В середине XIX столетия среди образованных слоев российского общества сделалось модным увлечение славянофильством, а позднее – народничеством. Эти увлечения самым прискорбным образом сказались на трактовке былины «Вольга и Микула» и на восприятии образа Микулы Селяниновича: в этом богатыре-пахаре стали видеть олицетворение русского крестьянства, «плоть от плоти народной», а встречу Микулы с княжичем Вольгой толковали как торжество общественно полезного труда – в данном случае крестьянского – над праздностью знати. В советское время и подавно былинную встречу двух богатырей преподносили как воспевание «трудового крестьянства» и даже как сатиру на княжескую власть. Между тем образ Микулы в былинах куда богаче по своему содержанию.
Этому богатырю посвящено две сохранившихся былины: «Вольга и Микула» и «Святогор и Микула», или «Рассказ о женитьбе Святогора»[3]. В зачинах обеих былин подчеркивается особая черта Микулы – его никак нельзя нагнать, хотя кажется, что он совсем рядом. Вольга с дружиной слышит, как пахарь пашет землю «и посвистывает», а его соха «поскрипывает», но, как ни гонит коня, нагоняет неведомого земледельца только на третий день. Святогор замечает впереди прохожего и «припускает доброго коня», чтобы того нагнать, но напрасно: «поедет во всю рысь, а прохожий идет впереди; уступом пойдет, а прохожий все посередь». Эта недосягаемость Микулы – Святогор догоняет его, лишь окликнув и попросив остановиться – сразу заставляет заподозрить в нем непростого персонажа, вряд ли схожего с обычным крестьянином.
Сказители Русского Севера, передавая историю о встрече богатыря-пахаря с Вольгой, не скупились на цветистые эпитеты, когда описывали облик Микулы:
У оратая кобыла соловая,
Гужики у нее да шелковые,
Сошка у оратая кленовая,
Омешики на сошке булатные,
Присошечек у сошки серебряный,
А рогачик-то у сошки красна золота.
А у оратая кудри качаются,
Что не скачен ли жемчуг рассыпаются,
У оратая глаза да ясна сокола,
А брови у него да черна соболя.
У оратая сапожки зелен сафьян,
Вот шилом пяты, носы востры,
Вот под пяту, пяту воробей пролетит,
Около носа хоть яйцо прокати,
У оратая шляпа пуховая,
А кафтанчик у него черна бархата.
Исследователи установили, что значительная часть этого описания перекликается с описанием внешности щеголя Чурилы Пленковича из одноименной былины, однако тот факт, что самого пахаря и орудие его труда сказители считали нужным «обряжать» столь богато, если не сказать – роскошно, тоже свидетельствует о почтении, которым пользовался образ Микулы. Разумеется, можно, как поступал В. Я. Пропп, усматривать в этом почтении «любовь и уважение народа» к «величию крестьянского труда», но все же думается, что такой богатый наряд пахаря объясняется несколько иначе.
Из истории и этнографии мы знаем, что многие земледельческие народы и культуры исправно совершали обряд опахивания – когда сохой или плугом проводили по земле черту вокруг поселения или иной территории, символически ее ограждая. Этот обряд, если опираться на старинные предания, восходящие к мифологическим сюжетам, нередко совершали герои и правители; лишь значительно позднее, в историческую эпоху, к нему стали прибегать в повседневной жизни как к способу защитить поселение от мора или как к средству обеспечить плодородие почвы (так называемая первая борозда у русских крестьян). То есть можно предположить, что былинный Микула не просто пашет, но опахивает – проводит границу, отделяет свое, русское пространство от чужого, а его наряд и убранство сохи – это наряд человека, совершающего ритуальное действие.
Тут уместно будет напомнить легенду о Змиевых валах – древних земляных сооружениях у притоков Днепра южнее Киева. Якобы их возвел богатырь Никита Кожемяка, который одолел в поединке чудовищного змея, запряг того в соху весом в 300 пудов и провел борозду от Киева до Черного моря, отделяя людское пространство от владений врага. Схожесть этой легенды с описанием пахоты Микулы довольно велика, так что гипотеза мифологического, обрядового действия, помещенного в сюжет былины, выглядит вполне достоверной – ведь Микула, проводя черту по земле, одновременно устраняет все природные препятствия для земледелия на «своей» стороне:
Божья помочь тебе, оратай-оратаюшко!
Орать, да пахать, да крестьяновати,
А бороздки тебе да пометывати,
А пенья, коренья вывертывати,
А большие-то каменья в борозду валить.
Встреча Вольги и Микулы при таком толковании превращается, как справедливо замечал известный отечественный историк и писатель Д. М. Балашов, во встречу двух культурных героев, соперничающих между собой; один ведает «премудрость» оборотничества и охоты, а второй – «премудрость» земледелия, в том числе обрядового, недаром Вольга говорит ему:
Ай же ты, оратай да оратаюшко!
