— Это еще с какой радости? — недовольно проговорил ангел.
— Подержи, сказал! Прояви это… как там у вас… смирение, во!
Демон заржал. Ангел брезгливо взял в руку весло. А Харон, наклонившись ко мне, деловито открыл мне рот костлявыми пальцами и ловко вытащил одну монету.
— Все, проезд оплачен! — заявил он. — И спорить больше не о чем!
И с этими словами мое оцепенение как рукой сняло.
Глубоко вздохнув, я сел и вытащил изо рта вторую монету.
— Какое счастье! — проговорил я.
— Эй, так не честно! — возмутился Ангел.
— Чегой-то? — обиделся Харон. — Все по правилам! Клиент — мой!
Смерть выругалась.
— Да что ж такое, опять ложный вызов? — проскрипела она.
— Не грусти, костлявая, — хмыкнул Харон, прихватив ее за тазобедренный сустав, как какой-нибудь тракторист щипнул бы за жопу сдобную доярку. — И тебе работы хватит!
Белая черепушка Смерти со скрипом развернулась на сто восемьдесят градусов.
— Клешню убрал!
— Экие мы сегодня суровые, — проворчал Харон.
— Все, мы уходим, — вмешался я в их тет-а-тет, взял лепешку, перехватил у ангела весло и направился к двери, пока никто не передумал.
Харон двинулся следом за мной.
Я шагнул в коридор, и…
Стоило только мне переместиться за порог, как все вокруг преобразилось.
Больше не было ни дверей, ни стен, ни потолка. Я стоял на сумрачном берегу черной реки, и в лицо мне дышал теплый ветер, пахнущий болотистой водой. Абсолютную тишину нарушал только мягкий плеск волны под берегом. Низкое темное небо казалось затянутым дождевыми облаками — нигде ни звездочки, ни просвета.
Хотя, о чем это я. Какие звездочки в подземном царстве мертвых.
— Как здесь тепло и… пустынно, — озадаченно проговорил я, расстегивая куртку. — Мне почему-то всегда казалось, что тут вечная толпа должна быть.
— Она тут и есть, — ответил Харон, забирая у меня свое весло. — Просто ты не видишь.
— Почему? — огорчился я, будто нарвался на боевик, где все самое интересное безбожно размыли цензурой.
— А зачем? — пожал костяными плечами Харон. — Смерть — дело приватное, так сказать. Интимное. Вот вы и не видите друг друга, чтобы насладиться моментом в полной мере. Сюда! — позвал он, указывая рукой на узкую тропинку, ведущую промеж двух холмов вниз, к реке, где в ожидании рулевого и пассажира покачивалась большая черная лодка.
Мы спустились к самой кромке воды, и Харон первым взобрался в лодку. Та даже не колыхнулась, когда он ступил в ее полое брюхо.
Потом в нее шагнул я — осторожно, ожидая привычной в таких случаях зыбкости новой опоры.
Но лодка не дрогнула подо мной тоже. Харон легко оттолкнулся от берега веслом, и мы поплыли вниз по течению.
Прижимая к себе лепешку, я, как завороженный, смотрел на блеск черной воды. Я не понимал, что за свет отражается от волн, но это не имело никакого значения. Глянцево переливаясь, волны плескались нам под борта и в серую кромку пустынного берега. Постоянное движение бликов гипнотизировало. Хотелось просто сидеть и плыть, плыть вперед — и чтобы это никогда не заканчивалось.
— Не гляди в нее так пристально, — предостерег меня мрачный лодочник. — Ей может показаться, что ты несчастен из-за гнета своих воспоминаний. И тогда она заберет их себе.
— Река разумна? — удивился я.
— Стикс — не совсем река, — пояснил мне Харон. — Вернее, не только. Ты не знал? Лентой черной воды ее сделал Зевс. А до того Стикс была богиней, молчаливой дочерью титана Океана.
— За какой же проступок Зевс превратил ее в воду? — удивился я.
— Не за проступок, а за свою верную службу, — с грустным вздохом ответил мой спутник, почти нежно касаясь веслом толщи воды. — Она была одной из тех, кто поддержал великого громовержца в его битве за престол. И в качестве благодарности за услугу она попросила у Зевса право дарить утешение и покой всем, кто страдает. Добрая была душа! Вот он и подарил ей такое право, превратив в реку забвения.
Я только развел руками.
— Вот это божественная благодарность!
— Увы, — хмуро отозвался Харон.
— А ты… знал ее? — осторожно поинтересовался я. — До того, как Стикс стала рекой?
— Я был ее верным слугой всю свою жизнь, — отозвался лодочник. — И остаюсь таковым до сих пор. И пускай испарения мертвой воды разъели мне плоть и теперь медленно пожирают мне кости, я не уйду со своего поста.
Я изумленно посмотрел на Харона.
Никогда в жизни я не задумывался, что удерживает его на этой мрачной службе без отдыха и выходных.
— А… Есть хоть какая-то надежда вернуть ее прежний облик? — спросил я.
— Едва ли.
— Но тогда… какой в этой верности смысл? Думаешь, она бы хотела, чтобы ты живьем истлел в этой лодке?..
— Смысл есть вот здесь, — Харон постучал костлявым пальцем по голове, укрытой капюшоном. — Кем или чем бы она не была, я не оставлю ее — по крайней мере, до тех пор, пока жив. И не позволю никакому чужаку вонзать в ее воды весла абы как, безо всякой жалости и должного почтения.
