и «О Катерине Сатериме». Вот только богатыри в этих сказках не упоминаются; рискнем допустить, что поэт использовал в «Сказке о царе Салтане» все тот же рассказ няни, однако по требованиям стихотворного размера сам увеличил количество богатырей до тридцати трех. Этот литературный курьез примечателен выбором, который в итоге сделала отечественная культура: хотя оба пушкинских текста были и остаются чрезвычайно популярными, именно «тридцать три богатыря», а не тридцать, сделались своего рода культурным стереотипом, или мемом, как говорят сегодня, который закрепился в коллективном знании.
Но вернемся к нашим подсчетам.
Еще известны: былинные «младой Ермак», дерзкий молодой богатырь из былины о «Камском побоище», не имеющий никакого отношения к покорителю Сибири «удалому казаку Ермаку Тимофеевичу»; вор и хвастун Ивашко Поваренин из былины о Соломане; «богатырищо Иванищо», неудачливый противник Идолища из былины «Илья Муромец и Идолище»; сюда же нужно добавить и сорок калик из одноименной былины, своим пением повергающих наземь самого князя и его воинов, – «Да запели калики еленьской стих – / Только мати земля дак пошаталася, / В озерах вода дак сколыбалася, / На поле травку заилеяло».
То есть число эпических богатырей достигает восьмидесяти трех (или восьмидесяти четырех, если посчитать отдельно предводителя калик – калику Михаила, или Касьяна, – к чему побуждает вариант названия последней былины «Сорок калик со каликою»).
Из народных сказок в богатырский «отряд» приходят Иван Крестьянский сын (варианты – Сучич, Водович, Медвежье Ушко, Быкович и т. д., да и Иванушка-дурачок совершает деяния сродни богатырским подвигам), Покатигорошек, Буря-богатырь, Световик и его братья, трое богатырей-помощников – Дубыня, Горыня и Усыня. Из лубочной литературы присоединяются прежде всего Бова Королевич и Еруслан Лазаревич, а также богатырь-кентавр Китоврас. Из летописей и сказаний известны богатыри Никита Кожемяка и Евпатий Коловрат, Александр Пересвет и Михайло Рахкой (Рахта Рагнозерский).
Не будем забывать и о богатырках – женщинах-воительницах. Былины знают богатырок Василису Микулишну и Настасью Микулишну, дочерей Микулы Селяниновича, а также «бабу Златыгорку», которую победил Илья Муромец; исторические песни прибавляют к ним Авдотью-рязаночку, благодаря чему общая численность русских богатырей превышает сотню.
Наконец, в былинах богатырями зовутся не только заступники Русской земли, но и противники русичей – скажем, сын Ильи Муромца Сокольник, мечтающий разорить Киев, или побежденный Алешей Тугарин Змеевич. Даже Соловей-разбойник может упоминаться как «славный богатырь», а правитель Царьграда, на который отправляются в поход русичи в «Сказании о киевских богатырях», выставляет сорок богатырей во главе с Идолом (Идолищем). Словом, если задаться целью пересчитать всех богатырей русского фольклора, то окажется, что общее их число приближается к полутора сотням или, пуще того, превышает эту цифру.
Но, конечно, в одной книге содержательно и обстоятельно рассказать о таком количестве героев вряд ли возможно – или эта книга получится настолько объемной, что читать ее будет, мягко говоря, затруднительно. Поэтому мы в дальнейшем изложении введем некоторые рамки, чтобы облегчить чтение и в то же время не упустить по-настоящему важного за попытками описать всех без исключения фольклорных богатырей.
Во-первых, кажется уместным сосредоточиться в первую очередь на былинных богатырях, поскольку именно они составляют основную часть богатырского «отряда»; к этому решению подталкивает и сама отечественная культура, ведь, когда мы произносим слово «богатырь», в нашем воображении неизменно встает былинный витязь.
