Бог. Истина. Кривды. Размышления церковного дипломата — страница 6 из 58

речь, а в самом главном – духовной жизни – «обслужить» хуже самой последней бабушки».

Иногда, видя чрезмерную угодливость духовенства, люди при должностях и с деньгами стараются уехать подальше – кто в глухую деревню, а кто и на Афон. В принципе ничего в этом греховного нет – если только человек не лукавит, стремясь в места, где он никому не знаком. Ведь от себя и от Бога не уйдешь. Знаю некоторых бизнесменов и чиновников, которые посещают в Греции старцев «по прихоти» – один нужен, когда требуется благословить очередной развод, другой – когда надо одобрить очередной брак. Будто и не существует правил, предполагающих идти именно к местному епископу с вопросом о расторжении старого брака и о возможности заключения нового.


Не случайно после фильма «Остров» – фильма на самом деле очень хорошего и по-миссионерски нужного – начали звонить с телеканалов, просить: «Дайте нам поснимать старца – лучше гонимого, да где-нибудь в глуши, где нет официальной Церкви»…

Проще всего увлечься неким «единственным окном в небо», да еще и объяснить себе, что все остальное – это банальщина, официоз, «мелководье»… Вот только названия этому явлению очень простые – идолопоклонство и эзотеризм. Ни тому, ни другому в христианстве места быть не может. Любой, кто считает, что в одном храме причащаться лучше, чем в другом, – уже встал на опасный путь. А если старец стал «единственным», да еще все другие оказались «не совсем православными» – мы имеем дело уже не с Церковью, а с сектой в буквальном смысле этого слова, то есть с отколовшейся, обособившейся частицей, пусть даже принадлежащей пока к церковному телу.[9]


Вообще христианин должен жить по преимуществу в одной церковной общине, в которой знают его жизнь, его грехи и добродетели, а потому могут дать наилучший совет. «Бегание» по разным духовникам и старцам – признак духовного нездоровья, а то и нечистой совести.

Впрочем, и постоянного духовника иногда люди подбирают под свои грехи – или под стремление к утрированному самобичеванию, часто не вполне искреннему. Бывает так, что священники этому потакают – проявляют на исповеди то излишнюю строгость, то угодливую мягкость. Второе, по-моему, сегодня встречается чаще.

Тайну исповеди не должны нарушать ни кающийся, ни священник (обобщения без упоминания конкретных лиц, впрочем, вполне возможны и распространены). Но если пастыри практически никогда не позволяют себе тайну нарушать, то у мирян это очень распространено. Один раб Божий рассказывал по всей Москве о священнике-«либерале»:

– Уж так на исповеди изоврется, уж так изтолерастится! Придумаешь что-нибудь, ну вот, хоть про скотоложество, так он тебе: ну ладно, бывает, это юношеский максимализм…

Понятно, что настоящего авторитета это пастырю не добавляет – а уж «кающемуся» тем более. Люди все-таки ждут от исповеди настоящей строгости, настоящего покаяния, а не историй, придуманных ради прикола. Однако некоторые после таких рассказов потянутся именно к «мягчайшему» священнику – и лишь потом поймут, как сильно обманывались. Хорошо, если поймут раньше Страшного суда.

Многие клирики напрасно боятся говорить кающимся о том, какие бывают грехи. Да, их перечень, приводимый, например, в знаменитой «Афонской исповеди», может шокировать человека, который наивно считает грехом лишь несправедливое убийство, воровство в крупных масштабах, ну и еще иногда супружеские измены. А вот о том, что, например, гадания, чрезмерная ревность или маловерие – тоже грехи, человек может совершенно не задумываться.


Кроме испорченности современного человека, которая действительно мешает многим прийти в храм, есть и такая проблема. Подчас действительно верующие люди, особенно те, которые составляют церковный актив, работают в храме или что-то значат в приходе, относятся иногда с презрением, а иногда со страхом к тем, кто не поддерживает понятного, комфортного, привычного для большинства прихожан образа жизни.

Это молодые люди, которые могут быть одеты не так, это люди, которые задают иногда просто глупые вопросы, которые могут звучать резко и оскорбительно для верующего человека. Это просто те, кто не бывают в храме постоянно, но все-таки испытывают тягу. Мне кажется, нужно провести некую грань между, с одной стороны, стремлением научить человека, как вести себя в храме, стремлением подсказать ему, что Бог с ним говорит не всегда приятными словами, и с другой стороны – отчуждением от нецерковных людей из-за их культуры, из-за их внешнего вида, из-за их иногда неприятных, неудобных, необычных слов.

Это на самом деле наши люди, они не зря пришли именно в православный храм. Они не зря в какой-то момент своей жизни приходят не только в ночной клуб, не только в пивнушку, не только на концерт, где исполняются некие развязные вещи, не только по улице болтаются – но приходят в храм. И вот, мне кажется, здесь должна быть очень тонкая грань между, с одной стороны, таким настороженно-брезгливым, боязливым отношением, а с другой стороны – тем, что иногда делали некоторые западные христианские общины, пытаясь как бы сказать человеку: делай что хочешь, расслабляйся в церковном здании, нам все равно, как ты живешь, мы готовы подстроиться под тебя, под твою культуру, под твои грехи, под твои иногда причудливые представления о Боге и о жизни – нам все равно, во что ты веришь и как ты живешь.