— Ясно, — проговорил я, усилием воли заставляя себя не смотреть на магнетизирующую гладь черной воды. — Слушай, ты это… Извини, если что. За ту попойку. Не знаю, кто тебя на нее притащил, но почему-то чувствую и свою вину за случившееся. Тебе от Аида сильно потом прилетело?..
— Прилетело? — удивленно переспросил Харон. — Вообще-то это он меня туда и отправил. Так сказать, на разведку. Мол, что за пойло там боги живых так распробовали, что Дионис в его честь стихи написал?
Я рассмеялся.
— Стихи в честь пойла?
Харон принял позу декламатора и зловещим голосом с истинно готическими интонациями принялся читать:
— Прекрасная жидкость цвета соплей!..
Я сморщился.
— Чего?..
Харон вздохнул.
— Ты перебивать, или слушать будешь?
— Прости, я больше не буду! — испугался я, что теперь из-за неосторожного слова так и останусь в неведении касательно содержания гимна Дионису моему искусству.
— Если чего не нравится — претензии к автору, — обиженно добавил Харон. — А я что? Я только читаю.
— Я понял. Извини, давай дальше.
Лодочник кашлянул, принял торжественную позу — и начал с начала:
— Прекрасная жидкость цвета соплей!
Скорее мне в чашу, дружище, налей!
Надежней кинжала и слаще вина
Для пьянства богов появилась она!..
Я тихо заржал. Вот это поэзия…
А Харон между тем продолжал:
— …Я пьян до блевотства и ссанья в штаны,
Вино и пивас больше мне не нужны!
Теперь мне все бабы прекрасней богини!
И рожа отныне без разницы!
Зажму кого хочешь в лесу и в пустыне —
И в задницу, в задницу, в задницу!..
Я закрыл лицо руками, чтобы не захохотать в голос. Вот это Дионис зажег!
— Теперь собутыльник мне брат и противник,
Он выжрет — а мне не достанется!
Пойду-ка я завтра бухать на могильник —
Покойник к бухлу не потянется!
Создателя я разберу на запчасти
Лишь бы узнать из чего это счастье!
Харон умолк. Длинным веслом ласково погладил речную волну, прибавляя лодке скорости.
— Да-ааа, — протянул я, вытирая выступившие слезы. — Вот это гимн.
— Персефона заявила, что это идеальный образец антипоэзии. Аид кивнул, и тут же отправил меня наверх. Сказал, покойники обратно не оживут, если подождут немного. Отдохни от черных вод. Погляди на зеленую. Вот я и поглядел.
— И как? — полюбопытствовал я.
— Плохо помню, — хмыкнул Харон. — Не только, как жидкость выглядела, а вообще. Сутки не думал. Не помнил. Потом сутки болел. Отдохнул, в общем.
— Это сейчас ирония была?
— Почему ирония? Чистая правда. Гляди — во-оон дворец Аида виднеется.
Я повернулся в ту сторону, куда указывал костяными пальцами Харон, и увидел приближающийся черный силуэт большого и приземистого здания с впечатляющей колоннадой и огромным куполом.
Я вздохнул.
Надо было собраться и сосредоточиться. От этой дипломатической миссии зависело очень многое. В том числе, не придется ли мне возвращаться на морской берег к Посейдону.
От недавних воспоминаний у меня мурашки пошли по коже.
Вскоре лодка мягко ткнулась боком в песок пологого берега.
— Дальше — сам, — сказал мне Харон. — Тропу видишь? Она приведет тебя к главному входу во дворец. Если встретишь Цербера, не вздумай ему целиковую лепешку наземь бросать, как некоторые с перепугу делают. Разломи надвое и накорми животное с рук, обе головы одновременно. Тогда он больше не будет на тебя скалиться. Понял?
— Спасибо, я запомню.
Кивнув на прощанье лодочнику, я выбрался на берег и отправился по тропинке к жилищу Аида.
И на подступах замку я заметил трех человек, укутанных сумерками. Они сидели на пригорке, и в руках у одного из них было что-то напоминающее…
Тут зазвенели струны, и я встал, как вкопанный.
Это действительно была гитара! Самая настоящая, обыкновенная гитара в руках отличного исполнителя!
Я на автомате потянулся в карман за папиросами — и обнаружил, что они по-прежнему там. Все-таки не зря наши далекие предки складывали в могилы покойников кучу всякой всячины.
Я закурил.
Видимо, огонек моей спички привлек внимание троицы, и музыка прекратилась. Зато один из силуэтов энергично замахал мне рукой.
— Эй, ты видишь нас? — крикнул он мне.
— Вижу! — отозвался я, тоже приветственно поднимая руку.
И, свернув с тропы, подошел к музыкантам.
И чем ближе я к ним походил, тем шире раскрывались мои глаза.
Потому что из троих мужчин только один был в греческой тунике. И только его лицо мне ничем не показалось знакомым.
Вторым был полноватый парень с ослепительной улыбкой в рок-н-рольной куртке и клешах.
А третьим был Фредди Меркьюри.
Вокруг троицы высились странные конструкции из кувшинов и здоровенных винных бутылей — прямо инсталляции в музее современного искусства.
— Ты из какой страны? — спросил меня парень в клешах, убийственно похожий на Элвиса, прихлебывая из бутылки остатки вина.