— Не надо... Крейтон...
— Что не надо? — его хватка крепко сжимает мои волосы, а его другая рука обхватывает мою грудь через прозрачное платье и щипает за твердый сосок. — Прикасаться к тебе? Владеть тобой, как будто ты моя?
Вспышка удовольствия начинается там, где он прикасается ко мне, и заканчивается между моих бедер.
Это было так давно. И сколько бы я ни прикасалась к себе, сколько бы раз ни представляла его лицо и его безжалостные прикосновения, ничто не могло привести меня к тому беспредельному экстазу, который может вызвать только он.
— Просто остановись, что бы ты ни делал, — я зарылась пальцами в его толстовку, — Отпусти меня домой.
— Значит, ты можешь быть идеальной куколкой своих родителей и выйти замуж за того, кого они тебе подберут?
— А что, если так? Это не твое дело.
— Не мое дело? — его голос темнеет синхронно с его глазами. Они потускнели, точно имитация беззвездной ночи.
Он закручивает мой сосок так сильно, что я задыхаюсь, но он не останавливается на этом. Он дергает за молнию моего платья и срывает его с меня, а затем и бюстгальтер. Его руки быстрые, тщательные и настолько дикие, что я теряю дар речи.
Мое платье и лифчик выбрасываются на берег, но трусики не постигает та же участь. Он просто разрывает их на куски, позволяя расправиться с ними океану.
Когда он снова щиплет мой чувствительный сосок, это происходит кожа к коже, плоть к плоти, и с такой властностью, что я таю. У меня такое головокружение, что от ударов волн о мои ноги я покачиваюсь.
— Все, что касается тебя, это мое гребаное дело.
Он отпускает мои волосы, чтобы расстегнуть молнию на джинсах и вытащить свой твердый член.
— Ты могла подумать, что все кончено, но это не так. Это далеко не так.
Он просовывает руки под мои бедра и приподнимает меня так, что у меня не остается выбора, кроме как обхватить его ногами за талию и обвить рукой его шею. В тот момент, когда я ищу его глаза, он входит в меня одним движением. Моя голова падает на его плечо от силы удара, сопровождаемого придушенным звуком. Прошел всего месяц, но кажется, что прошел год.
Он замирает на секунду, не двигаясь, пока мы вдыхаем друг друга погружаемся в затишье. Шум разбивающихся волн эхом отдается вокруг нас, пока мы впиваемся друг в друга пальцами, как в прямом, так и в переносном смысле. Как раз когда я погружаюсь в этот момент, он входит в меня до упора, пока я физически не дергаюсь.
Затем он делает это снова, и снова, вбивая свой член в меня в безжалостном ритме, трахая меня, владея мной.
Наказывая меня.
Моя голова падает вперед, и я впиваюсь ногтями в его спину.
Это бесполезная попытка причинить ему боль, так же как он разрушает мой мир на части. Он трахает меня с такой властностью и напористостью, что у меня нет другого выбора, кроме как позволить этому случиться.
Я хочу его с таким желанием, что это сводит меня с ума. Я хочу его так же дико, как он хочет меня.
— Эта киска моя. Ты моя, Анника. Ничто и никто не изменит этого. Ни твой отец, — Толчок. — Ни твой брат, — Толчок, —Даже ты.
Он как сумасшедший. Его не остановить и уж точно не переубедить. Он проникает в меня с силой, которую я никогда не чувствовала раньше, и это о чем-то говорит, поскольку он всегда был в какой-то степени интенсивным.
На этот раз ему даже не нужно причинять боль. Он сам — боль, наполненная наслаждением.
Свет посреди тьмы.
Он и день, и ночь, и мне не вырваться из его орбиты.
— Крейтон... — стону я, упираясь рукой в его грудь. — Помедленнее...Я не могу этого вынести.
— Ты можешь. Ты всегда это делала.
— Это слишком.
— Знаешь, что слишком? Думать, что ты можешь выйти замуж за какого-то жалкого ублюдка после того, как я сказал, что претендую на тебя. После того, как я поставлю на тебе свою гребаную метку.
Он скользит рукой вверх, чтобы обхватить мою челюсть, откидывает ее назад, а затем кусает меня за горло. Сильно. Так сильно, что я задыхаюсь.
— Думать, что я когда-нибудь отпущу тебя.
— Но ты ненавидишь мою семью, — всхлипываю я слова, которые мучают меня, слова, из-за которых это удовольствие так испортилось.
— Я все еще могу трахнуть тебя, — его язык выныривает и слизывает мои слезы, шепча: — Запомни это, Анника. Не было ни одного дня, когда ты не была бы моей.
Затем он входит так глубоко, что ударяет по моему чувствительному месту снова и снова.
В тот момент, когда его зубы снова находят чувствительную плоть моего горла, мощный оргазм охватывает меня, и я издаю достаточно звуков, чтобы потревожить любое живое существо вокруг.
Крейтон не замедляется, не успокаивается и, конечно, не останавливается. Он продолжает и продолжает, как машина, нацеленная на разрушение. Он трахает и шлепает меня по заднице. Он дергает меня за волосы и кусает за шею, плечо, верхнюю часть моей кремовой груди, везде, куда может дотянуться.
К тому времени, когда он напрягается и изливается в меня, я кончаю.
Полностью и окончательно.
