Сам не зная почему, отец мысленно расширил это популяризаторское полотно и дофантазировал второй выпученный глаз, а за ним и лоб, нос, рот, подбородок, бородку.
Получившееся лицо показалось на удивление знакомым. Только вот кто бы это мог быть?
Кто-то из дальних родственников? Кинозвезд? Пассажиров метро?
Он чуть было не попросил другого пациента из очереди подсказать ему правильный ответ, но вовремя вспомнил, что, во-первых, у того плохое зрение, а во-вторых, портрет существует только в его собственной голове.
«Так кто же это?» – почему-то желание понять было просто мучительным.
– Нам долго ждать? – спросил неожиданно сын.
– Еще двое перед нами, – ответил отец.
Сын положил ногу на ногу.
«Что-то с ним происходит, – подумал отец. – Что-то после этой странной ночи и его неожиданного сна. Он сам не свой. Нервничает, ждет чего-то. Не вовремя как-то. Или, может быть, это знак? Знак, посланный свыше, что он – да! – может исцелиться, что надо, не раздумывая, броситься к тому чудотворцу?»
С другой стороны, он же был атеистом. Тогда откуда вообще к нему пришли эти мысли о знаках и чудесах?
И тогда он вдруг понял, чей глаз смотрел на него с плаката. Это был глаз распятого бога со старинных фресок.
Большой, полный печали карий глаз, в который вот-вот затечет капля крови, сползающая по лбу из-под тернового венца.
А вокруг этого молчаливого страдания расплывались равнодушные стены больницы, словно гарантируя: когда страдалец скончается, обеспечим все что надо – морг, вскрытие, свидетельство о смерти, румяна по желанию родных и близких.
«Что за бред? – подумал отец. – Чего вдруг?»
– Следующий, – позвал доктор, распахивая дверь и выпуская оттуда тощую девочку с двумя проволочными косичками.
У девочки были огромные очки с толстенными стеклами, так что она скорее походила на какого-то пришельца с планеты подслеповатых подростков. Этот образ становился еще навязчивее, когда девочка улыбалась. Тогда на ее зубах поблескивали металлические пластины с голубоватыми бусинками.
Между тем в кабинет устремилась полная дама с одним заклеенным глазом. И если бы девочка вовремя не увернулась, столкновения было бы не избежать. Значит, в своих толстенных очках она все-таки видела неплохо.
«А вот мой сын совсем не видит», – подумал отец.
Но после того разговора на кухне, а особенно после сна, который испугал сына до крика, до слез, он тоже начал потихоньку верить, что все еще изменится, что чудо произойдет.
Поэтому они и пришли в эту клинику. Чтобы все рассказать и попросить совета. Ведь не могут же свет и цвет, приснившиеся слепому, ничего не значить!
Сын в это время снова перекинул ногу. Он действительно нервничал и думал приблизительно о том же, что и отец.
О необыкновенном сне. Об ужасе и одновременно восторге, которые охватили его по пробуждении. О том, как здорово, оказывается, видеть. И о том, что теперь, после того как перед ним приоткрыли эту новую дверь (кто приоткрыл?), он не может не потребовать пропуска. Не может, не должен, ни за что!
– Следующий, – снова объявил доктор.
На этот раз даму сменил щуплый согбенный старичок, опирающийся на палку и глядящий в пол.
– Потом мы, – сказал отец.
– Хорошо, – ответил сын.
Ждать пришлось недолго. Старичку сделали рядовую проверку и выписали рецепт. Дверь распахнулась снова.
Они вошли. Сын – практически не нуждаясь в помощи. Пружинистой бесшумной походкой. Мягкие кроссовки, привычная уверенность.
И только специальная палка для слепых, едва касающаяся стен, урны, раскрытой двери, ножки кресла, словно по-собачьи их обнюхивая, порождала звуки. Ми, ля, си-бемоль мажор.
Доктор был обескуражен не меньше их самих.
– Этого просто не может быть, – сказал он. – Даже если бы слепота в данном случае была не врожденная, а приобретенная, сны со зрительными образами невозможны. Наука доказывает, что дети, ослепшие в возрасте до семи лет, никогда уже не могут видеть цветные сны. А ведь в данном случае мы сталкиваемся со слепотой с младенчества, по меньшей мере с нескольких месяцев жизни. С момента, когда слепота была зафиксирована и диагностирована.
Все это время сын молчал, а отец напряженно кивал.
– Нет, это решительно, решительно невозможно!
– Но это правда! – не выдержал слепой. – Вы так говорите, как будто не верите мне. Но я это видел! Клянусь, что видел!
– Не то чтобы я не верил, – мягко ответил доктор. – Но согласитесь, что вы можете просто заблуждаться. У вас ведь нет опыта зрячей жизни. Вы просто могли перепутать. Тем более со сна.
– Я не мог перепутать! – упрямо заявил сын. – Я видел то, что видел. Людей в масках, прожектор, шприц в поддоне. Это была операционная.
– Ну откуда вы знаете, что это была операционная? В кино видели?
– Не смейте иронизировать, – возмутился отец.
– Простите, – понизил голос доктор. – Я действительно погорячился. И все-таки, откуда он знает, что это было?
– Я ему сказал, – ответил отец. – Он описал мне подробности сна. Так ярко, так живо. Я сразу понял, что он видел операционную. У меня нет в этом ни малейшего сомнения.
