Северном Урале огромными поместьями. Их границы охраняли военные дружины, в основном «охотничьи казаки», или, как их еще называли, «отваги». Служил там и Ермак Тимофеевич.
Что же говорят о Ермаке его современники? Пожалуй, лучше всего ответит на это старинная песня уральских казаков:
Выговорил Ермак Тимофеевич:
Казаки, братцы, вы послушайте,
Да мне думушку попридумайте.
Как проходит уже лето теплое,
Наступает зима холодная —
Куда же, братцы, мы зимовать пойдем?
Нам на Волге жить? — Все ворами слыть.
На Яик идти? — переход велик!
На Казань идти? — грозен царь стоит —
Грозен царь Иван, сын Васильевич!
Он на нас послал рать великую,
Рать великую — в сорок тысячей…
Так пойдемте ж мы — да возьмем Сибирь!
Другой род рядом, сразу за Уралом. Другая вера: татарское царство под названием Сибирь. Год 1581-й.
Вверх по течению медленно тянутся казачьи однодеревки, плоты, струги. Строптивый Иртыш. А сколько супротив? Если у Ермака первое время было 540 казаков, то татарских войск — больше в двадцать раз.
Но разбит хан Кучум. Взят Кашлык — столица татарского царства. Сын Кучума, хан Маметкул, в плену.
XVII век. Тяжесть чужеземного нашествия. Поляки. И здесь снова казаки. В сентябре 1612 года ими отбит у поляков Китайгород. Вскоре атаманам Маркову и Епанчину сдается и занятый поляками Московский Кремль. И далее воюют казаки, расширяя границы России. Опять послушаем В. Броневского: «Азовские турки. Дабы воспрепятствовать донским лодкам выходить в море, построили на берегах реки, ниже крепости, две башни, вооружили их пушками и между башнями поперек Дона протянули в 3 ряда железную цепь. Предприимчивые донцы в 1616 году истребляют на Черном море турецкие купеческие корабли и город Синоп нечаянным нападением взяли».
Велика заслуга казачества в исследовании и освоении новых земель, но и не меньшая в таких делах, как защита России от иноземного вторжения. И не только, конечно, в изгнании поляков с русской земли. Во всяком случае, во всех крупных битвах сражались казаки в составе русской армии.
В войнах восставшего народа казачество было немалой силой. Все русские люди знают Имена выдающихся борцов за свободу угнетенного крестьянства — С. Т. Разин, К. А. Булавин, Е. И. Пугачев.
Гусары — наиболее древнего происхождения. В 1458 году венгерский король Матвей Корвин приказал для защиты от турок образовать особое ополчение: от двадцати дворян выставлялся один конный дворянин и при нем определенное число вооруженных людей. Это ополчение называлось «хусар» — от тогдашнего жалованья гусар — 20 уар.
Венгерский князь Стефан Баторий, когда стал в XVI веке польским королем, привел с собой гусар на новую родину. Здесь гусары прочно обосновались на все последующие века, стали модной и почетной кавалерией. В них служили преимущественно богатые люди.
В 1688 году первый регулярный гусарский полк появился в Австрии, затем во Франции, Пруссии, в начале прошлого века — в Англии. В Италии гусар никогда не было.
В России о гусарах как о войске иноземного строя впервые упоминается в 1634 году. Когда Петр I организовал регулярную армию, гусары исчезли и появились вновь лишь в 1723 году, когда царь приказал из сербов, эмигрантов из Австрии, сформировать гусарские полки (набранные обычно из сербов, македонцев, венгров, молдаван, грузин). К 1813 году в России было 12 гусарских полков, а перед революцией — 2 гвардейских и 18 армейских.
Хорошо известна по картинам и фильмам традиционная форма гусар. Доломан — куртка со стоячим воротником и шнурами. К ней пристегивался ментик — короткая куртка, обшитая мехом, которая обычно лишь накидывалась на плечи. На ней в несколько рядов нашиты пуговицы или кивер, чакчири — рейтузы, расшитые шнурами, и короткие сапоги.
Вооружение гусар — сабля, карабин и пистолеты (у офицеров).
Слово «улан» происходит от татарского «оглан» — «юноша». Так назывались члены ханской семьи по младшей линии, которые лишены были возможности занять престол. В Польше на военной службе было много огланов. Одежда у них первое время была татарская. От нее осталась лишь одна деталь — квадратный верх шапки.
В России сформированный при Екатерине II конный полк, вооруженный саблями и пиками, получил сначала название пикинерского. При Павле образовалось еще два полка, которые, несмотря на уланское вооружение (пики), стали называться уланскими лишь с 1803 года, когда появился лейб-гвардейский уланский полк. Позднее несколько драгунских полков были перевооружены в уланские.
Драгуны — «ездящая пехота», как назвал их известный историк военного искусства Ганс Дельбрюк. Драгуны перед сражением спешивались и шли в бой как пехота (позднее воевали и в конном строю).
К тому времени, когда появились гусары, уланы, драгуны, лошадь стала уже не той, что прежде. В рыцарские времена требовались более высокие и тяжелые лошади.
Позднее возникла новая кавалерия и новые лошади: более легкие и быстрые, чем у рыцарей. Ростом тоже уже не те, что в древности: до 170 сантиметров в холке.
После XIV века во всех крупных сражениях преимущество перед конным получает пеший бой. Конница опять становится вспомогательным родом войск. Так было во все века до первой мировой войны включительно.
Но вот в России произошла Октябрьская революция. Потом гражданская война. И в ней снова конница выходит на передний план. Особую боевую мощь в этой войне показала Первая конная армия. Она была сформирована 17 ноября 1919 года по решению РВС Республики на базе 1-го конного корпуса С. М. Буденного. В состав его входили еще пять кавалерийских дивизий, отдельная кавбригада, автобронеотряд, несколько бронепоездов, авиагруппа и другие боевые силы.
Командиром Первой конной армии был С. М. Буденный, комиссаром первое время — К. Е. Ворошилов. Победы этой армии вошли в историю как самые славные подвиги Красной Армии.
(Акимушкин И. На коне — через века. — М.: Детская литература, 1981)
Кони — верные спутники человека на войне во все времена, друзья полководцев.
Маршал Буденный обладал бесспорным талантом — он был прирожденным наездником. Любил животных.
Нина Семеновна Буденная окончила факультет журналистики МГУ. Работала в агентстве печати «Новости». Она, как и ее отец, очень любила лошадей.
Повесть Нины Буденной, посвященная двум дням из жизни деловой женщины, называется «Если у вас нету тети».
В повести два невымышленных персонажа — «конь отца» и молодая женщина, названная в книге Анной Павловной, но очень похожая на дочь красного маршала своей любовью к лошадям.