Во-вторых, разумно поделить этих богатырей на разряды, или группы, опираясь на функции, которыми наделяют их былины. Отдельную группу составят богатыри, обустраивающие мир, – те самые «старшие» богатыри, которых принято выделять еще с XIX столетия. Дальше, поскольку в современной культуре прочно утвердился образ трех богатырей, отдельную главу надо посвятить подвигам Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича; заодно постараемся выяснить, насколько эти трое богатырей связаны между собой и правомерно ли их объединять. Затем кратко опишем остальных былинных богатырей киевского цикла, несущих, как утверждают былины, дозор на богатырской заставе, после чего не обойдем, безусловно, вниманием и богатырей новгородских. А завершит наше обращение к былинам глава, повествующая о женщинах-богатырках.
В-третьих, рассказ о русских богатырях, пусть даже основанный преимущественно на былинах, будет неполным без обращения к историко-литературной традиции: тот же Бова Королевич, например, вплоть до середины XIX века считался русским народным героем, поэтому оставлять его и других «книжных» богатырей без внимания было бы неправильно.
Заключительная глава книги поведает, как, цитируя название одной былины, «перевелись богатыри на святой Руси».
Что ж, на этом вводная часть нашей книги заканчивается, и мы вступаем в тот чудесный мир, где
…в тумане не знай зверь бежит,
Не знай зверь там бежит, не знай сокол летит,
Да Буян где славной остров там шатается,
Да Саратовы где горы да знаменуются,
А богатырь где там едет да потешается,
Попереди-то его да бежит серой волк,
Позади-то его бежит черной вожлок [1],
На правом-то плече, знать, воробей сидит,
На левом-то плече, да знать, белой кречет,
Во левой-то руке да держит тугой лук,
Во правой-то руке стрелу каленую…
Глава вторая. Первые богатыри: Волх, Микула,Святогор
За два столетия изучения былин стало понятно, что в их содержании отчетливо выделяются несколько временных слоев. Эти слои определяются по тем или иным реалиям в текстах былин, например «немецкие трубочки», или прицелы, которыми по воле сказителей пользовались, оказывается, русские богатыри, явно относятся к XVII веку или более позднему времени, и по характеру богатырских подвигов.
Скажем, победа над змеем – главный подвиг Добрыни Никитича – восходит к древнейшему слою преданий об обустройстве мира: ведь змей во многих культурах и традициях олицетворяет хаос, который предшествует порядку, то есть поединок героя со змеем символически отображает установление новых норм повседневной жизни. А вот похвальба богатством на пиру – главное «свершение» Дюка Степановича – уже характеризует иную эпоху, в которой мир обустроен настолько, что на передний план выступают вопросы власти и достатка. В целом ряде былин имеется содержательный временной слой, который можно назвать архаическим: иными словами, описываются события, неразрывно связанные с древними, еще родоплеменными социальными практиками.
Собственно, на основании этого архаического слоя, выявляемого в былинах, ученые и стали разделять русских богатырей на два поколения: старшее, которое действовало в совсем уж незапамятные времена, и младшее, которое пришло на смену старшему. Такое деление выглядит не слишком удачным – тот же Добрыня как будто принадлежит к младшему поколению, но совершает подвиг, достойный старших богатырей, побеждая змея. Однако без деления все-таки не обойтись, потому что сразу несколько героев русского эпоса отличаются своими очевидно архаическими «повадками». Быть может, правильнее и уместнее говорить не о старших, а о первых богатырях: они не были старшими в прямом значении этого слова – недаром Микула Селянинович, вроде бы старший богатырь, хвастается, что его всегда будут прославлять как «молодого», – но опередили остальных в наведении порядка на белом свете.
Кто же из русских витязей относится к первым богатырям? Попробуем ответить на этот вопрос, отталкиваясь от былинных сюжетов и мотивов.
Волх Всеславич, он же Вольга Святославич, богатырь-оборотень
Пожалуй, будет справедливо начать рассказ о первых богатырях именно с Волха-Вольги, потому что в его былинном облике сохранились не просто архаические, а мифологические черты.
