— Это то, что я думаю? — он кивнул.
Хотелось спросить, какого черта он держит её на коленях, но это было глупо.
— Открывал?
— Нет.
Присев на корточки, я всё не мог оторвать глаз от черного, даже на вид тяжелого прямоугольника. Есть, конечно, опасность, что она взорвется при нажатии на замок или на крышку… Но обычно так не бывает. Те, кто оставляют бомбы, всегда хотят насладиться паникой жертвы.
— Ты мне не верил! Думал, я сочиняю!
Отложив пистолет, я попытался сообразить, что же теперь делать.
— Я был прав! Он решил взорвать театр, а ты…
— Успокойся. Может, там кальсоны.
Если б не чемодан на коленях, он бы вцепился мне в горло.
— Кальсоны? Ну так давай откроем и увидим! — Алекс взялся за крышку.
— Стой! — я едва успел поймать его за руки. — Что бы там ни было, не спеши… Если старые трусы или мятые газеты, и хрен бы с ними. Полежат. А вот если…
В голове билась одна мысль: «я же знал. Знал, что сегодня — последний день!»
Успокаивал себя, убеждал, что Лёшка ошибается, что просто мутит воду и треплет мне нервы. Предвкушал, как буду читать ему лекцию о вреде параноидальных мыслей…
— Давай так: перекладываем чемодан на стул. Потом я откину крышку, и если там бомба, ты сразу «щелкнешь». Идет? Ничего страшного! Ты её отключишь, а потом мы вынесем эту дрянь из театра. И никто ничего не узнает… — он молча кивнул.
Я взял чемодан и аккуратно, стараясь не нарушить равновесия, опустил в соседнее кресло.
— Готов?
Он поднялся на ноги, и опять кивнул.
— Давай.
Сто двадцать… Сто девятнадцать… Сто восемнадцать…
Сучий потрох! Гребаный псих! Лёшка был прав, этот Траск — ненормальный!
— Ты почему не «щелкаешь»? — я не мог оторвать глаз от таймера.
Сто шестнадцать… Сто пятнадцать…
— Я пытаюсь! Ничего не выходит!
Он тяжело дышал, лицо покрылось потом, и было белым, как бумага.
Сто десять… Сто девять…
— Илюха! Я не могу! Не получается!
Сто семь… Сто шесть… Сто пять…
Спокойно… Спокойно…
— Там, на улице, была стоянка для машин…
— А-А-А! Это бомба! Это бомба! — истеричный визг понесся по коридору.
Я дернулся, и чуть не сбросил чемодан на пол. Оказывается, в ложу вошел кто-то из персонала. Вероятно, услышал, как мы говорим… А может, заметили, что нет охранников… Истеричные вопли удалялись и множились.
Ну всё. Сейчас фойе запрудит народ, образуется давка…
Девяносто пять… Девяносто четыре…
— Должны быть пожарные лестницы! Главное, вынести её из здания…
Я осторожно закрыл крышку, подхватил чемодан, стараясь не нарушить того положения, в котором он был, и, крякнув, выпрямился.
— Давай вперед, будешь расчищать путь. У нас полторы минуты. — Лёшка кивнул, и повернулся ко мне спиной.
Он ошибся всего один раз. Толкнул неприметную, крашеную жуткой коричневой краской дверь… Я вздохнул с облегчением. Думал, наконец-то выход!
Ярко освещенный зал. Зеркала, натертый паркет. И пятьдесят пар удивленных глаз. Мертвая тишина. Девочки — балеринки, похожие на ночных мотыльков в своих серых юбочках и черных трико…
— Срочно покинуть здание! — Лёшка опомнился первым. — В театре бомба! Выходите наружу!
Пятьдесят пять… Пятьдесят четыре… — в моей голове будто горело электронное табло, совсем как в чемодане.
— Как пройти на крышу? — сообразил крикнуть я вслед девочкам. Одна повернулась, махнула рукой куда-то из зала.
— Там… — я выскочил за дверь и огляделся.
Вот! Пожарная лестница! Как мы её прозевали? Правую руку ломило, плечо выворачивало из сустава, и приходилось только молиться: не выронить бы чертов чемодан…
Сорок две… Сорок одна…
Лезть вверх было неудобно, Лёшка толкал меня в спину и поддерживал. Один раз я споткнулся, адски рассадил голень. В спине что-то болезненно хрустнуло и потянулось… Нечеловеческим усилием сохранил равновесие, перевел дух, и полез дальше.
Крыша! Еле протиснулся в люк. Алекс — за мной. Огляделись. Невдалеке — купол главного зала, а мы — на плоской площадке, одна сторона выходит на замерзший канал, три другие — на улицы.
Двадцать… Девятнадцать…
— Бросай её здесь, и прыгаем! — Лёшка тоже едва дышал и был мокрый, как мышь.
— Куда прыгаем?
— В канал! Больше некуда! — он схватил меня за рукав.
— Разобьемся! Тут метров пятнадцать!
Доверься мне! Хоть раз, мать твою так, поверь мне! ДАВАЙ! БРОСАЙ ЕЁ! БРОСАЙ СЕЙЧАС ЖЕ!
Я застыл на краю. Внизу — автостоянка, людей вроде бы не видно. Если оставить бомбу здесь, взрывом никого не заденет…
— ВРЕМЯ ВЫШЛО! — он вырвал чемодан, положил на крышу и потащил меня к краю.
— Там же лед! Разобьемся на хрен!
Лёшка посмотрел мне в глаза, губы продолжали беззвучно шевелиться.
Четыре… Три… Две…
— А хрен с тобой! Давай!
