Он посмотрел на нее, не говоря ни слова, и на губах у него появилась снисходительная улыбка.
— Я не хочу вставать на защиту Тома, который в этом не нуждается. Но расходы на замену его кандидатов смехотворны в сравнении с цифрами его показателей.
— Но это не в интересах наших клиентов, — встряла Алиса. — И потом, это нам совсем несвойственно и может повредить нашей репутации.
— От нас этого никто не требует, уверяю тебя. Они прекрасно знают, что одолеть человеческую природу невозможно. У нас с наукой слабовато… Никто не может быть уверен, что подобрал хорошего кандидата.
Ответить никто не отважился, и Ларше обвел зал улыбающимися глазами.
В этот момент Давид, самый старший из сотрудников, позволил себе замечание:
— Тут есть еще одна деталь, которая не так заметна: у нас очень длинный вопросник для собеседования. Мы ничего не можем поделать, если наши кандидаты неспособны к обобщениям, мы же не можем затыкать им рты…
— И по этому поводу у меня тоже есть отличная новость, — торжествующе заявил Ларше. — Люк, огласи второе заключение.
Люк Фостери снова вернулся к отчету и на этот раз заговорил, глядя в лежащие перед ним бумаги.
— Я уже говорил, что собеседования Тома проходят гораздо быстрее, чем собеседования коммерчески менее успешных консультантов. Если более тщательно проанализировать цифры, то получается, что средние показатели таят в себе блестящее решение. Для кандидатов, не удержавшихся до конца, долгие собеседования ни к чему, и…
— Иными словами, — с победным видом вмешался Ларше, — вам надлежит меньше времени тратить на тупиц, и тогда его останется больше на исследования. Сокращайте собеседование, если видите, что парень или девица не годятся для заявленного места и продолжать бесполезно.
В зале воцарилось молчание.
— В любом случае работу он от вас не получит, так чего с ним церемониться…
Молчание выдавало неловкость, которую эти слова вызвали у консультантов. Некоторые начали озираться, проверяя реакцию остальных. Другие, наоборот, уткнулись в свои блокноты.
— А я с этим абсолютно не согласен.
Все взоры устремились на меня. Я нечасто выступал на собраниях и никогда не высказывал возражений. А тут решил, что пора начинать.
— Я считаю, что это не в интересах нашего предприятия: кандидат, не получивший рабочего места сегодня, может поделиться информацией с другим кандидатом, который придет завтра. Мы выиграем гораздо больше, если будем выращивать кандидатов с дальним прицелом, как мальков в садке. Такие станут нам доверять и будут ценить нашу фирму.
А потом, будьте спокойны, друзья, постепенно мы всех пристроим. На текущий момент — и в ближайшее время вряд ли что-нибудь изменится — у нас кандидатов гораздо больше, чем вакантных мест, и нам нет нужды за ними бегать. Только свистни — и прибежит десяток. Нам остается только выбрать.
По залу прокатилась волна смешков.
Я собрал все свое мужество и продолжил:
— Что касается меня, то я сторонник — не побоюсь этого слова — профессиональной этики. Мы ведь не для себя вербуем кандидатов. Мы — служба занятости. Значит, наша миссия состоит не только в том, чтобы отбирать кандидатов, но и в том, чтобы консультировать тех, для кого на данный момент места нет. В какой-то степени это наша социальная ответственность. Именно поэтому я и люблю свою работу.
Ларше слушал молча, все время улыбаясь, но, как бывало всегда, если его интересам что-то угрожало, улыбка его стала хищной.
— Я полагаю, друзья, Алан забыл, что работает на «Дюнкер Консалтинг», а не на мать Т ерезу.
Он громко рассмеялся, и за ним расхохотался Тома, потом Микаэль. Брови Ларше сдвинулись, глаза неотрывно смотрели на меня.
— Если у тебя есть сомнения, присмотри себе хижину под соломенной крышей — и быстро поймешь, что ни одно благотворительное общество не сможет платить тебе такую зарплату.
В зале снова зазвучали смешки.
— Можно подумать, Алан, что ты так уж надрываешь задницу на работе. В социальной службе ты бы столько не зарабатывал.
— Я приношу прибыль фирме. Мой труд рентабелен, а следовательно, я заслужил свой заработок.
В зале повисла мертвая тишина. Мои коллеги принялись внимательно разглядывать свои ботинки. Я физически ощутил, как тяжело давит эта тишина. Ларше изобразил на лице крайнее удивление реакцией, столь мне несвойственной. Видимо, именно это больше всего сбило его с толку.
— Не тебе об этом судить, — буркнул он, и в его тоне послышалась агрессия.
Для него, без сомнения, было жизненно важно сохранить свой авторитет в глазах аудитории.
— Намечать цели — наша задача, а не твоя. А ты пока намеченного и не достигал.
Собрание кончилось очень быстро. Чувствовалось, что Ларше раздражен таким поворотом событий: его речь не возымела действия, на которое он рассчитывал. Я впервые отважился выразить несогласие. Может, конечно, мне бы лучше помолчать, но я был счастлив, что высказал свои взгляды и не дал себя унизить.