«Лошади очень памятливы. Они надолго, иногда на всю жизнь запоминают людей, с которыми им когда-либо приходилось иметь дело, запоминают их хорошие или дурные поступки и свою оценку этих поступков. Поэтому-то, работая с лошадью, наезднику нельзя оставлять свою команду невыполненной. Иначе конь запомнит, что можно словчить и не затруднять себя лишний раз, и начнет халтурить — именно на этой команде, на этом самом движении. Только настойчивость всадника создает таких лошадей, какими были наши знаменитости. Настойчивая ежедневная работа до пота — своего и лошадиного.
Анна Павловна ехала неторопливо по лощинке вдоль дороги, и мысли ее были ясные-ясные.
Вспомнился вороной красавец, явившийся с завода с кличкой Абориген, что и было красиво воссоздано конюшенными умельцами на табличке над его денником.
Грамотная Анна Павловна лично исправила неточность. Но ездила на Аборигене недолго. Путем жутких интриг мужчины-спортсмены выцыганили у нее лошадь. Она не очень переживала на этот счет, потому что никогда не была столпом команды. Нельзя одинаково хорошо делать сразу несколько дел, не так ли?
Ринг споткнулся, и Анна Павловна немного подтянула повод, чтобы заставить коня быть повнимательнее. Сбросив смотрителя, которого на конюшне прозвали Ботфорты (за фасон сапог, зимой-то он носился в валенках), и навсегда запомнив, как это ловчее всего сделать, конь стал время от времени исправно выполнять этот трюк под молчаливое одобрение работников конюшни. Чем кончилось единоборство, Анна Павловна не знала. Жеребца, на котором она ездила два года, ахалтекинца дивной красоты с загадочным именем Акпилот, продали с аукциона в Италию. К другой лошади душа не прикипела.
А тут и со свободным временем наступила кризисная ситуация. Анна Павловна не болела: пора было бросить свои силы и таланты в иные области человеческой деятельности. Спорт постепенно уходил в прошлое, оставляя ей единственную, но весьма приятную возможность, такую же, как у Ботфортов, но только совершенно бескорыстную — явившись в любое время, взять лошадь и поездить в собственное удовольствие. Но теперь и для этого времени никак не выкраивалось. Таким вот образом Анна Павловна и забросила это дело, бывшее четверть века ее отрадой.
Анна Павловна вздрогнула и пустила Ринга рысью. Тот послушался легко и пошел энергично. Анна Павловна удивилась: Ботфорты в свое время добились того, что он и рысью-то, своим природой данным аллюром, не желал идти, а если и соглашался наконец, то делал это лениво, нога за ногу, как будто было ему лет сто или он смертельно устал. И Анна Павловна решила, что смотрителя сняли с должности.
Ринг принадлежал к буденновской породе и был ее ярким представителем, в качестве чего и находился в непродажном фонде конезавода.
Сколько помнила Анна Павловна, он шел по линии Слединга и приходился дальним родственником конюшенной знаменитости Софисту, который пал несколько лет назад в возрасте Мафусаила — тридцати трех лет. Это был феномен: обычный срок лошадиной жизни — восемнадцать. Правда, на одном из конных заводов Северного Кавказа Анне Павловне пришлось как-то увидеть тридцатишестилетнего жеребца-производителя. Но зато она это и помнила всю жизнь.
Софист был знаменит не только долгожительством. На нем дважды принимали парад на Красной площади, он был призером международных соревнований по высшей школе верховой езды, причем это было его первое и последнее выступление — Софист не был спортсменом. Но таких наездников, с которыми он имел дело, опозорить он просто не смог бы, класс не позволял. То, чему был обучен Софист, представляло собой вершину и эталон лошадиной науки.
Когда Софист пал, тренер плакал три дня, а конюх взял бюллетень. Похоронили лошадь рядом с конюшней, где она доживала свою жизнь, рядом с людьми, которые помнили Софиста молодым и прекрасным, под седлом великого кавалериста, с которым Софист прожил всю свою счастливую лошадиную жизнь.
Тренер где-то раздобыл огромную красивую глыбу серого гранита, которой и увенчал могилу Софиста. Когда ставили этот камень, конники снова еле сдерживали слезы и опять поминали своего любимца, принявшего на себя частицу истории.
Анна Павловна была уверена, что встретит на заводе всех в целости и сохранности: люди при лошадях живут долго, ну, а о преданности профессии и говорить не приходится.
Ринг уже давно шел шагом — приятные воспоминания далеко увели Анну Павловну в глубь времен, к истокам своей судьбы. Тут ей пришло в голову, что она может опоздать к своему автобусу и заставить людей ждать, а может быть, даже волноваться. Следовало поторапливаться.
Анна Павловна, по всем правилам кавалерийской науки, выслала Ринга в галоп. Но тот и ухом не повел, на команду не отреагировал. „Значит, Ботфорты остались в прежней должности“, — поняла Анна Павловна. Пришлось на ходу выломать прут и пощекотать лошадь по шелку ее кожи. Ринг начал прядать ушами, перешел на рысь, поскольку Анна Павловна хлыст с бока не убрала, все-таки поднялся в галоп. Анна Павловна добавила шенкелей, чтобы жеребец не обозначал галоп, а шел им, как того требовалось.
— Ленивая скотина, — сказала Анна Павловна, — упрямое животное, ишак проклятый! — и засмеялась. Потому что все было прекрасно.
Пошли знакомые места. Анна Павловна проехала шагом по мосту через Москву-реку и здесь, оторвавшись от путеводной нити дороги, съехала к реке, на крутой ее бережок. Отсюда напрямик до завода было много короче.
На той стороне реки, на пляже кайфовали любители последнего солнышка. По экзотической экипировке и разнообразию отдыхательных приспособлений было ясно, что народ этот не местный, заграничный.
— Бездельники, шпионы, — проворчала себе под нос Анна Павловна, проведшая полдня в труде, полезном для общества, правда, избыточно хорошо оплаченном. Для того, чтобы сделать „бездельникам“ мелкую пакость, она разобрала повод „по-полевому“, огрела коня по сытому крупу, приподнялась над седлом, сдавив лошадь коленями, и уперлась руками в шею. И разогнала жеребца в карьер. Пусть „бездельники“ смотрят и завидуют.
От реки свернула на дорогу через поле и пошла по прямой к заводу. Здесь уже Ринг сам поднажал: эти хитрецы безошибочно чувствовали, что дорожка ведет их домой, к конюшне. Где-то в середине поля Анна Павловна перевела лошадь на рысь, так доехала то ли до ручья, то ли до болотца, которое перегораживала вечно подмываемая земляная дамбочка, всегда в мокрой грязи и лужах. Отсюда до завода было рукой подать, но Анна Павловна намеревалась, несмотря на подхлестную близостью дома активность жеребца, проехать это расстояние шагом, чтобы потом можно было не вываживать лошадь, а сразу поставить ее в стойло.
Чуть пригнувшись — чисто рефлекторно, потому что в этот проем мог свободно воткнуться и рефрижератор, Анна Павловна, лихо цокая копытами по залитому цементом въезду, энергично проникла в конюшню и немедленно, как лбом о стенку, налетела на железный окрик:
— Куда? Не видишь, кастратов ведут!