Этот богатырь – одновременно человек и зверь, он умеет «обертываться» ясным соколом, серым волком, златорогим туром и «малым горностаюшком». Согласно другой былине, он обладает умением
Щукой-рыбою ходить в глубоких морях,
Птицей-соколом летать под облака,
Серым волком рыскать да по чистым полям.
Оборотничество служит Волху подспорьем в боевых походах, что неудивительно для мифологического героя; тут можно вспомнить для сравнения таких мифических и фольклорных существ, как славянские огненные змеи, способные принимать человеческий облик, европейские вервольфы или медведи-оборотни у финно-угорских народов, – все они применяют навык «перекидываться» в сугубо практических целях.
Само зачатие и рождение Волха сопровождались чудесами: его мать, «молода княжна Марфа», гуляла по саду и случайно наступила на змею, которая обвила ее ногу, отчего княжна понесла и родила дитя. Когда Волх родился,
Подрожала сыра земля,
Стряслося славно царство Индейское,
А и синея моря всколыбалося…
Рыба пошла в морскую глубину,
Птица полетела высоко в небеса,
Туры да олени за горы пошли,
Зайцы, лисицы по чащицам,
А волки, медведи по ельникам,
Соболи, куницы по островам…
Мотив чудесного зачатия широко распространен в культурах разных народов; известно зачатие от плода (в русской сказке, к примеру, от съеденной матерью горошины рождается богатырь Покатигорошек), от выпитой воды, от проглоченной рыбы и так далее, и Волх здесь нисколько не одинок. Столь же широко распространен и мотив чудесного рождения, когда природа откликается «колебаниями» и разнообразными знамениями на появление на свет будущего героя. Любопытно, что в русском эпосе такие же обстоятельства рождения приписываются, помимо Волха, и Добрыне Никитичу – во всяком случае, в одной былине:
Выбегало тут стадечко звериное,
Что звериное, звериное-змеиное.
Наперед-то выбегает Скипер-зверь:
На Скипере-звере шерсть бумажная,
Круты роги и копытички булатные.
Отбегает Скипер-зверь ко Непре-реке:
В Непре-реке вода вся возмутилася,
Круты красны бережечки зашаталися,
Со хором, братцы, вершечки посвалялися,
Как зачуял вор-собака нарожденьице:
Народился на Святой Руси на богатой
Молодешенек Добрыня сын Никитьевич.
Скипер-зверь чаще упоминается в былинах как Скимен-зверь, а также Устиман. Это царь зверей, свирепый полулев-полузмей; он ведает языки прочих животных – шипит по-змеиному, свищет «по-соловьему», рычит по-звериному. Его появление предвещает рождение богатыря. О Скимене рассказывается в былинах, записанных в Сибири.
Облик этого зверя перекликается с описаниями чудесного зверя Индрика из русских духовных стихов:
Как на Скимене-то шерсточка буланая,
Не буланая-то шерсточка – булатная,
Не булатна на нем шерсточка – серебряна,
Не серебряная шерсточка – золотая,
Как на каждой на шерстинке по жемчужинке,
Наперед-то его шерсточка спрокинулась.
У того у Скимена рыло как востро копье,
У того у Скимена уши – калены стрелы,
А глаза у зверя Скимена как ясны звезды.
Слово «скимен» по происхождению греческое и пришло в русский язык из Библии, где оно обозначает молодого льва.
Волх и Всеслав
Мотивы оборотничества и чудесного рождения сближают Волха с героем «Слова о полку Игореве» и историческим лицом – князем Всеславом Полоцким, кудесником и оборотнем, который «скакнул лютым зверем… волком», чтобы добраться из Киева до Новгорода.
