Кахан опасался, что Тассниг подожжет дом, но монах не стал, вероятно поленился, к тому же земляные дома плохо горели. Кахан подождал еще неделю, потом позвал Сегура, и они вернулись.
Он порадовался, что предыдущие владельцы почти ничего не испортили, главным образом из-за того, что вообще мало что сделали.
У него ушла неделя на то, чтобы привести дом в порядок, смыть следы крови и сделать его таким, как ему нравилось. Сегур большую часть времени принюхивался и рычал: ему не нравились незнакомые запахи. Кахан подумывал о том, чтобы построить новое святилище для Раньи, но отказался от этой мысли. У него имелось еще одно, лучше спрятанное, а Рэи вполне могли вернуться.
В последний день уборки он нашел маленькую деревянную игрушку, изображавшую короноголового; должно быть, она принадлежала кому-то из детей. Кахан сидел и долго на нее смотрел, поворачивая в больших грубых руках.
Была ли тут его вина? Если бы он вмешался, то умер бы.
Мы не стали бы.
Он игнорировал голос. То был призрак другой жизни, другой личности. Кого-то умершего, кому и следовало таковым оставаться.
Он отнес деревянную игрушку в лес и похоронил в маленькой, укрытой от посторонних глаз роще, которую посадил сам и посвятил Ранье, леди потерянных. Он не сомневался, что семья почитала более свирепых богов, Тарл-ан-Гига или даже Чайи, хотя сомневался, что они признались бы в этом на севере. В этих богах Кахан не находил правды и не верил, что она в них была. Его вырастили в почитании Зорира, огненного бога, и ему говорили, что он являлся единственным истинным богом.
Еще одна ложь.
Когда он путешествовал по Круа, продавая свой гнев, он слышал, как молились монахи Чайи и Тарл-ан-Гига. То, что они говорили, не сильно отличалось от проповедей монахов Зорира. Имена менялись, в историях возникали незначительные различия, но конец всегда оставался тем же. Кланяйся и отдавай себя, или тебе будет отказано в Звездной Тропе и после смерти ты не попадешь в рай. Он опустился на колени перед святилищем Раньи, грубой пирамидой из собранного в лесу дерева, украшенной разноцветными флажками, и положил игрушку внутрь.
Это было лучшее, что он мог сделать для ребенка.
Кахан надеялся, что ребенок проснется в лучших землях, чем эти. Не первая жизнь, упокоенная в роще, но, вероятно, в большей степени, чем другие, заслужившая милосердия.
Затем он направился обратно на ферму, чтобы окончательно навести там порядок. Поля требовалось вспахать. Семья посадила овощи с корнями, которые, как он и предупреждал, сгнили в земле – теперь они годились только на компост для посадок следующего года. Кахан опасался, что найдет в них следы синих вен, но земля выглядела чистой. Пруд высох. Он надеялся, что они просто позволили водной лозе из Вудэджа высохнуть, но если они ее уничтожили, то ему придется приложить немало сил, чтобы все исправить, не только вырастить ее, чтобы она стала достаточно толстой и пруд оставался полным, но и защитить от короноголовых, которые охотно сжуют лозу, чтобы напиться воды, ленясь пройти немного дальше до пруда. Они были глупыми, упрямыми животными, но давали ему средства к существованию.
Жители Харна называли его Лесничим, потому что он не боялся леса, но правда состояла в том, что он был фермером. Короноголовые приносили ему достаточно денег, чтобы выжить в месяцы Сурового сезона, не покидая фермы, на которой он родился, и жить за пределами леса. И хотя он знал лес и его нравы, тот далеко не всегда оставался гостеприимным.
Он свистнул Сегуру и зашагал с посохом в руке на поиски своих животных, которые разбрелись.
Пока он искал, ему пришлось оттеснить в заднюю часть разума голос существа, живущего у него под кожей.
Солдаты приходили за тобой, Кахан Дю-Нахири.
Неужели? Никто не спрашивал имена. Просто до тех, кто правил в Большом Харне или Харншпиле, могли дойти разговоры, что некто беcклановый владеет имуществом. Им такое совсем не понравилось бы. Да и вообще Кахана не удивило бы, если бы монах из Харна, Тассниг, рассказывал самые разные истории про всякого, кто, как он думал, угрожал ему или Тарл-ан-Гигу. Кахан сплюнул. Рэи отличались жестокостью, они удерживали власть не только с помощью своих капюшонов, но и разделяя людей, и многие были слишком глупы, чтобы это понимать.
Кахан слышал от знающих людей, что чем больше капюшон кормили, тем более жестоким становился тот, кто его использовал. Но правда состояла в том, что жители Круа с самого начала были жестокими и, возможно, заслужили Рэев и того, что те принесли с собой.
Он сделал глубокий вдох и постарался заставить замолчать существо, сидевшее у него под кожей. Мужчина, забравший его ферму, мертв. И даже если они искали Кахана, Рэи будут считать задачу выполненной. Он мог спокойно продолжать здесь жить.
Еще одна ложь из множества, произнесенных самому себе.