По широкому, вольному коридору конюшни, в который выходили все денники, печальной вереницей шли кони. Хвосты подвязаны, морды несчастные. Их вели под уздцы конюхи — мужчины и дамы. Анна Павловна соскочила с лошади, завела ее в денник и расседлала. Амуницию свалила на деревянный диванчик в конце коридора — разберутся. А сама на нетвердых ногах — сказывалось отсутствие тренировки — направилась в рощицу, тут же за конюшней.
Там, у могилы Софиста, горел тихий костерок. Почти невидимое пламя лизало закопченные бока большой алюминиевой кастрюли, ручки которой были перехвачены проволокой. На ней она и держалась над костром. В кастрюле булькало.
На полянке в разных позах расположились человек шесть мужчин, внимательно наблюдавших за клокотавшей водой.
— Всем привет, — поклонилась Анна Павловна.
— Явилась, не запылилась, — осклабился суровый, усатый Алексей Павлович. — Ясное солнышко. Как жива?
— Что это вы тут делаете? — Анна Павловна изобразила тонкую, все понимающую улыбку.
— Не видишь, варим, — ухмыльнулся старый наездник. — Не могу понять, почему у баб к этому блюду такое отвращение? Моя, например, эту кастрюлю сразу на помойку несет.
Молодой малый, растянувшийся на животе и упершийся подбородком о ладони — Анна Павловна его не знала — сказал раздумчиво:
— Думаю, причина тому — большое уважение к этой детали. А мы ее — поедаем.
— Они вкуснее почек, — мечтательно заметил краснолицый тренер. Краснолицый не от чего-нибудь плохого, а от вечного пребывания на солнце и ветру. — Слушай, Анна, ты ведь мне в одном деле помочь можешь! У тебя нет знакомого художника?
— Найдется. А на какой предмет, Федор Сергеевич?
— От бабки, понимаешь, наследство получил. Червонцы золотые. Хочу чеканку сделать: коня с крыльями. Так надо, чтобы мне рисунок подходящий сделали.
— А чеканить кто станет?
— Сам.
— Из чистого золота?
— Из него. На стену повешу, любоваться буду.
— А сумеете?
— Интересное дело: подкову выковать — так Федор Сергеевич. А как коня из золота — так кто-нибудь другой?
— Я узнаю.
— У меня есть скульптор знакомый, — сказал тренер, — тот, что Софиста лепил, — Федор Сергеевич похлопал ласково по зеленому холмику. — Я коня в мастерскую приводил. Держу его, понимаешь, а он как соображает, что его лепят: то одну позу примет, то другую — и замрет. Живая статуя, да и только. Потом вдруг начал беспокоиться, храпеть, — тренер уселся поудобнее, оперся локтем о холмик. — Думаю, что такое? Ногами топочет, приплясывает. Потом ржать начал — тихонько, с придыханием. Скульптор даже струхнул малость. Тут дверь открывается и входит его хозяин, — Федор Сергеевич опять похлопал по холмику. — Он его, понимаешь, издали учуял: вот умная животина.
— Вот ты бы к этому скульптору и обратился, — сказал усатый. — Что ему, трудно нарисовать?
— Это знаменитый скульптор. Мне бы кого попроще.
— Ну, а что сам-то? Зачем он, Федор Сергеевич, к скульптору приехал? — спросил молодой.
— Сказал, что взглянуть, как работа идет, подсказать что-нибудь по профессиональной кавалерийской части. Но, думаю, чтобы посмотреть, как коня устроили, удобно ли. Ведь не на один день его к скульптору привезли.
— Крепко Софист хозяина любил, — сказал, задумавшись, усатый Алексей Павлович. — Вот и виделись они в последние годы редко, а он только о нем и думал. Сижу как-то в своей комнате, вдруг слышу грохот, ржание, шум несусветный. Лечу в конюшню, навстречу конюх перепуганный. „Софист, — кричит, — взбесился!“ Я к деннику. Вижу, мечется лошадь, грудью на стены кидается, ногами в двери молотит. А ведь старый — спина провалилась, над глазами — впадины, палец засунешь, бабки опухшие. Откуда силы только взялись? Я его за недоуздок схватил, из стойла вывел и в манеж запустил: пусть побегает, думаю, а то искалечится в деннике. А он носится, задом бьет. А то вдруг на дыбы встанет, передние ноги на борт манежа закинет. И так стоит, голову свесив. Что с конем происходит? Не пойму я его.
Но вот, вижу, вымотался, сник весь, дрожит. Отвел его в стойло. Он мордой в дальний угол уткнулся, да так и замер. Зашел к нему попозже: все так же стоит, ото всех и всего отвернувшись. Прежде чем домой идти, опять навестил — то же самое. А вечером звонят мне, сообщают — хозяин его в этот день умер. Так-то вот.
— Думали, не переживет Софист этого своего горя, — вступил в разговор Федор Сергеевич. — Потому как видеть никого не хотел. Есть ест, а потом опять в свой угол носом. Да тут догадались приехать навестить его дети хозяина. Он их, почитай, всю жизнь знал. Подошли к деннику, двери открыли, позвали. Он к ним как бросится! Голову на плечи кладет, прислоняется, а в глазах слезы. С тех пор ожил. Понял, что свои еще остались, не один он на белом свете.
— Еще два года прожил, — радостно вспоминал Алексей Павлович. — А потом как-то прихожу к нему, а он лежит. В жизни себе этого не позволял. Я ему: „Софист, вставай! Чего разлегся?“ А он встать уже не может. Хочет, да сил нет. Я ребят кликнул, подняли мы его, на ремни подвесили. Да ты знаешь, как это делается, — кивнул он Анне Павловне.
Та знала. Старых лошадей подвешивали под пузо на брезентовом полотнище: лошадники не усыпляют своих друзей за ненадобностью, на конюшне этого не водится.
— Позвонили вдове его хозяина, — задумчиво продолжил Федор Сергеевич. — Дескать, недолго осталось. Если интересуетесь, приезжайте попрощаться. Вмиг прилетела. Еще по коридору идет, а старик уже голос подает. Шумит из последних сил. А она и в денник робеет войти — не приучена. Хозяин ее к лошадям не подпускал, боялся — зашибут. Детей с четырех лет верхами посадит, а ее — нет. Берег. И все равно Софист ее узнал. Она к нему с трепетом, как к частице мужа. А у него слезы текут. Хотя лошади вообще-то не плачут. Не по этой они части.
— А может, все-таки плачут? — засомневалась тронутая рассказом Анна Павловна. — С чего вы взяли, что нет? Это в наших условиях им не по кому плакать: только и делают, что хозяев меняют. То завод, то ипподром, то спортивная команда, то школа для любителей.
— То мясокомбинат, — сказал Алексей Павлович.