И первое, и второе, по-моему, довольно печальные вещи. Нужно, с одной стороны, поговорить с человеком, напомнить ему, что Бог ждет всех и принимает всех. Но с другой стороны, напомнить ему и о том, что Бог при этом ждет от нас перемены. Он не наплевательски относится к нам, Ему не все равно, что мы делаем и как мы живем, Он ожидает от нас жизни по Своим заповедям.[10]


Между прочим, многие греховные поступки – например, аборт, – по каноническим правилам предполагают временное отлучение от причастия. В советское время эта мера почти не применялась. Но сегодня она восстанавливается – пусть даже священник обычно запрещает мирянину причащаться не на пять-десять лет, как положено по канонам, а на месяц-полгода или до ближайшего большого праздника (я обычно поступаю именно так). Все-таки человек должен знать: грех отделяет от общения с Богом. В таинстве Покаяния, то есть в исповеди, Господь любой грех прощает, но последствия его в жизни часто сохраняются. Чтобы их преодолеть, нужны покаяние, пост, усиленная молитва, добрые дела. И уже с их плодом можно будет подойти к причастию, помня грозные слова апостола Павла: «Кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней. Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей. Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. От того многие из вас немощны и больны и немало умирает» (1 Кор. 11, 27-30).

Обо всем этом можно сказать на исповеди с любовью, с заботой – но серьезно и честно, чтобы не превратиться в «испорченный светофор». Излишняя же строгость, особенно показательная, часто служит не спасению человека, не духовному его исцелению, а внешнему «авторитету» самого священника. Про такого скажут иначе, чем про «либерального батюшку», и скажут другие люди – мужчины и женщины в возрасте, настроенные на «серьезное» покаяние, но подчас, увы, не верящие в Божие прощение:

– Всю душу вынул, благодать-то какая! И прикрикнул, и руку поцеловать не дал!

Иногда отцы даже громко комментируют грехи кающегося на весь храм – и делают это специально, чтобы нагнать ужаса и на самого исповедника, и на окружающих. Слышал в одном месте, как во время всенощного бдения (!) храм наполнялся криком исповедующего священника (он же был и служащим):

– И что ж? Стащила? Куда тебе причащаться-то! …А вот это от блудной страсти все у тебя. С детства ты такая, бесом одержимая.

Многим нравится именно такое обращение – и именно за ним тянутся очереди к «избранным» священникам, отмеченным особой «харизмой». Только часто идут не к Богу, судящему и прощающему, а именно к известному «крутостью» батюшке, который – вольно или невольно – становится объектом манипуляции. А цель ее – получение сомнительного «кайфа» от самобичеваний и самоистязаний. Но христианство к ним вовсе не призывает, потому что они никак не могут быть «искуплением грехов». Искупил их раз и навсегда Христос – Он их и прощает.

Вообще излишняя привязанность к священнику – всегда духовный блуд, всегда идолопоклонство. И неправ тот пастырь, который такую привязанность стимулирует или хотя бы не пресекает. Нельзя заслонять собой Христа. Нельзя становится кумиром. Нельзя забывать о том, что священники стареют, умирают, переходят из прихода в приход – и расставание после долгих лет крепкой привязанности может привести к уходу человека из Церкви, к унынию, к отчаянию. Те, кто дерзают говорить «без меня не спасешься» – а попадаются и такие, – совершают явный грех, граничащий с антихристианством.

Священнику должна быть свойственна некоторая сдержанность в дружбе с пасомыми, некоторая дистанция в отношениях с ними. Все успешные примеры пастырства, которые я знаю, непременно это предполагали. Да, не нужно быть надменным и холодным, отгораживаться от людей. Но после ограничений советского времени, когда общение с людьми не приветствовалось светскими и церковными властями, мы слишком быстро перешли к утрированным «обнимашкам», иногда даже считая их показателем пастырской активности и чуть ли не свидетельствами «любви».


Читали с прихожанами и друзьями 7-ю главу Евангелия от Иоанна. В седьмой день праздника Кущей, когда по традиции люди несли сосуды с водой из силоамского источника, Иисус встал в галерее храма и возгласил (буквально – прокричал): «Кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» (Ин. 7, 37-38). Больше всего возмутились не священники, не власти, не охранники, посланные схватить Иисуса и отказавшиеся это сделать, – а фарисеи. То есть… интеллигенция. Люди, входившие в синедрион, но не бывшие главной властью – светской или религиозной. Люди образованные, высокоморальные, «рукопожатные» друг для друга, бывшие в «интеллектуальной оппозиции» римским оккупантам и их пособникам. Христос претендовал больше всего именно на их «домен».