Согласно «Повести временных лет», мать родила Всеслава «от волхвования», и от рождения он был отмечен особым знаком – родимцем, «язвеном», на макушке, почему и был «немилостив на кровопролитие». Столь очевидное сходство образов не прошло, разумеется, мимо внимания ученых, которые вдобавок усмотрели общее между богатырем и князем в отчестве одного и имени другого, а также в близости имени Волх к слову «волхв». В доказательство последнего приводилось, в частности, известное из былин желание Волха поскорее «обучиться премудрости», ведь волхв – это мудрец, «во многом сведущий». Рожденный «от волхованья», Всеслав якобы обладал немалыми познаниями и вполне мог послужить прототипом былинного Волха – или с Волха как древнего мифологического героя «списали» летописную биографию Всеслава.
Как бы то ни было, гипотеза о родстве Волха и Всеслава существует по сей день, но иных подтверждений, кроме перечисленных, для нее не имеется.
С самого детства Волх был склонен к ратному делу, а вместо детских нарядов и игрушек просил «крепки латы» и «тяжку палицу» весом в триста пудов. В возрасте же двенадцати лет – это, скорее всего, преувеличение, нередкое для эпической поэзии, как и палица в триста пудов – он начал собирать дружину сверстников, числом в «семь тысячей» (а то и вовсе 40 000), и через три года, в пятнадцать лет, двинулся в поход на некое «Индейское царство».
Отечественные историки предполагают, что под Индейским царством былины подразумевали не «баснословную Индию», о которой в Древней Руси знали лишь понаслышке, а южное побережье Балтики. В некоторых былинах эта «Индея богатая» помещается рядом с «землей Корелой», то есть с Карелией, да и Садко по ряду текстов отплывает из Новгорода как раз в «Индею» по реке Волхов и далее на северо-запад.
Так или иначе, Волх с дружиной выступил в поход, причем по пути он, оборачиваясь то зверем, то птицей, снабжал войско провизией и одеждой:
А бьет он звери сохатые,
А и волку, медведю спуску нет,
А и соболи, барсы – любимый кус,
Он зайцам, лисицам не брезгивал.
Волх подкормил дружину хоробрую,
Обувал-одевал добрых молодцев…
А бьет он гусей, белых лебедей,
А и серым малым уткам спуску нет.
А поил-кормил дружинушку хоробрую,
А все у него были яства переменные,
Переменные яства, сахарные.
Кроме того, обернувшись оленем, он провел разведку вражеской территории, птицей прокрался в царские палаты, горностаем перепортил оружие врага:
Бегал по подвалам, по погребам,
По тем по высоким по теремам,
У тугих луков тетивки накусывал,
У каленых стрел железцы повынимал,
У того ружья ведь у огненного
Кременья и шомполы повыдергал [2],
А все он в землю закапывал.
Когда же войско приблизилось к крепости индейского царя, которая выглядела неприступной, Волх обратил всех своих дружинников в муравьев. По другую сторону крепостной стены «мураши» перекинулись обратно в людей и стали рубить «старого и малого», щадя только местных «душечек красных девиц». Сам Волх расправился с индейским царем и женился на его вдове, а дружинники разобрали местных девушек, после чего Волх «царем насел» в завоеванной земле.
История «индейского» похода стоит особняком в русском былинном эпосе: все прочие богатыри – заступники Русской земли, отражают вражеские нашествия, будь врагами чудовища или «злые татаровья», и не предпринимают завоевательных походов. Волх же ведет свое войско в набег, пусть и желая предотвратить вторжение неприятеля, и былина коротко сообщает, что «индейский царь хочет Киев-град за щитом весь взять». По замечанию В. Я. Проппа, былина отражает «время межплеменных схваток… остатки тех варварских времен, когда совершались жестокие набеги одних племен на других». Добыча дружинников, по сто тысяч голов коней и коров на человека, убеждает ученых в том, что былина в поэтической форме рассказывает о захвате охотничьих угодий и угоне скота – то есть архаического богатства.
Другая былина о Волхе-Вольге показывает, как образ этого богатыря менялся с течением времени. Если архаический Волх звался Всеславичем, то герой былины «Вольга и Микула» уже носит прозвание Святославич, как и креститель Руси князь Владимир. На этом основании, кстати, в Вольге видели былинное отражение Олега Святославича, брата князя Владимира.