— Кого тут оплакивать? — продолжала свою мысль, как бы не заметив эскапады Алексея Павловича, Анна Павловна. У нее сегодня были другие задачи в жизни. Бодрые. — Просто Софист — очень родственный человек. Хорошо чувствовал свой прайд.
— Людей он хороших чувствовал, — осадил не в меру культурную Анну Павловну молодой неизвестный наездник. — Дай бог всем нам так.
— Да-a, с лошадьми не соскучишься, — значительно взглянув на Федора Сергеевича, произнес с каким-то особым смыслом Алексей Павлович. — Тогда такой случай вышел… — и умолк в раздумье.
— Да уж расскажи, — разрешил Федор Сергеевич. — Оно, конечно, загадочное явление, но интересно.
— Так интересно, что глаза на лоб. Всякое бывало — среди лошадей живем. Но такого…
— Алексей Павлович, да говори же, — заныла Анна Павловна. — Все мое любопытство разбередил.
— Собрались мы в своей комнате втроем: он, — кивнул на Федора Сергеевича, — я и наш зоотехник помянуть хозяина Софиста. Разлили по рюмочке. Но даже поднять не успели, веришь? Вдруг слышим, лошадь заржала, в конюшне по цементному полу копыта зацокали, и поскакал он с нашего конца в тот, дальний. Ну, думаем, Софист вырвался. Бросились ловить.
Выбегаем, смотрим — Софист на месте стоит, а в коридоре между денниками — никого. Пусто. Переглянулись мы и обратно пошли. Обсуждаем это дело, потому что разных баек у конников много ходит; но о таком не слышали. Только вошли, хотели проделать то, чему явление это неопознанное помешало, только руки протянули — опять скачет! Только уже оттуда, с того конца коридора, возвращается. Мы опять выскочили — снова никого. Хоть стой, хоть падай. Вернулись, ждем, что дальше будет. И дождались: снова скачет! Опять от нас в ту сторону. И стук копыт все дальше, дальше, тише, тише и умер. Все.
— Понимаешь, если бы мы хотя бы до рюмок успели дотронуться, могли бы уговорить себя, что пригрезилось. А то ведь нет! Если не веришь, зоотехника спроси, он вообще глава местного общества трезвенников.
— Мистика какая-то, — прошептала Анна Павловна. — Но я верю. У ученых людей спрошу, пусть мне научно объяснят, а то так с ума можно сойти. Больше такое не повторялось?
— Отчего же нет? Обязательно. Когда Софист пал, — и Федор Сергеевич снова погладил траву на холмике. — Но в тот раз только единожды. Ускакала лошадь и не вернулась. Но мы уже ученые были, не сдрейфили.
— Живешь, крутишься, всякой ерундой занимаешься, а настоящая жизнь проходит мимо, — вздохнула Анна Павловна. — Мне вот сейчас даже некогда по конюшне пройтись, лошадьми полюбоваться. А они мне даже снятся по ночам.
— Знаешь, какие требования старые кавалеристы предъявляли к коню? — спросил молодого наездника Алексей Павлович. — Нет? Так я тебе скажу. У него должны быть четыре признака от мужчины, четыре от женщины, четыре от осла, четыре от лисицы и четыре от зайца.
— Какие же?
— От мужчины лошади следовало получить силу, мужество, энергичность и хорошо развитую мускулатуру. От женщины — широкую грудь, долгий волос, красоту движения и кроткий нрав. От осла — прямые бабки, торчащие уши, выносливые ноги, пушистый хвост, смекалистость и плавный ход. Ну, а от косого — широко поставленные глаза, высокий прыжок, быстроту реакции и скорость.
— Да, целая наука, — вздохнул молодой. — Учиться и учиться.
— У тебя пойдет, — сказал Федор Сергеевич. — У тебя чутье на лошадь есть».
(Буденная Н. Старые истории. — М., 1984)
Вернемся на несколько веков назад в Америку, там боевая роль лошади была особенно велика.
Когда Колумб 3 августа 1492 года впервые ступил на землю Нового Света, он не привез с собой ни одной лошади. Но во втором путешествии к берегам Америки лошади с ним были: среди нескольких сотен солдат 20 вооруженных копьями всадников. Уже первые сражения с индейцами показали, как ценна здесь лошадь, как боятся ее индейцы. Очевидно, завоевание Мексики протекало бы совсем иначе, если бы не было у испанцев лошадей. Эрнандо Кортес набрал на Кубе отряд в 508 человек, несколько пушек и 16 лошадей.
С этими мизерными силами отправился в 1519 году на завоевание Мексики, процветающей многолюдной страны индейцев. В этой авантюре главная его надежда была — лошади.
И правда, в первых же столкновениях с индейцами лошади произвели на них ошеломляющее впечатление. В стране Табаско было первое нападение индейцев крупными силами на испанцев. Их пеший отряд они окружили и напирали все сильнее. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в критический момент в тылу индейского войска вдруг не появилась «кавалерия» Кортеса. Шестнадцать всадников так напугали индейцев, что все они разом, побросав оружие, побежали кто куда.
«Никогда еще индейцы не видели лошадей, — пишет историк походов Кортеса, Берналь Диас, — и показалось им, что конь и всадник — одно существо, могучее и беспощадное. Луга и поля были заполнены индейцами, бегущими в ближайший лес».
Завоевание Мексики детально описано Берналем Диасом, и почти на каждой странице у него — восхваление лошадей, без которых, говорит он, мы погибли бы.
(Акимушкин И. На коне — через века. — М.: Детская литература, 1981)
Бальмунг выглядел так: «…клинок в ножнах, обшитых парчовою каймою… рукоять его с отделкой золотой и с яблоком из яшмы, зеленой, как трава». А вот Дюрендаль: «Ах, Дюрендаль, мой верный меч прекрасный! На рукоятке у тебя в оправе святыня не одна заключена: в ней вложен зуб апостола Петра, святого Дионисия власа, Василия святого крови капли, кусок одежды матери Христа». Хозяин Бальмунга — славный Зигфрид, главный персонаж «Песни о Нибелунгах», владелец Дюрендаля — бесстрашный граф Роланд, герой посвященной ему «Песни».
Рыцари… Неустрашимые воины, преданные вассалы, защитники слабых, благородные слуги прекрасных дам, галантные кавалеры… Неустойчивые в бою, неверные слову, алчные грабители, жестокие угнетатели, дикие насильники, кичливые невежды… Все это рыцари.
И вот вокруг этих противоречивых созданий вертелась, в сущности, история европейского средневековья, потому что они в те времена были единственной реальной силой. Силой, которая нужна была всем: королям — против соседей и непокорных вассалов, крестьян, церкви; церкви — против иноверцев, королей, крестьян, горожан; владыкам помельче — против соседей, короля крестьян; крестьянам — против рыцарей соседних владык. Горожанам, правда, рыцари были не нужны, но они всегда использовали их военный опыт. Ведь рыцарь — это, прежде всего, профессиональный воин. Но не просто воин. Рыцарь на всех языках — рейтер, шевалье и так далее — обозначает всадника. И опять же не просто всадника — в шлеме, панцире, со щитом, копьем и мечом. Все это снаряжение стоило весьма дорого: еще в конце первого тысячелетия, когда расчет велся не на деньги, а на крупный рогатый скот, комплект вооружения — тогда еще не столь обильного и сложного — вместе с конем стоил 45 коров или 15 кобылиц. А это — величина стада или табуна целой деревни.
