— Не важно. Правда, сейчас это уже не важно. Тебе нужно идти, пап.
— Но… что я им скажу? Мне же никто не поверит!
Он поднялся, растерянно комкая в руках кашемировый шарф. Оглядел остальных, будто ища поддержки. Госпожа Гейгер, слегка улыбнувшись, подошла к отцу и взяла его под руку.
— Подумайте, мистер Мерфи: — по-английски она говорила с немецким акцентом. — Ваш сын совершил невозможное… Пойдемте. Я вам всё объясню по дороге. — она потянула его к двери.
— Скорее всего, специалисты уже заметили остаточные следы чужого присутствия в Сети, — сказал я напоследок. — Джон Траск погиб. Доказательства того, что им управляли, я тебе перешлю. И пап… Спасибо, что пришел.
Он долгую минуту смотрел на меня, затем улыбнулся, одними глазами.
— Ты же мой сын. — как будто поставил точку.
И вышел.
Страшно хотелось спать. Веки будто кто-то тянул вниз насильно, тело было тяжелым и неповоротливым, как дубовая колода, долго пролежавшая в болоте. С усилием я посмотрел на Воронцова. Он сразу подошел, наклонился… Глаза у него были, как у побитой собаки.
— Вам тоже пора. — сказал я. — Скоро закроют аэропорт, а вы нужны там, в Москве.
Он кивнул и выпрямился. Посмотрел в окно…
— Илья. — он снова склонился ко мне. — Ты не виноват. Это должно было произойти. Просто поверь.
— Проще сказать… — поморщился Воронцов. — Ну ладно… не бери в голову, это мои проблемы. Ты уверен, что тебя можно оставить? Лилька сказала — постельный режим…
— Пепел через пару недель осядет, и мы с Ассоль прилетим к вам.
Воронцов подозрительно сузил глаза. В них наконец-то появилась привычная искорка.
— Уж не хочешь ли сказать, друг ситный, что это ты разбудил вулкан?
Я улыбнулся.
— Ну что ты… Нет, конечно! Я ему просто немножко помог.
Воронцов хотел ответить, даже рот открыл. Но затем махнул рукой, и вышел.
Ассоль закрыла за ним дверь, а затем примостилась рядом, положив голову мне на плечо.
ЭПИЛОГ
— Никак не могу отделаться от ощущения, что за нами следят.
Ассоль, в легком пальто цвета весенней листвы, была особенно хороша. На нее оглядывались: огненные кудри разбросаны по плечам, в руках — букет желтых тюльпанов…
— Не переживай. Это всего лишь люди. — я улыбнулся, обнял её и поцеловал, не обращая внимания на публику. А потом прищурился на солнце, и счастливо вздохнул.
— Какие еще люди? Что ты им сделал?
— ФБР, АНБ… Ничего, последят, и отстанут.
Мы медленно прогуливались по дорожкам Грин-Вуда. Над головой — ярко-синее, прозрачное небо, солнечные зайчики скачут по воде круглого озера… Мне всегда здесь нравилось.
В Центральном парке не продохнуть от народа, орущих детей и суетливых собак, а здесь, на тихих дорожках кладбища, было спокойно. Конечно, в Грин-Вуде людей тоже хватает, но близость усопших не располагает к беготне и воплям…
— Они могут тебя арестовать? — Ассоль бросила несколько кусочков хлеба уткам. Те резво рванули к берегу.
— Уже нет. Никаких документов, свидетельств, ничего… Только собственная память. Они помнят, что зачем-то я был нужен.
— Но предъявить ничего не могут?
— Точно.
— Тогда фиг с ними. Пойдем.
— «Ну, вот и я. Здравствуй, мама.» — к горлу подкатил комок. Не всё в этой жизни можно исправить…
— Она красивая.
Ассоль погладила ладошкой портрет, искусно вырезанный в камне, и положила к подножию цветы. Желтые тюльпаны на черном мраморе…
— Да… Она была очень красивая.
Я присел перед надгробием, и положил пальцы на вытравленную в камне надпись:
«Екатерина Баренцева. Любящая жена и мать».
И строки её любимого стихотворения:
«…Когда вся ненависть умрет,
Душа невинность обретет,
Постигнув, что доступны ей одной
Её надежды, страхи и покой.
А воля добрая её — есть воля Божья.
За что б её не порицали,
Какие ветры не хлестали,
Она счастливей будет всё же…»
Оказывается, отец тоже помнит эти стихи…
…Солнечные зайчики пляшут в стеклах домов, в теплой голубой дали плывут белоснежные облака… Я помню город совсем другим: холод, пронзительный ветер и горькое чувство безысходности.
Побывав на грани смерти, начинаешь по-иному воспринимать жизнь: мир сверкает яркими красками, беспричинное счастье переполняет душу и воздух кажется особенно сладким.
Ушел липкий, душный страх, с которым я свыкся и почти не замечал, но теперь чувствовал себя так, будто впервые выбрался из липкой, душной тьмы на белый свет.
К этому новому чувству не сразу удалось привыкнуть. Трудно было убедить себя в том, что больше я никому не нужен. Что наконец-то я — сам себе хозяин. Могу спокойно гулять где вздумается, путешествовать, найти работу… Словом, быть, как все.