Обнявшись, мы прыгнули, а сзади распухало огромное, огненное, и уже шла взрывная волна, и нарастал грохот, затылок и спину палило жаром, и потом мы ухнули в воду, пробив корку льда…
…Мне шесть лет. Перед нашим домом — стройка. Там страшно интересная яма, метра три глубиной и шесть-семь шириной. Можно играть, будто это — подземная крепость или пещера. Зимой в ней скопилась вода и замерзла. Мы с пацанами спускались на лед, и, осторожно скользя, бродили по дну, разглядывая вмерзший мусор…
Однажды лед проломился, и я с головой ушел в черную, ледяную воду. Помню страх. Ноги скользят, я никак не могу встать, ворочаясь в намокшей одежде. Резиновые сапоги не находят опоры. Наконец, собрав все силы, я оттолкнулся и выпрыгнул — воды оказалось по пояс…
В тот раз со мной никто не пошел. Я был совершенно один, и если бы не смог подняться, если бы наглотался воды…
Обожгло холодом. Грудь сдавило железным обручем, не мог ни вдохнуть, не выдохнуть. Барахтаясь в ледяной каше, вновь оказался в детстве. В той самой яме… Но сейчас я не один.
У нас получилось! Мы спасли людей и даже, черт побери, остались живы! Постарался ли мой друг Алекс, или Господь, сжалившись, подставил свою ладонь, но мы остались целы. Нас не разнесло взрывом, и мы не расшиблись насмерть о лед канала. Значит, зачем-то мы еще нужны на этом свете…
— Лёха! Ты где? Лёха… Лёх! — наверное, я рано обрадовался.
Нырнув, стал шарить по дну, но натыкался лишь на какие-то палки и прочий мусор. Вынырнув, оглядел черную воду под взломанным нашим падением льдом.
Сердце сжалось, и… не отпустило. Боль в груди нарастала, темнело в глазах, поплыли цветные пятна… Нет! Нет, мать вашу за ногу! Нельзя сдаваться! Он где-то здесь, надо только хорошенько поискать. В ледяной воде смерть мозга наступает гораздо медленнее… Это я помню из курса по спасению на водах, еще с армии.
Я же умею искать! Меня же Рашид учил! Надо сосредоточиться. Надо… В последние несколько дней я чувствовал себя котенком, которого мать тащит за шкирку, куда ей заблагорассудится. Я всё время был заложником разных обстоятельств — или думал, что это так. Но сейчас… Если не я, то мальчишка умрет. Захлебнется грязной водой и утонет. Действуй, полковник Воронцов! Кроме тебя — некому…
Пытаясь не обращать внимания на разрывающую грудь боль, сосредоточился, и снова нырнул. Сразу наткнулся на башмак. Нога! Я потащил её наверх.
Черт! Это на улице так темно, или я теряю зрение? Вижу только расплывшиеся шары света… На ощупь исследую вытащенное тело. Это должен быть он, Лёшка! Его куртка, руки, голова… Дышит или нет?
ГЛАВА 44
«Очень красивое лицо» — это была моя первая мысль. — Таких лиц в природе не бывает. Только иногда, на киноэкране…
Она глядела внимательно и спокойно, чуть улыбаясь. «Раз улыбается, значит, всё хорошо»… — я попытался сесть, но не смог. Всё тело было чем-то опутано.
— Лежите. Как вы себя чувствуете?
— Не знаю. Что это такое? — я задергался.
Она опустила руки мне на плечи:
— Это теплосберегающая плёнка. Потерпите.
И тут я вспомнил.
— Воронцов! Где Илюха?
Вот этот серебристый, как фольга, толстый кокон, от которого вверх уходят трубки капельниц — это он? Не обращая на женщину внимания, я извивался, как гусеница, пытаясь выпростать руки. Меня придавили к скамье.
— Лежите! С ним всё в порядке.
— Тогда почему трубки?
— Холодовой шок. Но сейчас уже всё хорошо. — у нее еле заметно дрожал голос. — Пришлось реанимировать, а теперь — капельница. Восстанавливающий коктейль.
«Коктейль» говорят только военные…
— Кто вы? Куда мы едем? Это скорая? — я оглядел железные, крашеные зеленой краской стенки кузова. Не скорая…
— Вот, выпейте! Вам нужно пить горячее.
Она протянула пластиковую бутылку с носиком. Я оттолкнул её руку.
— Отвечайте на вопросы, черт вас побери!
— Тише, Алекс. Только «не щелкайте», очень вас прошу.
Я онемел. Лежал, хлопал глазами и гадал, кто же она такая. Наконец смог выдавить сквозь пересохшее горло:
— Откуда вы знаете?
— Это не важно. Пожалуйста, выпейте… — она сделала глоток. — Вот, видите? Это не опасно… — и настойчиво придвинула носик к моим губам.
Я отхлебнул. Чай. С малиной, кажется. От кокона Воронцова раздался задушенный хрип, она сразу пересела к нему. Проверила трубку капельницы и заботливо склонилась к нему. Лицо у нее в этот момент было, как у Мадонны.
— Ты что здесь делаешь? — это Илюха. Я видел кончик его носа, торчащий из одеяла. — Где Лёшка?
— Здесь я. Встать не могу, замотали всего…
Машину подбрасывало на ухабах, мотор то и дело взревывал. В кузове, кроме нас троих, никого не было.
— Лиля… Объяснись, будь добра! — значит, Воронцов её знает. Уже легче.
— Всему свое время, дорогой. Потерпи. — «Дорогой»? Да что здесь происходит?
— Я всё-таки не ошибся… — Воронцов тоже попытался выпростаться, но не получилось.
— В чем? — она слегка приподняла темные, очень красивые брови. Про такие говорят «соболиные».