Но мало было взять в руки оружие — им надо уметь отлично пользоваться. А этого можно было достичь только беспрестанными и весьма утомительными тренировками с самого юного возраста (мальчиков из рыцарских семей с детства приучали носить доспехи — известны полные комплекты для 6—8-летних детей).
Следовательно, тяжеловооруженный всадник должен быть богатым человеком с большим досугом. Крупные владетели могли содержать при дворе лишь очень небольшое число таких воинов. А где взять остальных? Ведь крепкий мужик, если и имеет требуемые 45 коров, то не для того, чтобы отдать их за груду железа и красивого, но не годного для хозяйства коня. Выход нашелся: мелкие землевладельцы обязывались королем работать определенное время на крупного, снабжать его нужным количеством продуктов и изделий ремесла, а тот должен быть готовым служить королю в качестве тяжеловооруженного всадника тоже определенное количество дней в году.
На подобных отношениях в Европе выстроилась сложная феодальная система. И постепенно, к XV–XII векам тяжеловооруженные всадники превратились в касту рыцарей. Доступ в это привилегированное сословие становился все более трудным, основанным уже на родовитости, которая подтверждалась грамотами и гербами. Еще бы: кому хочется тесниться и допускать к жирному куску посторонних! А кусок был жирен, и чем дальше, тем больше.
Ну, а как рыцари воевали? По-разному. Вообще говоря, сравнивать их с кем-то очень трудно, так как в военном отношении они в Европе были предоставлены самим себе. Разумеется, в сражениях участвовала и пехота — каждый рыцарь приводил с собой слуг, вооруженных копьями и топорами, да и крупные владетели нанимали большие отряды лучников и арбалетчиков. Но до XIV века исход сражения всегда определяли немногие господа рыцари, многочисленные же слуги — пехотинцы были для господ хоть и необходимым, но лишь подспорьем. Рыцари их в расчет вообще не принимали. Да и что могла сделать толпа необученных крестьян против закованного в доспехи профессионального бойца на могучем коне? Горя нетерпением сразиться с «достойным» противником — т. е. рыцарем же, — они топтали конями мешающих им своих пеших воинов. С таким же равнодушием рыцари относились и к безуспешным всадникам с мечами и легкими копьями. В одной из битв, когда на группу рыцарей налетел отряд легких всадников, они даже не сдвинулись с места, а просто перекололи своими длинными копьями лошадей противника, и только тогда поскакали на достойного врага — рыцарей.
Вот тут-то и происходил «настоящий» бой — два закованных в железо всадника, закрытые щитами, выставив вперед длинные копья, сшибаются с налета, и от страшного таранного удара, усиленного тяжестью доспехов и весом лошади и умноженного на скорость движения, враг с треснувшим щитом и распоротой кольчугой или просто оглушенный вылетает из седла. Если же доспехи выдерживали, а копья ломались, начиналась рубка на мечах. Это было отнюдь не изящное фехтование: удары были редкими, но страшными. Об их силе говорят останки воинов, погибших в сражениях средневековья, — разрубленные черепа, перерубленные берцовые кости. Вот ради такого боя и жили рыцари. В такой бой они кидались очертя голову, забыв об осторожности, об элементарном строе, нарушая приказы командующих (хотя какие там приказы — рыцарям лишь предлагали, просили держать строй).
При малейшем признаке победы рыцарь кидался грабить лагерь врага, забывая обо всем, — и ради этого тоже жили рыцари. Недаром перед боем некоторые короли, запрещая бойцам ломать боевой порядок при наступлении и ход битвы из-за грабежа, в качестве «наглядной агитации» строили виселицы для несдержанных вассалов. Бой мог быть довольно долгим. Ведь он распадался обычно на нескончаемое количество поединков достойных противников, бесконечно гонявшихся друг за другом.
Ну, а как насчет рыцарской чести? Оказывается, на противника рыцарь может «напасть спереди и сзади, справа и слева, словом, там, где может нанести ему урон», — так гласил устав тамплиеров. Но если противнику удавалось заставить отступить рыцарей, их соратники, заметив это, как правило, ударялись в паническое бегство, которое не в силах был остановить ни один полководец (как, впрочем, и управлять боем после начала атаки). Сколько королей лишились победы только потому, что преждевременно теряли голову от страха!
Воинская дисциплина была не просто слабым местом рыцарей — ее у них не было и быть не могло. Ибо рыцарь — индивидуальный боец, привилегированный воин с болезненно острым чувством собственного достоинства. Он профессионал от рождения и в своем деле — военном — равен любому из своего сословия, вплоть до короля. В бою он зависит только сам от себя и выделиться, быть первым может, только показав свою храбрость, добротность своих доспехов и резвость коня.
И он показывал это всеми силами. Рыцарь сам знает все, и любой приказ для него — урон чести. Такое самосознание рыцаря прекрасно знали и чувствовали полководцы, государственные деятели — мирские и церковные. Видя, что несокрушимые всадники терпят поражение из-за своей горячности и своеволия, вылетая в атаку разрозненными группами и зная, что тяжелая конница непобедима, когда наваливается всей массой, государственная и церковная администрация принимала меры для приведения хоть в какой-то порядок своих выскочек. Дело-то ведь еще и в том, что рыцарей было мало. Например, во всей Англии в 70-х годах XIII века было 2750 рыцарей. В боях участвовало обычно несколько десятков рыцарей, и лишь в больших сражениях они исчислялись сотнями, редко переваливая за тысячу. Понятно, что это мизерное количество полноценных бойцов нельзя было растрачивать, распылять по мелочам. И тогда с конца XV века, во время крестовых походов, стали возникать духовно-рыцарские ордена со строгими уставами, регламентирующими их боевые действия.
Но самый крепкий порядок был, разумеется, в бандах — отрядах рыцарей-наемников, расплодившихся в XII–XIV веках, предлагавших свои услуги кому угодно и грабивших всех подряд в мирное время. (Именно для борьбы с этими бандами впервые в средневековой Европе французскими королями в XIV веке были созданы настоящие регулярные армии, маленькие, состоявшие из разных родов войск, где воины служили за плату постоянно.) Надо сказать, что вся строгость воинских уставов и распорядков иссякала в тех разделах, где трактовалось о боевых действиях рыцарей, т. е. строгость была, но требования были самыми общими: не покидать и не ломать строй, стараться, в разумных пределах, обороняться при неудаче, а не сразу бежать, и до победы лагерь противника не грабить.
