— Да это вообще не игра! — я с трудом сдерживался. — Это жизни людей! Мои друзья могли погибнуть, я сам чуть не умер, мама… Неужели тебе её не жалко?
— Это тут ни при чем. — он побледнел, губы стянулись в черепашью щель, на щеках проступили болезненные красные пятна. — Ни ты, ни твоя мать здесь абсолютно ни при чем! Уймись! Ты ничего не понимаешь.
— Я понимаю больше тебя! Я знаю, что всё может полететь к дьяволу, и никакая политика, никакие деньги нас не спасут! Ты слышишь? Весь мир в опасности!
То, как мы сейчас говорили — тихо, не меняясь в лицах, свистящим шепотом, — напомнило их давнишние разговоры с мамой. Когда они не хотели, чтобы я слышал…
— Что ты несешь? — подбородок его задрожал. Казалось, отец сейчас потеряет контроль, но он овладел собой. — Причем здесь весь мир? Речь о том, чтобы удержать главенство нашей страны в решении важных вопросов. У нас не хватает энергии. Думаешь, зря мы столько лет следим за ближним востоком? — опять эвфемизм. «Следим» — значит, активно участвуем в управлении. — Тратим столько драгоценных ресурсов на этих дикарей… На неблагодарных дикарей! Варвары снова подступили к стенам Третьего Рима!
— Третьего Рима? Ты о чем?
Я удивленно моргнул. «Имперские амбиции», которые он так желчно всегда высмеивал?
— О нас. О «золотом миллиарде». Может, тебя это и не волнует, но наша раса вымирает. Нас становится всё меньше. Китайцы отменили декрет об «одном ребенке». На Ближнем Востоке рождаемость мальчиков в четыре раза превышает цифры пятидесятых годов прошлого века. Европу осаждают орды варваров из стран третьего мира… В первую очередь мы должны спасать себя.
— Постой! Ты же всегда говорил, что наша страна — центр толерантности, космополитизма… Ты выступал за единство!
— Разумеется, выступал. Иначе как заставить работать этих бездельников? Сосиска всегда должна висеть на своей палке… — он искренне недоумевал, почему я не знаю таких простых вещей.
— Но Траск… — я попытался еще раз, но он повысил голос:
— Помогает нам сделать большой шаг в будущее, сынок. Он видит глубже и дальше, чем все эти закосневшие в своем чванстве аристократы. Я его ненавижу, но, Господь свидетель, Западу сейчас нужен именно такой грязный ублюдок, как Джо Траск. Он должен вытащить нас из того дерьма, в котором мы оказались в последние годы. А потом… Может, я и воспользуюсь теми сведениями, что ты мне сообщил. Естественно, хорошенько все проверив. Так что, если ты не против… — он поднялся. — Перестань лезть в политику, сын. Это не твоё. Съезди в казино, развейся… Зачем тебе волноваться о будущем? Уж тебя-то оно не коснется…
— Но маму убили. — сказал я, глядя в пол.
— Эксперты этого не подтвердили. Она просто не справилась с управлением — такое бывает сплошь и рядом. Пойми хотя бы это, будь добр…
И он ушел. Честно говоря, я не нашел в себе сил даже кивнуть на прощанье. Это был грандиозный провал. Разговор опустошил мою душу, вымотал физически и не оставил никакой, абсолютно никакой надежды.
Больше всего, наверное, меня поразило то, что отец отдает себе отчет в происходящем. Да и не он один! Они все прекрасно осведомлены о плане Траска, и вовсе не намерены ему мешать, а просто рассчитывают пристроиться рядышком и отпилить свой кусок пирога.
Говорят, передел мира — архивыгодное предприятие. Главное, не зевать…
— Что теперь делать? — я не заметил, как Воронцов пересел за мой столик. Ну конечно, он же всё слышал. Я и забыл…
— Не знаю. — я огляделся.
Никого… Только мы, да сонный официант за портьерой — торчат только его ноги в черных брюках и натертых до блеска ботинках. Я хлебнул недопитого отцом скотча… Лучше не стало, и вдобавок затошнило от знакомого, но ставшего чужим, ненавистным, запаха…
— Эй, не кисни! Что-нибудь сообразим. Ну, подумаешь, толстосумы… Что они на самом деле решают?
— Всё. — я достал сигареты, и закурил. Никто не возмутился. — Они определяют цены на нефть, на золото, на недвижимость… Чем питаться, что смотреть по телевизору, о чем говорить в интернете… Какой автомобиль купить, на каких спать кроватях, в какой цвет красить стены… — я начинал распаляться. Кровь ударила в голову, глухо застучала в висках, стало трудно дышать.
— Ну, ну… Не температурь, прорвемся. — он неловко похлопал меня по руке.
— Да как ты не понимаешь? — я вскочил, но пошатнулся, и снова сел. Перед глазами всё плыло. — Я «щелкал» и «щелкал», как заведенный. Даже тогда, во время пожара, я устал меньше! А здесь — не подействовало. Я едва не упал в обморок от напряжения, а он спокойно встал, и ушел!
— Как так? — Воронцов, кажется, даже не удивился.
— Не знаю! Бывает иногда, как с той бомбой: просто не «щелкает». Я откуда-то знаю: не сработало… А здесь — вроде всё срабатывает. Вероятности мелькают, как банкноты в машинке для счета денег, и — ничего. Он так и не согласился…
— Может, просто в принципе не существовало такой вероятности, а? — предположил Илья.
— Такого не бывает! — я вытащил монету, и швырнул на стол. Она завертелась. — Всегда есть по меньшей мере два варианта, понимаешь? Даже в самом скудном, аховом случае: или — или. Не бывает односторонних объектов.
