Она не сказала: “Знаешь, это совсем не так, как в книжках или виртальных играх. Это страшно, и жестоко, и бессмысленно. Эта бессмысленность, с которой гибнут пачками люди — вот что самое страшное. Об этой бессмысленности почему-то редко упоминают в массовой культуре. А между тем обыденность, лёгкость, нелепость смерти — это почти что визитная карточка войны. Не бывает благородных войн, не бывает войн красивых, не бывает… Ничего красивого, ничего благородного. Понимаешь? Это всё ложь. Есть только грязь, разруха, голод, антисанитария, кровь и смерть. Всюду, куда ни глянь”.
Ей отчаянно хотелось сказать: “Я растворяюсь, милый. Меня смывает, как краску под растворителем. Я не узнаю себя в зеркале, я больше не я. И дальше не будет лучше, только хуже. Знаешь, я сама вызвалась, сама этого хотела, я знаю, что безумца Эласто с его ручными монстрами надо остановить любой ценой. Но как же, как же непомерна эта цена…”
— Тогда чем ты расстроена?
Ей захотелось смеяться, хотя это, конечно же, было нервное.
— Просто пообещай, хорошо? Что мы встретимся, когда эта война закончится.
Он помедлил.
— Ладно, — протянул он. — Думаю, теперь, на этом этапе, я вполне могу дать такое обещание. Мы встретимся, когда закончится война. Я найду тебя, когда только смогу.
— Договорились, — она улыбалась ему, стараясь изо всех сил, чтобы горечь не просочилась ни в голос, ни в улыбку.
Говорят, сражение за систему Гэлло на носу; говорят, они столкнутся с флагманом Танатос; говорят, мало шансов на благоприятный исход…
Ли улыбнулась шире. И, подавшись вперёд, поцеловала его — глубоко и страстно, как давно хотела.
А бесконечный закат всё тонул и тонул в лазурном море.
6
*
— Речь идёт о предательстве, ари Танатос. Вот она, пятая колонна! Посмотрите на них!
Танатос смотрел.
По правде, эта самая “колонна” не впечатляла, как сказала бы Ли, от слова совсем.
Молодые клоны и парочка не-граждан, рядовые солдаты. Испуганные, смотрят зло или загнанно. Сомнительно, чтобы кто-то из них реально мог быть угрозой для диро Эласто…
Впрочем, это ведь на самом деле не важно. Не имеет значения, опасны ли они на самом деле. Вопрос в неповиновении. Для диро Эласто все, кто идёт наперекор, даже в малом — уже предатели и враги. И дело не в масштабе конкретной личности или её проступков, а в наглядной демонстрации.
“Люди должны бояться, — любил говорить диро Эласто в моменты очередного экстатического припадка, когда ему хотелось поделиться годами накопленной мудростью, достойной, по его мнению, быть сохранённой для новой, его личной вариации на тему “Государя”. — Государство должно иметь монополию на страх, монополию на насилие, монополию на правду. Только тогда у тебя получится изменить этот мир к лучшему. Иначе никак, понимаете? Только твёрдая рука — и страх. Это похоже на дрессуру, как в незапамятные времена натаскивали цепных псов. Они должны знать, кто тут хозяин, и всюду чувствовать его руку… Мою руку.”
На памяти Танатоса, примерно на этом моменте обычно приходила боль — раскалённая, ослепляющая, выжигающая внутренности. О да, своим “любимым творениям, обожаемым куклам, маленьким шедеврам с божественными именами” Канцлер Альдо никогда не упускал случая напомнить, как ощущается хозяйская рука. Они, по понятным причинам, должны были это помнить, и получше прочих.
Впрочем, своей концепции “монополии на страх” он придерживался последовательно, с той самой систематической педантичностью, которая в его исполнении практически попахивала манией. Эласто не позволял никакого проявления своеволия, и не важно, опасно оно или не слишком: отступление от текущего порядка вещей он при любом раскладе считал вызовом лично для себя. Бунтом, который должен быть подавлен, максимально демонстративно и показательно.
Потому что они должны бояться.
Вполне закономерно, что при таком политическом раскладе квест “найди предателя” стал практически национальной игрой. И также вполне закономерно, что заместитель Ироро эту игру очень и очень любил. Вот и сейчас выглядел очень довольным, будто провёл пару дней в своём любимом борделе на Новом Олимпе, с ранними прототипами проекта “Эрос”.
Танатоc оценивающе осматривал ребят, мысленно прикидывая, что они могли натворить. Заходили на запрещённые вирт-страницы? Наговорили лишнего? Включили параллельно с выступлением диро Эласто что-то другое?
Амано бросил на Танатоса быстрый равнодушный взгляд, который в их личном словаре значил что-то вроде “Ну никогда не было — и вот опять!”
Танатос шагнул вперёд, качественно отыгрывая знакомую (откровенно приевшуюся) роль кошмара в маске.
Ребята затряслись… некоторые из них.
— Да пошёл ты, — сказал вдруг один из арестованных, явно парень с одной из окраинных планет. — Пошёл ты, генномодифицированный урод! Пошёл ты, вместе со своим создателем-психопатом!