Итак, как же воевала рыцарская конница? Чтобы сохранить строй к решающему моменту схватки, она подходила к противнику шагом, была «покойна и невозмутима, подъезжала не торопясь, как если бы кто-нибудь ехал верхом, посадивши впереди себя на седло невесту», — писал один средневековый автор. И, только подъехав совсем близко к врагу, рыцари бросали коней в более быстрый аллюр. Медленное сближение имело еще и тот смысл, что экономились силы лошади для решающего броска и схватки. Пожалуй, самым удобным построением был издавна придуманный для тяжелой конницы «клин», «кабанья голова», или «свинья», как называли его русские дружинники, любившие, кстати, это построение ничуть не меньше своих западных коллег.
«Кабанья голова» имела вид колонны, слегка зауженной спереди. Давно известно, что конницу водить в колоннах очень выгодно, так как в этом случае лучше всего сохраняется сила ее массированного, таранного удара. Это не столько боевое, сколько походное построение — когда «клин» врезается в ряды противника, воины, едущие в задних рядах, немедленно «разливаются» в стороны, чтобы каждый всадник не топтал передних, но в полную меру проявил свои боевые качества, равно как и качества коня и оружия. У «клина» было еще одно преимущество: фронт построения был узок.
Дело в том, что рыцари очень любили сражаться, но совсем не хотели умирать — ни за сеньора, ни за святую церковь. Они должны были и хотели только побеждать. Этому, собственно, и служили их доспехи. Этому служил и «клин». Ведь когда отряд рыцарей медленно, «шаг за шагом», приближается к врагу, он становится великолепной мишенью для лучников противника. Хорошо, если у того нет хороших лучников. А если есть? Если у них вдобавок отличные дальнобойные, мощные луки?
Монголы при Лигнице и англичане при Креси и Пуатье именно из луков буквально расстреляли прекрасно защищенных доспехами рыцарей. А при построении «клина» перед вражескими стрелками оказывалось только несколько всадников.
Да, рыцари умирали весьма неохотно. В случае неудачи они предпочитали бежать или сдаваться в плен. В европейских войнах их гибло очень мало — единицы, и лишь в крупнейших битвах, решивших судьбы стран, — несколько сотен.
С XIII века не только сам рыцарь, но и его боевой конь получают усиленную защиту. Тканые или войлочные попоны, закрывавшие все тело коня, появились еще в XII веке и защищали его от дождя и зноя. Теперь же попона стала кольчужной. А голова коня защищалась железной маской, оставлявшей открытыми только глаза и рот.
Сама идея бронирования лошади пришла в Европу с Востока — из мусульманских стран или от татаро-монголов — через посредство Руси. Но формы, в которые вылился западноевропейский конский доспех, были местными.
Надо сказать, что снаряжение коня и методы управления им менялись и совершенствовались так же, как и остальные средства ведения боя. Таранный удар копьем и связанная с ним опасность быть выбитым из седла потребовали предельно крепкой посадки, что привело в XII веке к созданию седла-кресла с высоченной, очень жесткой задней лукой, охватывающей стан всадника, на которую он откидывался, уперев ступни вытянутых ног в стремена. Высокая передняя лука защищала живот рыцаря.
Строгость в управлении конем обусловила существование специального мундштука и острых конусовидных шпор. С конца XII — начала XIII века мундштук усложнялся и становился все строже, и за счет этого уменьшается необходимость в большой строгости шпор, но возрастает требование более тонкого управления конем. Тогда по всей Европе начинают распространяться более «мягкие» шпоры со звездчатым колесиком. Появление «готического» доспеха привело к расцвету искусства оформления оружия. Раньше отдельные металлические детали украшали узкие, инкрустированные золотом каймы, теперь большое поле давало простор творческой мысли мастера. Но «готические» доспехи XV века красуются только полировкой и изяществом форм. Фантазия мастеров отыгрывалась на шлемах и конских доспехах. Забрала шлемов превращались в звериные морды или страшные маски с крючковатыми носами и стальными усами, конские оголовья ковались в виде голов химер и других чудовищ. С середины XVI века формы стали скромней, но отделка — богаче. Доспехи полностью покрылись узорами инкрустированными, травленными, гравированными, чеканными, золочеными, воронеными. На огромных пластах конских панцирей и круглых щитах — «рондашах» изображались сложнейшие многофигурные композиции на исторические и литературные сюжеты. Лучшие мастера доспеха — «платтнера» работали в Милане — семейства Иссалья, Пиччинино, в Инсбруке — Христиан Трейц, Йорг Зорг, в Аугсбурге — Коломан Хельмшмид, в Нюрнберге — Антон Пеффенхаузер. Немецкие мастера славились чистотой и законченностью работы, полировкой и изящным силуэтом, итальянцы — неистощимым богатством мотивов оформления и виртуозных технических приемов.
Доспехи и мечи — свидетели, и отнюдь не молчаливые, целой эпохи в развитии военного дела, кузнечного ремесла декоративного искусства, свидетели славы и позора — сейчас тихо стоят в музеях и холлах, а кости их хозяев тлеют на полях сражений, под величественными надгробьями. И пусть мы знаем не только о высоте рыцарского духа, но и о низости воинов-феодалов, они по-прежнему видятся нам такими, какими описал их автор «Песни о Роланде»:
…Стальные шпоры на ногах надеты,
Кольчуги белые легки, но крепки,
Забрала спущены у ясных шлемов,
На поясах мечи в златой отделке,
Щиты подвешены у них на шеях,
И копья острые у них в руке.
(«Вокруг света», 1975, № 8)
Так уж повелось: стоит произнести слово «верблюд», как почти сразу же добавляют — «корабль пустыни». Некоторые дореволюционные ученые в нашей стране, так же как и некоторые современные ученые на Западе, говоря о верблюдах, усиленно подчеркивают их ограниченные умственные способности, отсутствие привязанности к человеку, а отсюда и сугубо утилитарное, лишенное каких-либо эмоций отношение людей к этим животным. И все-таки трудно согласиться с теми, кто утверждает, что человек не испытывал никаких теплых чувств к верблюду. Без верблюдов люди не смогли бы освоить огромные труднодоступные пространства. Они служили делу объединения народов, установлению контактов между ними. Без верблюдов немыслима была бы и торговля между странами: груженые караваны верблюдов проходили тысячи километров, доставляя товары купцов.
Верблюды были и «военными» животными. Геродот писал, что верблюды не раз решали исход сражений. Например, благодаря верблюдам персидский царь Кир II в 549 году до нашей эры выиграл сражение с лидийским царем Крезом Троном: испугавшись верблюдов, лошади лидийских кавалеристов сбросили всадников и умчались с поля боя.
Трудно сказать, знал ли об этом случае Петр I, выставивший под Псковом против шведской конницы «верблюжью рать», но результат был такой же, как много веков назад: и кони, и люди так перепугались верблюдов, что бросились наутек.
Можно привести немало примеров участия верблюдов в войнах и в очень далекие, и в сравнительно недавние времена.