— Моя, — рычит он мне в губы, снова пожирая их, разрывая их зубами и трахая их языком.
Это собственнический поцелуй.
Декларация диких притязаний.
Я не могу сдержать свежие слезы, которые скатываются по моим щекам. Я ненавижу себя за то, что хочу мужчину, который видит во мне только форму мести.
Я ненавижу себя за то, что не пыталась убежать.
Но я убегу.
Рано или поздно я покончу с этими злополучными отношениями. На этот раз, без участия моей семьи.
Глава 35
Крейтон
Аника молчала с тех пор, как я принес ее в дом.
Она не издала ни звука, когда я поставил ее перед душевой, но закрыла дверь перед моим носом.
Шансы на то, что я сломаю дверь и прижму ее к полу, как дикий зверь, были близки к ста процентам, но я подавил это желание.
Во-первых, мне не нравился грустный выражение ее глаз.
Во-вторых, я выхожу из-под контроля.
Я чувствую это, чувствую запах в воздухе и ощущаю, как он бьется о мою грудную клетку. Когда я впервые придумал этот план, я думал о том, чтобы овладеть ею, заставить заплатить. Отомстить, оставив ее себе.
И хотя этот план все еще в силе, кое-что изменилось.
Я не рассчитывал увидеть ее снова. Действительно увидеть ее.
В ее фиолетовом платье, изящных туфельках, и выглядящей как солнце и единороги. Я был ослеплен ее фиалковыми духами. Всегда фиалки.
Фиалки. Фиалки. И еще больше чертовых фиалок.
Они просачиваются под мою кожу, разрывая сухожилия и оседая внутри моего мозга.
Я не рассчитывал услышать ее мягкий голос, стон, умоляющий меня замедлиться.
Притормозить.
Отпустить ее.
Этого, блядь, не случится.
Я раздеваюсь и иду в душ внизу, позволяя ледяной холодной воде омыть меня.
Каждый уголок моего тела вибрирует от ощущения ее мягкой кожи, от звука ее хныканья, которое с таким же успехом могло бы петь колыбельные моему зверю.
И фиалки.
Чертовы фиалки пронизывают воздух, смешиваясь с запахом моря.
Я представлял ее обнаженной и иногда привязанной к моей кровати с тех пор, как очнулся в больнице.
Одна фантазия превратилась в сотню, потом в тысячу, накладываясь друг на друга и выходя из-под контроля, пока я не сошел с ума.
Возможно, поэтому я действовал в чисто пещерной манере, когда трахал ее так безжалостно.
Но это она не заткнулась и продолжала говорить об уходе, и развлекалась мыслями о другом мужчине.
Другом. Блядь. Мужчине.
Я бью кулаком по стене, холодная вода ничего не делает, чтобы рассеять мое пылающее либидо или кипящий гнев.
После еще нескольких тщетных попыток успокоиться, я выхожу из душа, надеваю шорты и бегу наверх.
Я поворачиваю ручку в спальне, но обнаруживаю, что она заперта.
Мой кулак сжимается вокруг проклятого предмета, но я заставляю себя звучать нейтрально.
— Открой дверь,
Ничего.
Я стучу по деревянной поверхности.
— Я знаю, что ты меня слышишь, Анника. Открой.
Нет ответа.
— Если ты думаешь, что дверь может остановить меня...
— Оставьте меня в покое! — кричит она, ее голос на грани, прежде чем становится хрупким. —Пожалуйста.
Мне не нравится, как она это говорит.
Это тянет на тот уголок в моем сердце, где на нем написано ее имя.
Я никогда не слышал Аннику такой сломленной, но с тех пор, как она направила на меня пистолет она медленно, но верно теряет свою искру, свою жизнерадостность и то, что сделало ее такой, какая она есть.
Она больше не пишет в социальных сетях, а когда пишет, это уже не те счастливые, солнечные, наполненные жизнью фотографии. Они больше посвящены балету, приютам и другим людям.
Ей интереснее писать о бездомных и людях, которые работают с ней волонтерами — в том числе о пожилом ублюдке, который часто приклеивается к ней.
И она на самом деле улыбается ему.
И она назвала его своим убежищем в одном из своих постов.
Я подумывал убить его, прежде чем вывезти ее из США, но это помешало бы плану, поэтому я выбрал приоритетную концепцию.
Но этот ублюдок все еще на вершине моего списка дерьма.
— У тебя есть время пока я не досчитаю до трёх, чтобы открыть дверь, пока я не сломаю ее, — мой голос звучит жестко, холодно и не подлежит обсуждению.
Такой голос у меня был до того, как я впустил ее, до того, как я позволил ей получить частичку меня, которую она так удобно уничтожила.
— Мне просто нужно побыть одной, — доносится с другой стороны ее приглушенный голос.
— Раз, два...
Я уже собираюсь ударить плечом в дверь, когда она открывается и Анника появляется на пороге.
Вся маленькая и разбитая. Вся грустная и чертовски миниатюрная.
На ней халат, лицо без макияжа, что делает ее на вид моложе, а ее полувлажные волосы падают на прикрытые круглые груди.
И мое ожерелье.
Она все еще носит ожерелье, которое я подарил ей на день рождения. Когда я увидел его еще в самолете, я чуть не лишился чувств. Почему-то я думал, что она постарается стереть все воспоминания обо мне, но, возможно, это не так.