Вообще нельзя исключать, что исходно былинных сюжетов было два, причем самостоятельных, – о набеге Волха и о встрече некоего богатыря с Микулой, но сходство двух фигур (оба героя оборотни, ищущие премудрости) привело к появлению имени Вольги во второй былине. Что касается смены прозваний, то перед нами, по всей видимости, позднейшее искажение формы «свет Славич», от которой образованы и былинные «Всеславич» и «Святославич».
Слав, или Славен (Словен), – легендарный пращур славян. Это так называемый эпоним – «именной» первопредок, давший свое имя в качестве прозвания потомкам. Из средневековых европейских хроник известны и другие, «локальные» первопредки-эпонимы: Чех у чехов, Лех (Лях) у поляков и так далее; в книжном новгородском тексте XVII века «Сказание о Словене и Русе», откровенно фантастическом по своему содержанию, о братьях Словене, Русе, Болгаре (предке волжских болгар), Комане (предке куманов-половцев) и Истре (предке дунайских племен) говорится, что все они потомки Скифа, правнука библейского Ноя.
Словен – первый русский князь и основатель Великого Новгорода (Словенска), Рус – основатель Старой Руссы, сын Словена Волхов даровал свое имя реке, протекающей у Новгорода, и был кудесником, который умел превращаться в крокодила (явная перекличка с былинным оборотнем).
Легенда о Славе-Словене была чрезвычайно популярна на Руси, ее даже включили в Патриарший летописный свод 1652 года. Собственно, к этой легенде и можно возвести прозвание былинного Волха-Вольги «свет Славьич».
По той же легенде, дальним потомком Слава и Волха был столь же легендарный правитель Новгорода Гостомысл, который якобы и призвал в славянские земли знаменитых варягов – Рюрика и его братьев, Синеуса и Трувора.
Следующее отличие Волха от Вольги – количество дружинников: если ранее в войске насчитывалось «семь тысячей» бойцов, то теперь всего тридцать. Впрочем, изменилась и цель похода: Волх ходил в набег в чужую сторону, а Вольга – он называет себя племянником «ласкового Владимира стольно-киевского» – едет собирать «получку», то есть подать, с пожалованных ему дядей поселений.
В зачине былины сказано, что Вольга сызмальства жаждал «премудрости» и хотел научиться оборачиваться в разных зверей и птиц, однако далее в тексте этот мотив никакого развития не получает. То есть Вольга – как будто оборотень, подобный Волху, но свои чудесные умения он никак не проявляет.
Вольга и Олег Вещий
Если Волха норовят отождествить с Всеславом Полоцким, то Вольге находят «прототип» в исторической фигуре князя Олега Вещего. Ссылаются на то, что в русских летописях Олег зовется Вольгой, что прозвание Вещий – «ведающий» – намекает на обладание той «премудростью», к которой стремился и Вольга, и что, если признать единство Волха и Вольги, в походе на «Индею богатую» мог отразиться поход Олега на Царьград; еще один довод, который выглядит откровенной натяжкой, гласит, что Вольга-Волх родился от змеи, а Олег погиб от укуса змеи, поэтому Вольга и Олег – одно и то же лицо.
По поводу имени Олег предположение о том, что оно происходит от формы «Вольга» (а не от скандинавского имени Хельги), кажется вполне правдоподобным, но вот все прочие доводы едва ли выдерживают критику. Но хотя основания для сопоставления довольно шаткие, его сторонники по сей день решительно утверждают, что Вольга – это Олег Вещий, во многом «вымаранный» своими политическими противниками (как язычник) из летописной истории Руси, но воспетый в фольклоре, а значит, оставшийся в народной памяти.
Вторая былина о Волхе-Вольге рассказывает не столько о княжиче-кудеснике – потому в некоторых вариантах вместо Вольги действует некий Иванушка, происходит как бы «подстановка» имени второстепенного героя, – сколько о его сопернике, «крестьянском богатыре» Микуле Селяниновиче, фигуре не менее загадочной и архаической, чем сам Волх.