Например, в 1856 году три десятка верблюдов были вывезены из Турции в США для «военных целей». Вместе с другими четырьмя десятками верблюдов, привезенных через год, они принимали активное участие в войне Севера и Юга, успешно заменяя лошадей.
Глава 3Дельфины
Профессор зоологического института в Базеле А. Портман сопоставил отдельных представителей живого мира. Он составил шкалу, исходя из результатов исследования различных участков мозга, заведующих теми или иными функциями организма. Конечно, такая шкала весьма условна, она многое не учитывает и не является в полном смысле показателем интеллекта животных. Тем не менее данные заслуживают внимания. Высший балл, естественно, оказался у человека — 215. А следующий получил дельфин — 190 пунктов. Он совсем немного отстал от человека.
Известный ученый биолог Форрест Глен Вуд, владеющий обширными знания в области морской биологии, около 12 лет работал во Флоридском океанариуме в качестве его куратора и ответственного за комплектование и содержание животных. С 1963 года Вуд работает в Военно-морском подводном исследовательском центре ВМС США. В течение многих лет Вуд был не только свидетелем, но и организатором большинства исследований, связанных с изучением поведения дельфинов и практического применения тренированных животных. В своей книге «Морские млекопитающие и человек» он пишет:
Если не выдавать желаемое за действительное и отказаться от антропоморфических представлений и явных натяжек, ореол, созданный вокруг дельфинов, несколько потускнеет. Но дельфин все равно остается интереснейшим и привлекательным животным, обладающим поистине замечательными способностями.
Исследования, проведенные по заданию военно-морского ведомства, развеяли многие надежды, оказавшиеся ложными. Но — и это гораздо важнее — они позволили выявить, чему нам следует поучиться у дельфинов, и наметить пути, как сделать их помощниками людей, стремящихся проникнуть под воду.
В июле 1965 года мы получили предложение принять участие в осуществлении проекта «Силаб-2».
Подводный дом «Силаб-2» собирались установить на морском дне на глубине 60 м возле Ла-Хойи, у берегов Калифорнии. Эксперимент намечено было провести в августе 1965 года. В подводном доме должны были жить три смены акванавтов (каждая по две недели), возглавляемые бывшим астронавтом командиром Скоттом Карпентером, получившим редкостную должность «начальника дна». Карпентер собирался жить в подводном доме вместе с двумя первыми сменами, т. е. целый месяц. За общую подготовку и проведение эксперимента отвечало Управление исследований военно-морского флота. Кто-то из Управления побывал у нас в Пойнт-Мугу и, побеседовав с нами, предложил нам принять участие в эксперименте. Мы приняли приглашение.
Первое задание дельфина — участие в инсценировке спасения «заблудившегося» акванавта. В принципе, заблудиться под водой очень легко, стоит только потерять из виду подводный дом. В прибрежных водах Калифорнии на глубине 60 м в условиях слабой освещенности и донной мути дальность видимости может уменьшиться до 1,5–2 м, так что вышедшие из дома акванавты в любое время могут потерять ориентировку. А потеря ориентировки означает верную смерть, как только кончится запас дыхательной смеси в баллонах акваланга. Даже попытавшись всплыть на поверхность, акванавт все равно не смог бы спастись: слишком долго он находился под давлением 7 атмосфер.
Так как оставалось всего шесть недель до спуска под воду второй смены акванавтов, с которой должен был работать Таффи, нам пришлось принять простейший вариант сценария операции спасения, чтобы дельфин успел разучить свою роль. Сценарий был основан на том, что акванавты будут выходить из подводного дома на дно только попарно. Мы решили сделать так: «спасаемый» и «спасатель» выйдут из дома с зуммером, на звук которого мы научим плыть Таффи; «спасатель» включит зуммер, а когда Таффи подплывет к нему, прицепит к сбруе дельфина линек и выключит сигнал «зова»; «спасаемый», услышав, что зуммер товарища выключился, включит свой; Таффи направится к «спасаемому», и тот, отцепив линек от сбруи, получит в руки путеводную нить, ведущую к подводному дому.
Условность инсценировки состояла хотя бы в том, что акванавты все время будут находиться рядом друг с другом: отдаляться от товарища им запрещала инструкция. Но это нас не волновало. Нам надо было показать принципиальную возможность создания системы аварийного ориентирования акванавтов, в которой участвовал бы дельфин. Эта система выглядела так: снаружи на подводном доме закреплена катушка с линьком, к концу линька прикреплено кольцо; акванавт, уходя на дно, берет с собой зуммер; по сигналу зуммера дельфин ныряет, подплывает к катушке, подхватывает носом висящее кольцо и несет его, разматывая линек, акванавту, подавшему сигнал тревоги.
Второе задание Таффи было еще проще. Таффи должен был носить с поверхности на дно к обратно предметы, например инструменты. В случае острой необходимости Таффи мог доставить к подводному дому, скажем, медикаменты гораздо быстрее, чем шлюзовыми камерами, соединявшими подводный дом с надводным судном обеспечения, так что эту работу можно было рассматривать как спасательную.
В начале августа в Пойнт-Мугу началась подготовка дельфина к работе на «Силабе». Прежде всего Таффи должен был заучить последовательность передвижений. На дно, на глубину 18 м, уходили два наших водолаза с зуммерами, а дрессировщик Уолли Росс оставался в катере на поверхности. По сигналам зуммеров Таффи плыл сначала к первому водолазу, затем, не поднимаясь на поверхность, ко второму, а потом к Уолли Россу.
И каждый из них давал дельфину рыбу. Таффи был доволен игрой, все шло хорошо.
Акванавты с удовольствием оставили бы Таффи служить почтальоном до самого конца работ на «Силабе», но у нас не было денег.
Месяцем позже Таффи снова оказался первопроходцем. В районе Пойнт-Мугу близилась к концу программа испытаний беспилотной крылатой ракеты «Регулюс-2». Регулюс запускался на тележке, которая отделялась в воздухе и падала в океан, откуда ее предполагалось извлекать для повторного использования. Но найти ее на дне было очень трудно. Пропало подряд семь тележек, хотя к ним были прикреплены маркировочные приборы, окрашивающие воду над местом падения тележки на дно.
Руководитель испытаний «Регулюса», узнав об участии Таффи в эксперименте «Силаб-2», приехал к нам, чтобы выяснить, нельзя ли использовать Таффи при поисках затонувших тележек.
Именно для такого рода работ мы и собирались дрессировать дельфинов.
К концу октября все прошло как нельзя лучше. Зуммер работал, Таффи нырнул к нему, за дельфином последовали водолазы и вытащили из-под воды тележку стоимостью 4700 долларов.
На этот раз предложение использовать дельфина поступило от морского арсенала на Гавайях, отвечающего за периодическое испытание действующего военно-морского вооружения. Таким испытаниям, в частности, подлежали противолодочные ракеты типа ASROC. Выбрав наугад ракету и удалив из ее боеголовки взрывчатку, боеголовку оснащали комплектом контрольных приборов и запускали снаряд. Всестороннюю оценку качеств боеголовки можно было произвести по показаниям этих контрольных приборов только после отыскания самой боеголовки. Наиболее трудной частью операции было как раз отыскание боеголовки после того, как она падала на дно на глубину 60 м. Во время запуска и поиска все шло, как было задумано.