Да много я по свету езживал,
А такого чуда я не видывал…
Не научился этой я премудрости,
Орать-пахать да и крестьянствовать.
Перед нами поединок богатырей-кудесников, на что намекает и дальнейшее состязание между ними. Микула соглашается поехать вместе с Вольгой за «получкой», но потом будто бы случайно вспоминает, что ненароком оставил в борозде свою соху, и просит новых товарищей бросить ее «за ракитов куст», чтобы никто не покусился на богатырское добро. Пятеро дружинников, отправленных Вольгой, не смогли поднять соху, не справились ни десять воинов, ни вся «дружинушка хоробрая»; пришлось вернуться Микуле:
Тут оратай-оратаюшко
На своей ли кобыле соловенькой
Приехал ко сошке кленовенькой,
Он брал-то ведь сошку одной рукой,
Сошку из земли он повыдернул,
Из омешиков земельку повытряхнул,
Бросил сошку за ракитов куст.
С этим состязанием перекликается «дуэль» Святогора и Микулы из второй былины: Микула кладет на землю «сумочку», а Святогор пробует ту поднять, но у него ничего не выходит: «Сошел Святогор с доброго коня, подхватил сумочку рукою, не смог и пошевелить; взялся тогда обеими руками, но только дух под сумочку смог подпустить, а сам по колена в земле погряз». Выяснилось, что в этой сумочке «вся тягость земная».
Существует вариант былины, где с Микулой соперничает не Святогор, а Самсон-богатырь. Скорее всего, это библейский персонаж, «переиначенный» народной фантазией в богатыря. Микулу спрашивают, почему он ходит так медленно; в ответ он снимает с плеча свою ношу и предлагает богатырю ее поднять:
Тут славный богатырь свято-русский
Опущался со своего добра коня,
Принимался он за эти сумочки…
И схватил всей силой великою,
По колена он угрязнул в зелен камень…
Микула называется «ангелом от Господа» и сообщает, что послан с небес «поотведать силы великой» Самсона, а в сумочках «вся тягота погружена».
Любопытно, что ангел-Микула в этом варианте прячется от богатыря, когда тот хвастается:
Аще в небесах было бы кольцо,
И притянута оттуда цепь железная,
Притянул бы я небо ко сырой земле
И своей бы силой богатырскою
Смешал бы земных со небесными;
И есть бы было кольцо во матушке сырой земле,
Moг бы я повернуть матушку сыру землю,
Повернул бы краем кверху
И опять перемешал бы земных с небесными.
По всей видимости, здесь наложились друг на друга два былинных сюжета – о «тягости земной» и о богатырской силе.
Конечно, вряд ли следует усматривать в образе Микулы какое-то древнее божество-покровителя земледелия, как поступали некоторые отечественные ученые в XIX столетии, но его нечеловеческая сила – особенно в сравнении со Святогором, которого и самого «не держит Мать Сыра Земля», – и ритуальное поведение, замаскированное в былинах под пахоту, явно ставят этого богатыря выше обычных крестьян.
Тем не менее образ Микулы сделался олицетворением русского крестьянства, причем не только среди образованной публики, увлеченной идеями славянофильства и народничества, но и среди самих крестьян. Передавая былины из поколения в поколение, крестьяне дополняли тексты песен своими реалиями и «уснащали» их новыми подробностями. Былины, записанные в XIX и начале XX веков на Русском Севере, носят отчетливые следы такого влияния: именно севернорусские сказители сделали Илью Муромца крестьянских сыном (в былинах, записанных в других местах, эта подробность отсутствует) и приписали ему в качестве первого подвига расчистку леса под пашню. Фигура богатыря-пахаря, разумеется, тоже подверглась в крестьянской среде переосмыслению, уже как то самое воплощение земледельческого труда, о котором говорилось выше:
Тебе было, Микулушка, пахать да орать,
Тебе было, Микулушка, [справно] крестьянствовать!
Неудивительно поэтому, что Микулу со временем стали отождествлять со святым Николаем Чудотворцем, покровителем скота и диких зверей, попечителем земледелия и пчеловодства. Писатель-этнограф Павел Мельников, более всего известный своими записками о нижегородских старообрядцах, утверждал, что на Николу Вешнего – народный праздник выгона скота – «в лесах на севере… первый оратай русской земли вспоминался, любимый сын Матери Сырой Земли, богатырь, крестьянством излюбленный, Микула Селянинович, с его сошкой черна дерева… Микулу больше всего смерд чествовал… Ему, поильцу, ему, милостивому кормильцу, честнее и чаще справлял он праздники… Ему в почесть бывали пиры-столованья на братчинах-микульщинах»