Щурясь на солнце, ловя порывы теплого ветра, я улыбался, как идиот. Нескончаемый поток прохожих, равнодушный и торопливый, вызывал умиление. Они ничего не подозревают, эти эгоистичные, недалекие, милые, счастливые люди. Если повезет, они снова научатся думать самостоятельно…
Во всяком случае, оно того стоило.
На миг перед глазами возникло детское лицо Андрэ, сплошь покрытое капельками крови…
Отец, великодушно взявший на себя хлопоты по разгребанию того дерьма, что оставил после себя покойный Траск, сказал, что о нем позаботились: бывший помощник неудавшегося властелина мира пребывает в закрытой клинике, и больше никогда и никому не причинит вреда. Ему даже разрешили завести кошку…
— О чем ты думаешь?
Ассоль вывела меня из задумчивости поцелуем. Я счастливо рассмеялся, без всякой причины…
— Думаю, что нам с тобой пора в отпуск. Ты как?
— В смысле, только вдвоем? Всё бросить?
— Ну, почему бросить… Просто некоторое время отдохнуть. Отец предложил пожить в его загородном доме, в Калифорнии. Океан, дельфины…
Под её внимательным взглядом я привычно напрягся: сейчас она метнет две зеленые молнии, скажет что-нибудь резкое и отвернется. Но Ассоль только улыбнулась. Раньше она так никогда не улыбалась. Вообще не улыбалась, если подумать…
— Я за. Никогда не видела океана. И дельфинов. А… Твой папа тоже там будет?
— У него слишком много дел в Вашингтоне. Но на выходные может и заскочить.
— Я его немножко побаиваюсь, если честно. — она накрыла мою ладонь своей.
Я расхохотался. Прекрасная воительница, ученица всемогущего Рашида, боится моего отца…
— Открою тебе секрет. — сказал я комическим шепотом: — Я его тоже боюсь. Но к этому можно привыкнуть.
Поймав такси, я назвал адрес. Воронцов по телефону сказал, что все уже собрались…
— Волнуешься? — спросила Ассоль, и снова взяла меня за руку, как только мы сели в такси.
Я вздохнул.
— Да нет… Соскучился по старику. И Илюха… — я снова улыбнулся. — Представляешь, когда мы с ним познакомились… Он долго думал, что я — его проблема.
— Какая разница? Ты — это ты. Он — это он… Расслабься.
— Да нет, ты не поняла. Сейчас мне кажется, что ближе у меня никого нет.
— А я? — она смотрела мне в глаза, будто хотела заранее увидеть ответ.
На мгновение солнце заглянуло в салон, и высветило тонкий, прозрачный профиль…
— Послушай. — я сжал её ладошку. — Я знаю, в каждой стране свои обычаи. А ты ведь из Казахстана… — она удивленно приподняла брови. — Ты говорила, Рашид — вся твоя семья…
— И что?
Белый штакетник, глупый лопоухий пес, с громким лаем нарезающий круги по лужайке, запах яблочного пирога по утрам…
Я почувствовал, что могу сделать так, что это станет реальностью, прямо сейчас. Даже зажмурился. И… снова расслабился. Пусть всё идет своим чередом. Даст Бог — будет яблочный пирог.
— Я хочу, чтобы у нас с тобой была семья. То есть, не заменить Рашида, а…
— Я поняла. Хорошо… Я подумаю. — и она снова улыбнулась.
…Лёшка выглядел повзрослевшим. Щеки ввалились, подчеркнув жесткий прищур глаз и твердую складку губ. Даже как будто выше стал. Оно неудивительно, с одной стороны: пережить такое… Как он вообще остался в своем уме — вот вопрос…
— Привет!
Ассоль чмокнула меня в щеку и скрылась в доме. Лёшка остался стоять. Последний раз мы виделись в той клинике, в Копенгагене. Он не мог даже говорить нормально.
И вот он здесь. Живой, здоровый и… Да какая разница? Я сделал шаг, и обнял его. Крепко, до хруста стиснул, чувствуя, как сначала он напрягся, а затем расслабился. К горлу подкатило, но я мужественно сдержался. Только носом шмыгнул…
— Суровые мужские нежности всегда вызывают умиление. — сзади подошла Лилька и положила прохладную ладонь мне на шею. — Илья, отпусти мальчика. Позволь и другим погреться в лучах славы…
От её объятий Лёшка покраснел, как подросток. Я ему подмигнул. Из гостиной вышел Кидальчик. Всплеснув руками, устремился к нам. Я отступил, чтобы не образовалась куча-мала. Показался отец, за ним — Михалыч. Ну точно затопчут…
Парень как будто обалдел от такой встречи. Хлопал глазами и что-то бормотал, по обыкновению путая русские и английские слова. Кидальчик прослезился, отец скроил мужественное, несгибаемое лицо, а Михалыч чуть не выбил из Лёшки дух, хлопая по спине.
Ассоль подошла сзади, взяла меня под руку.
— Сама-то как? — спросил я тихонько.
— Спасибо, всё хорошо.
— Что-то непохоже… — я пристально оглядел её с ног до головы. — Выглядишь отпадно, конечно, но смотришь, будто тебя пыльным мешком ударили.
— Он хочет поговорить с Рашидом.
— О чем?
— Ну… Понимаешь… Он, типа, предложение сделать хочет.
Я присвистнул. Растет парень!
— А ты? — она усмехнулась, и посмотрела на Лёшку. Его наконец-то вели в гостиную: с одной стороны — моя любимая женщина, с другой — Кидальчик, поддерживая, как хрупкую вазу.