Я быстро вышел из зала и вернулся в кабинет, стараясь по возможности не встретиться с Ларше. Мне никого не хотелось видеть. Прежде чем выйти обедать, я подождал, пока уйдут остальные, и открыл дверь в коридор. В офисе было тихо. Я выскользнул из кабинета. Мои шаги, заглушенные ковром, почти не нарушили эту тревожную тишину. Когда я поравнялся с кабинетом Тома, там резко зазвонил телефон. Должно быть, он провел себе прямую линию, потому что в обеденное время коммутатор не работал. Звонок надрывался в пустом офисе, как отчаянный вопль в пустоту.
Не знаю, что на меня нашло, это шло вразрез и с моими привычками, и с правилами офиса, но телефон звонил так настырно, что я решил взять трубку.
Я открыл дверь кабинета Тома. Там царил идеальный порядок, все бумаги были ровно сложены в стопки, на столе лежала дорогая ручка «Монблан», положенная так, чтобы ее сразу можно было заметить. В воздухе разливался легкий аромат, видимо, запах лосьона после бритья… Я снял телефонную трубку, гораздо шикарнее, чем те, что были в наших кабинетах. Он что, выторговал ее у босса? Хотя он вполне был способен и купить ее, чтобы отличаться от всех и выделяться из обоймы.
— Ал…
Я собрался назвать свое имя и сказать «Алан слушает», чтобы дать знать звонившему, что я не Тома. Но он не дал мне времени и зачастил в трубку полным ненависти голосом:
— Это мерзость, это безобразие — то, что вы себе позволили. Ведь я же говорил вам, что еще не уволился, и рассчитывал на корректность с вашей стороны! А я знаю, что вы позвонили моему директору и сказали, что его главный администратор увольняется и вы предлагаете свои услуги по подбору замены…
— Месье, я не…
— Замолчите! Я знаю, что это вы! Я никому больше не отправлял свое резюме! Никому! Кроме вас, больше некому. Это гнусно, и вам никогда не бывать в раю!
10
Когда я выходил из офиса, на меня налетела Алиса. Она явно поджидала меня у входа после собрания.
— Ты идешь обедать? — сразу спросила она.
Она улыбалась, но в ее улыбке сквозила тревога. Она что, боялась, что нас увидят вместе?
— Да, — ответил я.
Она замялась, словно ожидая, что предложение поступит от меня.
— Может, пообедаем вместе?
— Давай.
— Я тут неподалеку знаю маленький симпатичный ресторанчик, там можно поговорить свободно.
— Как он называется?
— «Берлога Артюса».
— Не знаю такого заведения.
— Он очень… своеобразный. Больше ничего не скажу, сам увидишь…
— Подойдет, если только там не подают какую-нибудь экзотическую живность.
— Ох уж вы, американцы! Вечно с претензией…
Мы пошли по улице Мольера, а в конце улицы свернули в сводчатый переход, который вывел нас к аркаде Пале-Рояль, тянувшейся вдоль палисадников. Островок покоя в одном из самых оживленных кварталов Парижа. Скромные палисадники наводили на мысль о школьных дворах довоенного времени. В ровную линию выстроились каштаны, земля во дворе плотно утоптана множеством ног, старинное здание помнит всю окрестную историю. Под арками пахнет холодным камнем, и наши каблуки гулко стучат по плитам, выбитым и вытертым за многие века… В этом уголке обитала ностальгия. Время здесь остановилось двумя веками раньше, и, наверное, никто бы не удивился, если бы прозвенел школьный звонок и навстречу, распугивая воробьев, с веселым смехом выскочила стайка ребятишек из прошлого.
Мы поднялись по ступенькам лестницы, расположенной в противоположном конце сада. Ее обрамляли красивые, шершавые на ощупь кованые перила. Мы прошли мимо витрины магазина музыкальных шкатулок, отделанной темным деревом, и очутились на улице Пти-Шан. На узких тротуарах этой маленькой оживленной улочки старого Парижа трудно разойтись двоим пешеходам. Каждый из бесчисленных маленьких бутиков, объединенных в одну цепочку и пользующихся круглогодичными льготами, был уникален, не то что остальные магазинчики, которые во всем мире торгуют примерно одним и тем же. Здесь каждая витрина поражала своеобразием оформления и подлинностью выставленных образцов. Продавец зонтиков соседствовал с колбасником, тот со шляпником, дальше шла чайная лавочка, а потом бижутерия ручной работы, лавка сапожника и магазинчик букиниста. У каждой витрины хотелось постоять, полюбоваться, потрогать…
— Ты знаешь пассаж Вивьенн?
— Никогда не видел.
— Давай пройдем через него.
Мы перешли улицу, лавируя между машинами, которые еле двигались, выстроившись в бесконечную линию, и водители были явно недовольны тем, что пешеходы их обгоняют. Между двумя бутиками виднелся высокий портик. Туда мы и направились и оказались на крошечной улочке с крышей из пожелтелого стекла с коваными железными переплетами, где пахло сыростью и кожей. В пассаже несколько бутиков и ресторанов, но атмосфера здесь резко отличалась от уличной. Исчезла суета оживленного города, не сновали прохожие, и все было озарено печальным светом и погружено почти в молитвенный покой. Звуки шагов или голосов приглушенно отдавались в стеклянном потолке. Люди двигались не спеша, и повсюду царила меланхолическая безмятежность.