– Хм… – только и ответил врач. – В таком случае я решительно не понимаю, что здесь происходит. Это антинаучно. Совершенно антинаучно.
И тогда отец решился высказать робкое, но уже с полчаса, с момента увиденного на стене клиники лика, настойчиво стучавшееся в мозг предположение:
– Может быть, это чудо?
– Чудо? – переспросил доктор. – Простите, я врач и могу опираться только на известные медицине факты. Если вы желаете говорить о чудесах, думаю, вам надо поискать для этого другое место и другого собеседника.
– Но, может быть, вы хотя бы можете проверить, посмотреть, закапать ему в глаза? Вдруг что-то изменилось?
– Мы сделаем все проверки. Но я бы не советовал вам рассчитывать на какие-то сногсшибательные результаты.
И он дал команду сестре, которая тут же устремилась расчехлять аппараты и извлекать из ящика бутылочки.
– Подождите в коридоре, – сказал доктор отцу. – Когда мы закончим, я вас позову.
Отец покорно вышел и сел на прежнее место.
Напротив сочился страданием одинокий, вырванный из фрески глаз.
Он словно спрашивал разгадавшего его тайну человека: «Ты тоже не веришь? Или готов попробовать?»
«Бред, бред!» – сказал про себя отец и даже потряс головой, чтобы изгнать из воображения прилипчивый образ.
А за той самой стенкой, с которой взирал глаз убитого проповедника, исследовались другие, никогда прежде не ведавшие красок глаза. Тоже карие. Тоже часто полные печали.
Глава 12. 2001 год
Поутру Василиса, как всегда, сразу бросилась к кроватке любимчика.
Только – вот ужас – его на привычном месте не оказалось.
– Где? – взвыла Василиса. – Где он?
– Забрали, – сказала ночная дежурная няня.
– Как забрали? Куда забрали? Кто забрал?
– Пришли какие-то люди поутру. С директором вместе. И забрали.
– Нееет! – еще громче заголосила Василиса. – Родненький мой! Куда, куда дели?
– Я-то откуда знаю? – попятилась ночная дежурная. – Да и чего ты так убиваешься? Должно быть, усыновили. Хорошо ему теперь будет. Дом, семья, свои игрушки. Кашка манная.
– А моя, моя-то каша чем плоха была? – с остервенением ощерилась Василиса.
– Да ты ж, поди, не мать ему, а нянька. Как я да как другие. Начальству виднее. Чего тебе выть теперь?
– Отдайте, отдааайте! – не унималась Василиса. И похожа она была сейчас не на летучую волшебницу, а на ведьму, на фурию, на разъяренную рыжую медведицу, которая вцепится в горло и живым не отпустит.
– Господь с тобой! Позову-ка я лучше директора, – сказала ночная дежурная няня и нырнула за дверь.
Директор уже был наготове.
– Ты, красавица, не переживай, – по-отечески утешил он Василису, усадив за стол в своем солидном кабинете. – Мальчонку твоего мы очень славно пристроили. Приличная семья, оба родителя работают, хорошо образованные. Будут они его баловать, выведут в люди.
– Отдайте! – прохрипела Василиса.
– Да ты с ума, что ли, совсем сошла? – ужаснулся директор. – Кто тебе его отдаст? У него теперь мамка с папкой появились. А ты иди другим попы подмывай, вместо того чтобы истерики устраивать.
– Отдайте! – повторила Василиса. – Он мой, мой. Вы не имели права. Не предупредили, не сказали. Да я сама, сама хотела.
– Чего это ты хотела?
– Усыновить его, вот чего.
– Усыновить! – аж прыснул директор. – Да кто ж тебе дал бы? Ты безмужняя, без образования. Да по закону ты просто не имеешь права.
– Это я-то не имею?! – заверещала няня. – Кто лучше меня за детьми-то может ходить? Кто? И он же с первых дней у меня на руках подрастал. Он меня любил!
– Любил! – передразнил директор. – Скажешь тоже, любил. Он еще понимать-то ничего толком не понимает. Ему бутылка да попа сухая – вот и вся любовь.
«Вот я тебя люблю!» – хотел добавить директор, но удержался. А Василиса хрипела как раненый зверь.
– Хоть скажите, куда увезли, кому отдали? – умоляла она. – Я бы поехала, посмотрела, как он там, хоть одним глазочком!
– Совсем спятила девка, – развел руками директор. – Это ж государственная тайна. Разглашению не подлежит.
– А ты знаешь, где он? – посмотрела она хищно, внезапно переходя на ты.
– Я знаю, – поежился директор. – А тебе знать не положено. Запрещено.
– Скажи мне! Скажи по-хорошему!
– Да ты чегой-то? Угрожаешь мне, что ли?
Словно подтверждая его мрачную догадку, Василиса взлетела со стула и бросилась запирать дверь кабинета изнутри.
– Чур тебя! – замахал руками директор, глубже вжимаясь в кресло и хватая со стола в целях самообороны массивное, подаренное ему за какие-то заслуги перед обществом пресс-папье.
Василиса же неумолимо надвигалась с сомнамбулическим выражением лица.
– Скажи мне, где он, – шепнула она прямо директору в лицо, чуть не обжигая кожу своим горячим дыханием.