На капитанском мостике воцарилась тишина такая звенящая, как будто кто-то взорвал звуковолновую гранату.
Танатос смотрел в светло-карие глаза, серьёзные и полные отчаянного вызова, того самого, который бывает уже за чертой ненависти и отчаяния.
Глупый мальчик. Ты ведь не оставляешь мне выбора, знаешь?
Тишину разорвал крик.
Танатос равнодушно смотрел, как тело мальчишки поднимается в воздух, как кости его трещат одна за другой.
Танатос так и не пошевелился. Он знал, как выглядит сейчас: высоченная, неподвижная устрашающая фигура с лицом, скрытым маской, и глазами, горящими ярким оранжевым светом, за спиной которой развевается чёрный голографический плащ… Последнее — лишняя деталь, разумеется, часть парадного облачения. Дизайнеры посчитали, что такой наряд усилит инстинктивный страх, добавит образу потустороннего ужаса. Якобы, отсылки к классическому культурному слою… Танатос не возражал, что очевидно. Оружие не возражает против чехла, не так ли? Это разумно.
Но правда в том, что Танатосу никогда не нужна была мишура, чтобы пугать. Все, кто знал его технические характеристики, боялись его — вне зависимости от того, что было или не было на нём надето. При любом раскладе, на расстоянии до сотни метров Танатос мог убить любого, не пошевелив даже пальцем.
Хотя нет, не любого. Увы, одно-единственное существо в галактике Танатос уничтожить ни при каком раскладе не мог… Того самого единственного, кого он действительно хотел убить. Но, увы, диро Эласто был психопатом, но совсем не дураком. Он в первую очередь позаботился о том, чтобы обезопасить себя от своего же оружия. Разумная предосторожность.
Танатос задумчиво смотрел на повисшего перед ним в воздухе парня. Он мог бы убить его быстро и безболезненно, но все присутствующие ждали показательной порки. Именно для того всё и затевалось: демонстративное наказание, разговор с лок-генералом, который должен расставить все точки и не оставить многоточий. На такой случай был регламент. В этом смысле любой из лок-генералов был представителем Канцлера, его руками и ногами, глашатаем его воли. Особенно на этом поприще выделялся Фобос, конечно — именно его голос, вызывающий приступы безотчётного ужаса и экстатического восторга, частенько от имени Эласто звучал в головах клонов и модов. А Танатос не был голосом; он был мечом. Или, уместнее было бы сказать, косой — той самой, с которой в классической до-космической культуре принято изображать Мрачных Жнецов.
Иногда эйдетическая память — это плохо. Даже несмотря на то, насколько объективно полезной является эта способность, всё равно порой она бывает не к месту. Например, когда до самой последней детали помнишь каждую свою жертву. И не только.
Однажды Танатос прочёл, что глаза — зеркало души. Конечно, с точки зрения логики это была крайне спорная концепция, потому что душа, несмотря даже на признание наукой подпространства, была и остаётся понятием мифологическим. И уж точно не существует никакого механизма, который позволил бы этой мифологической концепции в чьих-то там глазах отражаться. Однако, он уже научился внимательнее относиться к человеческим метафорам, потому что в конечном итоге за ними часто пряталось намного больше, чем слова — смысловой код, который нужно только суметь в нужный момент считать. Всё то же искусство… Ли, сама того не понимая, приучила Танатоса решать эти головоломки, искать этот код. Так что он задумался. Он научился, в первую очередь, обращать внимание на глаза. И да, довольно быстро ему стало ясно, что даже модные среди военных искусственные глазные яблоки, не демонстрирующие непроизвольную реакцию зрачков, всё равно могут выразить очень много. Что уж говорить о настоящих?
Танатос видит глаза всех офицеров и служащих, собравшихся на мостике. Он читает их, как открытую книгу. Зеркало души, а?
Он уже выучил, как расширяются зрачки от страха или шока, а как — от возбуждения. Умеет, собственно, и различать смесь первого со вторым, даже по лёгким сокращениям мимических морщин. Ещё он знает отстутствующий взгляд, направленный внутрь. Он не силён в метафорах, но для личного пользования назвал бы такой взгляд: “Я смотрю, но я ничего не вижу”.
В Коалиции Альдо очень многие смотрят именно так.
Ещё есть язык отведённых глаз. О, это очень любопытное явление! Открыв его для себя, Танатос обнаружил множество новых граней. Это особый язык, в нём тоже свой внутренний код, интересный и глубокий. Отведённые глаза — этот жест имеет очень много возможных граней, которые надо различать.
“Я не здесь”
“Я в этом не участвую”
Это банально. Это не то, что всегда ищет Танатос.
“Я прячу глаза, потому что в них слишком много отразится. Я против, но я ничего не могу сделать. Я совершенно беспомощен, но не хочу это признавать, потому что единственный иной доступный выход из этого неприемлем для меня. А все другие — ещё хуже, чем неприемлемы.”
Это признание, которое Танатос всегда искал, ловил, как фотосинтезирующее растение ловит свет. Просто чтобы…