Ричард заставил себя оторвать взгляд от мертвого лица, которое как две капли воды походило на лицо его дочери.
– Вы знаете о ней? И о Партолоне?
– Да, Белый шаман победил зло и принес себя в жертву, чтобы вернуть Шеннон в тот мир, я присутствовал при этом. И сегодня, когда дьявол освободил Рианнон из священного дерева, в котором она находилась в заточении, – тоже видел.
Ричард быстро вгляделся в окружающие их тени.
– Он последовал за вами сюда?
– Нет, никакое зло меня не сопровождает. Мы со старейшинами изгнали темного бога из Священной рощи, а потом появление Эпоны обратило в бегство затаившиеся остатки тьмы и разорвало связь, которую этот бог имел с душой Рианнон.
– Эпона простила Рианнон?
– Да. Я был тому свидетелем. – И ровным глубоким голосом опытного рассказчика Мирный Орел рассказал ему о том, что произошло с Рианнон в Священной роще.
– Она нашла наконец добро в своей душе. – Ричард медленно провел рукой по бледной и холодной щеке Рианнон.
– О боже! Шеннон!
Ричард поднял голову и увидел, что у задней дверцы машины стоит его жена. С вытаращенными от потрясения глазами она прижимала ко рту руку.
– Нет, Мама Паркер, нет. – Он быстро подошел к ней и взял ее за руки. – Это не Шеннон. Это Рианнон. Шш, не плачь. – Она с рыданиями уткнулась ему в плечо, и он погладил ее по спине. Утешая жену, он не заметил, что старый шаман тоже вылез из машины, но уж точно не пропустил его возвращение с новорожденным ребенком на руках.
– Это Морриган. Ваша внучка.
Старик протянул им ребенка, и Мама Паркер машинально взяла его. Дрожащими руками она развернула одеяльце.
Ричард Паркер заглянул жене через плечо – и пропал. Он полюбил эту новорожденную девочку с самого первого взгляда.
– Она выглядит точь-в-точь как только что родившаяся Шеннон, – сказал он и засмеялся, когда его глаза неожиданно обожгли слезы. – Такая же маленькая букашка.
– Дорогой, как ты можешь так говорить? – Мама Паркер задыхалась от переполнявших ее эмоций. – Для букашки она слишком красивая.
Ричард посмотрел на нее. Они поженились почти тридцать лет назад, когда Шеннон была маленькой девочкой. Патрисия Паркер не могла иметь детей, но она любила Шеннон и растила ее, как свою родную дочь. Сейчас ей было пятьдесят пять, а ему пятьдесят семь – чертовски много, чтобы вырастить еще одного ребенка.
Но Морриган, так походившая на его Шеннон, его Букашечку, притягивала к себе взгляд.
– В этом мире у нее больше никого нет, кроме вас, – сказал Джон Мирный Орел. – Рианнон просила вам передать, что она верит в вас и знает, что вы все сделаете правильно. – Он на мгновение замолчал, подбирая слова, и добавил: – Я чувствую в этом ребенке большую силу. И пока не ясно, добра ли эта сила или зла. Тьма, что преследовала ее мать, скорее всего, будет следовать по пятам и за Морриган. Если вы сейчас откажетесь от этого ребенка, боюсь, тьма может одержать над ней верх.
– Отказаться от нее! – вскрикнула Мама Паркер. Ричард почувствовал, как руки жены прижали к себе малышку. – О нет! Мы никогда бы не смогли так поступить.
– Пат, по-моему, ты должна все взвесить. Мы уже немолоды.
Она с улыбкой посмотрела в глаза мужу.
– Морриган будет поддерживать в нас молодость. И она нуждается в нас, дорогой. Кроме того, она – единственная частичка Шеннон, которая у нас, быть может, останется.
Не в состоянии вымолвить ни слова, Ричард кивнул и поцеловал жену в лоб.
– В кабине сидит моя дочь Мэри. У нее с собой детские вещи – подгузники, детское питание, бутылочки. Все, что может вам сегодня понадобиться.
– Спасибо вам. – Пат Паркер озарила старика улыбкой. – Мы очень ценим вашу помощь.
– Может, вы с Мэри пока отнесете в дом детские вещи, а мы с Джоном закончим здесь? – предложил Ричард.
Пат кивнула, но перед уходом бросила еще один взгляд на тело Рианнон.
– С трудом верится, что это не Шеннон.
– Это не Шеннон, – твердо сказал Ричард. – Шеннон жива и в полной безопасности в другом мире.
Ребенок беспокойно зашевелился, и Пат тут же переключилась с трупа на малышку. Тихонько с ней разговаривая, она поспешила обойти машину и направилась к кабине. Ричард подождал, пока обе женщины скроются в доме вместе с детскими вещами, и повернулся к старому индейцу.
– Я не повезу ее в город. Это только наше дело, и ничье больше.
Джон Мирный Орел степенно кивнул.
– Хорошо, что современный мир больше никак с ней не связан. Она принадлежит другому времени и другому миру.
– Я хочу похоронить ее у пруда, под ветвями ивы. – Ричард смотрел в сторону темного пруда. – Эти деревья всегда казались мне очень печальными.
– И получится, что они ее словно бы оплакивают.
Ричард что-то проворчал и кивнул.
– Вы поможете мне?
– Да, я помогу.
Они вдвоем направились к сараю за инструментами.