— Лента Мёбиуса.
Я помотал головой и рассмеялся.
— Не дай нам Бог оказаться в мире, где правят законы Мёбиуса. Не дай нам Бог…
Я и вправду вымотался до предела. Никогда раньше так не уставал… Рашид предупреждал, что перенапрягаться нельзя, это может привести к нервному истощению. Голова кружилась, по-моему, сейчас я не смогу даже встать…
Неожиданно Воронцов встрепенулся.
— Слушай! А не перебраться ли нам в ресторан? Я слышал, датская кухня не так уж и плоха…
— Не хочется. Аппетита нет. Но ты иди…
Не надо, чтобы он видел, как мне плохо. Надеюсь, это пройдет. Возможно, повлияло то, что он — всё-таки отец… Может, подсознательно я его боюсь больше, чем думаю. Поэтому и не вышло. Теперь остается «план Б».
— Ага, щас… — Илья подозрительно прищурился. — А ты снова что-нибудь выкинешь.
— В смысле?
— А чего, забыл уже? Как я за тобой по всей Москве круги нарезал… Ты ведь к ним, по большому счету, не привык, к неудачам-то. Думаешь, «щелкнул» — и все под твою дудочку заплясали, крысолов из Гаммельна? Ан нет, брат-боец… Не все коту — масленица.
— Не понимаю, о чем ты… — глаза слипались. Больше всего я хотел рухнуть прямо здесь, под столик, на мягкий ковер, и отключиться. Нервное истощение…
— Хочешь всех накрыть, да? — Воронцов хищно навис над столом, веко левого глаза у него слегка подрагивало. — Думаешь, раз с батей не вышло, пальнуть одним махом, из пушки по воробьям! Ты можешь, я знаю. Кацман рассказывал, как ты крепость взорвал… А щас что помешает? Возьмешь, да и обрушишь… Где они там собираются?
— Ты псих! — я хотел вскочить, но он проворно схватил меня за запястье. Сил вырываться не было.
— Эй, ты как? Выглядишь, будто коньки сейчас отбросишь. — в голосе Ильи прорезалось неподдельное беспокойство.
— Чувствую то же самое. Извини. По-моему, мне — хана.
— Да ты чё несешь? Я ж и говорю: нежный ты. Чуть что — сразу в обморок.
— Ты не понимаешь. Рашид говорил, если перенапрячься — нервный коллапс…
— Да ладно, просто тебе пожрать надо. Со мной такое сто раз бывало. Когда по трое суток в окопе… Это ничего! Сейчас пойдем вот с тобой в ресторан, супчику возьмем, с потрошками…
Он всё еще держал меня за руку, но уже просто, по-дружески. Даже показалось, что часть Воронцовской энергии передалась мне.
— Хорошо. Пойдем, поедим. Может, и вправду полегчает…
Вставая, почувствовал укол в шею. Тело мгновенно онемело, я рухнул назад в кресло. Попытался оглянуться, и не смог. Но сознания пока не терял. Видел, как оседает Воронцов, как к нам приближаются фигуры в ослепительно-белых пиджаках…
ГЛАВА 52
Вынырнул из забытья рывком, захлебываясь и кашляя — в лицо плеснула вода. Дернулся, и понял, что привязан. Руки — над головой, ноги оттянуты вниз, спина выгнута и где-то посередине её воткнут раскаленный штырь.
Я вижу, как высоко, под каменным сводом, на цепях раскачивается люстра — тележное колесо, уставленное по ободу свечами… Пламя трепещет, дрожит, по потолку мечутся черные тени. На лицо падают горячие капли воска.
Увидеть что-то кроме потолка удалось, только вывернув шею. Серые стены в темных, масляно поблескивающих потеках. Недалеко от меня — огромный деревянный стол, или, скорее, верстак. Столешница изрублена и слоится от старости. На верстаке — заряженный арбалет.
Тяжелый болт направлен точно в грудь Воронцову, сидящему у стены, на стуле. Голова его бессильно опущена на грудь, мне видна только светлая макушка. Ноги, руки и всё тело опутывает веревка, конец которой тянется к арбалету… Очнувшись, Воронцов пошевелится, и тогда пружину отпустит.
За один раз охватить взглядом всю комнату я не могу — шея затекает и приходится опускать голову, чтобы ослабло напряжение. Мускулы ноют, скулы сводит судорогой. Кроме своего дыхания и гула крови в ушах я ничего не слышу. Сердце бьется где-то в животе.
Воронцов не шевелится. Хочу его позвать, предупредить, чтоб не дергался, но в горле пересохло, язык распух и сказать ничего не получается.
В поле зрения появляется лицо. По-детски пухлое, оно как луна нависает надо мной: чистые, наивные глазки, нос-пуговка, гладкие младенческие щеки… Незнакомец растягивает губы в улыбке. Я не выдерживаю, и бессильно откидываю голову назад. Снова — серый свод потолка и люстра…
Вдруг раздается ржавый скрежет, мои руки и ноги тянет в разные стороны и тело пронзает острая боль.
Зажмурившись, я кричу, долго, протяжно и самозабвенно. Крик ослабляет напряжение, не дает сосредоточиться на боли… Ору, пока не кончается воздух и легкие не начинают пылать.
Пережив приступ, открываю глаза. Хриплый, задушенный свист — только сейчас понимаю, что это моё дыхание…
Воронцов поднимает голову. Взгляд блуждает, затем упирается в меня. Глаза огромные и дикие. Он хочет вскочить, я пытаюсь его предупредить, но могу издать только хрип.