Ракету запустили с эсминца, боеголовка исчезла в воде, с вертолета, дежурившего у границы запретной зоны, заметили место падения и сбросили там буек. К буйку направился корабль поиска, и вслед за ним на катере отправилась и наша команда. Замыкал колонну Таффи, пристроившийся на кормовой волне катера, он уже освоил этот прием, помогавший ему совершать длительные заплывы.
Возле буйка Блэр Ирвин дал Таффи плоское металлическое кольцо и стал следить, где он с ним нырнет. Таффи нырнул, Блэр подвел туда катер и дал Таффи еще одно кольцо. Дельфин вновь нырнул и вернулся без кольца. Рассудив, что дельфин оставил оба кольца возле боеголовки, лежавшей на дне под катером, Блэр сбросил на дно два маркировочных прибора и сообщил об этом на корабль поиска. Водолазы спустились на дно вдоль линьков маркировочных приборов, вскоре обнаружили боеголовку и подняли ее со дна.
Пошли слухи, что мы располагаем способом находить затонувшие объекты, оснащенные акустическими маячками. И тут же последовал новый вызов на помощь. Он исходил от младшего офицера минной части Тихоокеанского флота США, расквартированной в Лонг-Биче в Калифорнии. Не может ли Таффи искать учебные мины, которые будут ставить с самолетов близ острова Санта-Роза во время запланированных испытаний?
У нас уже было много дельфинов, которые могли работать в открытом море, но Таффи оставался первым кандидатом на участие в подобных операциях.
День, на который был назначен перелет Таффи, оказался нелетным, стоял туман, и Таффи отправили кораблем. Поэтому группа водолазов с подводными звуковыми пеленгаторами приступили к работе несколькими часами ранее и уже обнаружили и подняли со дна три мины из двадцати одной поставленной.
Задувал ветер, океан был неспокоен. Наши дрессировщики с трудом поспевали за дельфином на катере. Но Таффи ничуть не мешали волны, не смутила его и многочисленность акустических маячков. Время от времени он подплывал к катеру за новым маркировочным прибором — кольцом с линьком, намотанным на поплавок. В выборе цели он не колебался.
За остаток дня Таффи нашел и промаркировал девять мин. Остальные девять нашли водолазы. В результате мы получили письменную благодарность от адмирала, командующего минными подразделениями Тихоокеанского флота. В письме было указано, что дельфин и его дрессировщики работали производительнее, чем водолазы, и что благодаря их помощи срок операции удалось сократить вдвое.
(Вуд Ф. Г. Морские млекопитающие и человек. — М.: Гидрометеоиздат, 1979)
Глава 4Война и голуби
На одной из площадей Парижа, на высоком постаменте стоит необычный памятник. Парижане уже привыкли к нему и спокойно проходят мимо. А несколько десятилетий назад, когда этот памятник открывали, площадь была запружена до отказа, у памятника застыли в почетном карауле солдаты, играл военный оркестр… Так торжественно открывают памятники лишь национальным героям. И хотя на этот раз памятник открывали голубям, церемония была не менее торжественная. Голуби действительно заслужили самые высокие награды. Многие из них так отличились во время первой мировой войны, что были награждены боевыми орденами Франции! Достаточно вспомнить голубя под номером 183, который во время Верденского сражения, несмотря на ураганный огонь, трижды доставлял важнейшие донесения. Достаточно вспомнить другого голубя, раненного в голову, потерявшего глаз, но продолжавшего выполнять задание. Третий голубь, истекая кровью, все-таки принес очень важное сообщение. Четвертый был ранен шрапнелью, однако пролетел несколько километров и сумел доставить письмо. Пятый…
Впрочем, были и пятые, и десятые, и, наверное, сотые.
Всем голубям — и живущим, и погибшим — был поставлен в Париже памятник.
У парижан имелись и другие основания увековечить голубя. Во время франко-прусской войны Париж был осажден, и ни один посланец не мог пробраться через кольцо блокады. Но вот 23 сентября 1870 года над Парижем поднялся аэростат «Нептун» и, уносимый ветром, проплыл на Большую землю. Осаждающие не могли тогда понять смысл этого полета, не догадывались, что между осажденным Парижем и Большой землей с того дня был установлен воздушный мост. И установлен он был благодаря голубям. В корзинах аэростатов, кроме писем на Большую землю, находились и голуби. Выпущенные затем на свободу, они, несмотря на огонь противника, устремились домой, унося привязанные шелковыми ниточками к хвостам специальные капсулы с письмами.
За время осады французы выслали шестьдесят четыре воздушных шара с голубями, из которых лишь семь не дошли до места назначения. А голуби, доставленные этими шарами, возвращались в Париж с письмами и депешами (всего было доставлено, по утверждению одних, около 200 тысяч писем, по утверждению других — значительно больше миллиона). И это несмотря на то, что голубей подкарауливали снайперы, что немцы стали применять против почтовых голубей специально натренированных соколов и ястребов.
Однако памятник голубям в Париже — не единственный. Бронзовый памятник голубю, точнее, голубке (он поставлен конкретной птице) есть и в Англии.
Это произошло в 1942 году. Английскую подводную лодку атаковали фашистские самолеты и повредили ее. Лодка вынуждена была опуститься на дно. Правда, перед погружением подводники успели передать свои координаты, но течение снесло лодку на несколько сотен километров в сторону. Занимавшаяся ее поисками эскадра вернулась ни с чем. Гибель лодки казалась неминуемой — из строя вышли рули и система всплытия. А вместе с людьми и боевым кораблем должно было погибнуть ценнейшее оборудование — аппаратура звуковой локации, которая впервые испытывалась на этой подлодке.
Но на борту лодки имелись два голубя. Они были последней, хоть и слабой, надеждой моряков. К лапкам голубей прикрепили записки с указанием новых координат, поместили птиц в специальную капсулу и через торпедный аппарат выбросили капсулу наружу. И помощь пришла. Люди могли только догадываться, что пережили птицы, когда разыгрался жесточайший шторм. Голубь погиб, но голубка сумела долететь до базы. За этот подвиг она была удостоена высшей военной награды Великобритании и ей поставили памятник.
Впрочем, этот памятник — знак благодарности и уважения и тем 200 тысячам крылатых связистов, которые «служили» в английской армии во время второй мировой войны, и тем голубям, которых посылали с донесением разведчики, и тем, которые осуществляли связь с партизанами и отрядами Сопротивления.
И не только им. Памятники во Франции и Англии — это, пожалуй, памятники всем голубям, которые вот уже много столетий верные и добросовестные помощники и друзья человека.
(Дмитриев Ю. Человек и животные. — М., 1976)