– Что вы скажете Морриган о ее матери? – спросил по дороге Мирный Орел.
– Правду, – автоматически ответил Ричард и подумал, как, черт подери, он будет это делать.
Джон Мирный Орел и его дочь уехали, когда уже начало светать. Ричард был совершенно без сил. Он потирал занемевшую правую руку, которая всегда таким образом реагировала на слишком большую нагрузку. Интересно, заживет ли вообще когда-нибудь его рана? Он напомнил себе, что прошло всего пять месяцев с тех пор, как он разбил руку, пытаясь выбраться из полыньи замерзшего пруда – полыньи, которую пробил дьявол Нуада, когда пытался исполнить свою угрозу убить всех, кого любит Шеннон. Ричард почувствовал, что его кожа начала зудеть и подергиваться, как у лошади, которую покусывают мошки. Ему не хотелось вспоминать тот день.
Вяканье ребенка заставило его бросить взгляд через тускло освещенную спальню. Он тихо встал и, обойдя кровать, посмотрел на извивающийся сверток. Малышка спала в старой колыбельке, которую Мама Паркер принесла с чердака. Старая колыбелька Шеннон. Он уже и забыл, что сохранил ее. Христос, да она, похоже, лежала на чердаке больше тридцати лет. Без колебаний он взял Морриган на руки. Чуть неловко похлопал по спинке и поспешил из комнаты, чтобы не разбудить спящую жену.
– Шш, – стал он успокаивать малышку.
Наверное, она хочет есть. Новорожденных надо часто кормить – это он хорошо помнил. Ричард подогрел бутылочку с детским питанием. Детский запах и вес на руках вызывали в нем воспоминания. Он уже забыл, что держать на руках новорожденную дочь – это сродни священнодействию. Он никогда не был особенно религиозен. У него не было времени участвовать в делах душной и лицемерной церкви. Он всю жизнь удивлялся, как легко люди верят, что Бог находится в каких-то зданиях и текстах, избыточно переведенных и раздерганных на предложения. Он нашел своего бога, или богиню, мысленно поправился он и про себя рассмеялся – в стогах мягкого пастбищного сена, в теплом запахе хорошо поработавшей четвертьмильной[4] лошади, в преданности своих собак. Поэтому, держа на руках новорожденную девочку, он думал не о церкви и тому подобном. Он думал о совершенной красоте, чуде в самом его прекрасном исполнении. Он опустился в кресло-качалку и вздохнул, услышав, как хрустнули колени. Но несмотря на затекшую спину и плечи, он перестал ощущать себя стариком, глядя, как малышка сосет из бутылочки и издает тихие щенячьи звуки. Он почувствовал себя человеком, вновь увидевшим магию рождения и жизни. И вновь родившейся любви.
– Мне кажется, мы с тобой поладим, – сказал он, обращаясь к малышке. – Мы с Мамой Паркер уже немолоды, но и не настолько тупоголовы, как эти двадцатилетки. И у меня есть кое-какой опыт отцовства. Если бы здесь была Шеннон, она бы тебе подтвердила, что мы с ней отлично ладили.
От мыслей о Шеннон ему, как всегда, стало грустно. Он скучал по ней. Но этим вечером, держа в руках сладкую маленькую девочку, он не так остро чувствовал потерю дочери. Тоска по Шеннон никогда не уйдет, но с этой малышкой, так сильно на нее похожей, может быть, станет не такой резкой.
Когда девочка покончила со своей бутылочкой, он поднял ее к плечу и хихикнул, когда она громко срыгнула, как маленький матросик.
– Точно как Шеннон, – произнес он. Потом уложил ее на согнутую руку – здоровую, конечно, – и стал укачивать. И откуда-то из глубин памяти возникли строки из книги, которую он много раз читал Шеннон, когда она была маленькой девочкой. – «Волчок Джонни – это рыжий кот. Хочешь узнать, почему его так зовут?»[5] – Малышка моргнула и улыбнулась ему. И Ричарду показалось, что его сердце – словно придавленное тяжестью с того самого дня, когда его дочь ушла из земного мира – вдруг взмыло ввысь, как будто у него выросли крылья. Ему пришлось откашляться и проморгаться, прежде чем продолжить историю: – «Джонни крутится, когда…»
Глава 5
Партолон/Оклахома
Я очень люблю свой «мир сновидений». Да, там нравится мне больше, чем в храме Эпоны (который я обожаю), в Тоскане (где я пила как лошадь, пока группа моих учеников пыталась водить меня по городу) и даже Ирландии (где ученики снова пытались заставить меня придерживаться образовательного тура и, к счастью, у них ничего не получилось). Я всегда умела контролировать свои сны – задолго до того, как оказалась в Партолоне и стала Избранной Эпоны. Ребенком я считала, что это нормально, и не видела в этом ничего необычного. Пока в третьем классе одна из подруг не пожаловалась, что накануне ей приснился кошмар. Я засмеялась и сказала что-то вроде «А почему ты не предложила своим снам отнести тебя в более приятное место?». Подруга посмотрела на меня как на ненормальную и сказала, что никто не может управлять своими снами. Я тут же заткнулась (что было для меня нехарактерно) и в тот же день спросила об этом отца. Папа объяснил мне, что обычно люди не могут управлять своими снами, так что лучше об этом помалкивать. Я так и сделала, хотя необычность этой способности мне совершенно не мешала.