Он знал, что семья, которая отобрала у него ферму, убила одного из его короноголовых в пищу, что вызвало у него раздражение, хотя он ничего не мог изменить. Кахан считал животных слишком ценными, чтобы их есть, в особенности когда лес и поля были полны хисти, изящными ранири и землеройками, которых он ловил силками. Кроме того, его страшно разозлило то, что им не хватило умения, чтобы закоптить или засолить мясо и так его сохранить. Они съели лучшие куски, а остальное испортилось.
Интересно, где эти люди выросли? Вне всякого сомнения, на разваливавшихся вершинах города шпилей, среди бедняков, где не требовались навыки жизни в лесу. Они больше не убивали короноголовых, скорее всего из-за того, что их было нелегко поймать, как только они узнавали, что им могут причинить вред. У него возникло подозрение по поводу того, которого они взяли, и это его опечалило. Даже короноголовые, упрямые и часто глупые, обладали личностями, и у Кахана имелись любимчики.
Насим, хороший человек, который ухаживал за садом людей, считавших себя мудрыми, когда-то сказал лесничему, что только глупцы ищут неприятностей. Во всем монастыре огненного бога сад Насима оказался единственным местом, где он нашел настоящую мудрость. Поэтому Кахан постарался не быть глупцом и не стал печалиться из-за гибели своего любимого и самого полезного животного, не убедившись сначала, что убили именно его.
Он нашел два трупа короноголовых, первый на границе Вудэджа. Он попал в силок-лозу и не смог освободиться, продолжая сопротивляться, и шипы все глубже входили в его плоть. Не самая приятная смерть, но она случилась довольно давно, так что по большей части остались только кости. Кахан собрал их в сумку, чтобы потом растолочь в костяной порошок для роста урожая, а рога можно было использовать самыми разными способами. Второй мертвый короноголовый лежал рядом с поляной у фермы, от него остались не только кости, но мясо успело испортиться, и им питались разноцветные грибы. Кахан запомнил место, чтобы вернуться сюда позднее.
Остальная часть стада сбежала в лес, и Кахан никогда бы их не нашел без Сегура: гараур был незаменим, когда дело доходило до короноголовых. Он всегда мог их найти и неизменно получал удовольствие, навязывая им свою волю. Когда Сегур собрал их вместе и погнал в сторону фермы, Кахан со вздохом сообразил, что он оказался прав относительного убитого животного. Семья съела единственного самца. Он всегда был более дружелюбным, чем самки, и для тех, кто не умел обращаться с животными, становился самой походящей жертвой. Кахан проклял мужчину и его жену, мысленно послав их к Осере за то, что они оказались такими близорукими. Теперь ему придется отправиться в Харн. Если он не найдет замену для самца, не появится молодняка, когда придет Малый сезон. А визит в Харн означал, что он будет вынужден потратить день на стрижку оставшихся короноголовых, чтобы собрать шерсть на продажу.
Однако, если кто-то из Харна расскажет Рэям о том, что он появлялся в деревне, солдаты могут вернуться. Впрочем, это уже не будет иметь значения, ведь без самца короноголовых ему все равно конец.
Он подстриг короноголовых. Кахан занимался этим до сумерек второй восьмерки, и это принесло ему лишь разочарование. Шерсть получилась плохого качества: животные провели слишком много времени в лесу, и сучки с ветками, колючки и шипы испортили шерсть. Будь сейчас сезон сброса шкур, он мог бы их продать.
Собрав шерсть, Кахан связал ее при помощи парящей лозы в тюк, который поднимался над землей до уровня его головы. Идти в Харн было уже поздно, поэтому он закрепил тюк и отправился спать.
Утром он привязал тюк шерсти к поясу и зашагал через Вудэдж в сторону Харна. Это была не слишком далекая прогулка; свет едва двигался по небу, но тюк постоянно задевал за ветви деревьев, а запах шерсти привлекал кусачих летающих насекомых, которые обычно нападали на короноголовых. Сегур с радостным видом щелкал зубами, но все это делало путешествие неприятным, и у Кахана испортилось настроение, когда он, наконец, увидел за деревьями деревню.
Многие считали, что он редко бывал в хорошем настроении.
Харн окружали деревянные стены, построенные из срубленных и расщепленных на части стволов, в два раза превосходивших рост человека. А перед стеной по кругу располагались направленные наружу колья.
Частокол казался опасным, но колья стояли слишком далеко друг от друга, чтобы служить защитой, а вблизи становилось очевидно, что дерево почти полностью сгнило. У западного края поляны находилась ферма летучих пастей, которых держали в огромных сетях, сплетенных из лозы.
Летучие пасти являлись лесными зверями, но от них зависел весь Круа. Они были самых разных цветов и размеров: от громадных до совсем маленьких, которых непросто заметить, но тела почти не отличались друг от друга. Пузырь для воздуха составлял бóльшую часть тел, длинный, треугольной формы, с двумя отверстиями, животное открывало и закрывало их, контролируя свой размер. Голова с мощным клювом могла рассекать растительность. Два больших главных глаза с каждого бока, еще четыре смотрели вниз и четыре – вверх. Вокруг клюва росли щупальца, четыре штуки, для хватания и перемещения; когда пасти не летали по воздуху, два длинных щупальца с плоскими концами могли двигать предметы, а два жалящих использовались для защиты и ловли добычи. Летучие пасти обычно питались растительной пищей, но употребляли и мясо, а их родичи, копья-пасти, ели только мясо.