Запрещено было использовать в качестве пароля дату своего рождения или, например, девичью фамилию.
Считалось, что это слишком легко.
Каждый выпуск “Новостей” готовился в New Star – редактор читал информацию, пришедшую на ленту, выбирал самую интересную и вводил в компьютер под своим номером. Чем ближе к эфиру, тем больше становилось таких сообщений. В течение дня данные несколько раз уточнялись, менялись, расширялись, и редактор корректировал их в компьютерной верстке.
После чего главный сменный редактор просматривал сообщения, оставлял два или три действительно важных и правил их сам. Потом верстку смотрел ведущий и еще раз правил “под себя” – под свой стиль ведения и особенности речи. Например, Гриша Масленников, ведущий одиннадцатичасового выпуска, терпеть не мог шипящих и свистящих, и ему как-то удавалось переписывать текст так, что в нем не было ни одной буквы “ш” или “ц”. У Храбровой не имелось никаких особенностей речи, Алина говорила, как диктор времен Анны Шиловой и Юрия Левитана, и она поправляла текст лишь слегка, делала его более красивым и звучным.
После ведущего текст еще раз, последний, смотрел Бахрушин, изменял что-то и утверждал.
Именно с этим текстом новостная бригада выходила в эфир. Некоторые особо важные сообщения сразу писали Зданович или Бахрушин, и тогда в верстке до самого эфира зияли дыры.
“Последний день председательства Хавьера Соланы пишет 001” – это означало, что заметку в верстку пишет Бахрушин и она появится в тексте только за полчаса до эфира.
У каждого из них, помимо паролей, были персональные номера, начиная с 001, бахрушинского, – практически как партбилет у Ильича.
– Под чьим номером тебе оставили сообщение, ты тоже, конечно, не посмотрела?
Бахрушин отвернулся от компьютера и поднял к ней голову. Он был очень раздражен и даже не скрывал этого. Алине стало не по себе.
Она ожидала сочувствия, может, понимания, может, мужского участия, дескать, бедная девочка, совсем ее затравили, вон какие гадкие сообщения пишут, мало того, что снимают плохо и вообще всякие подлости выделывают! Бахрушин старый друг, и ему можно было пожаловаться, надеясь именно на это.
Он вышел из себя, и только.
Никакого сочувствия, понимания и такта.
– Нет, Алеш. Не посмотрела. Ты понимаешь, это такая ужасная гадость…
– Я знаю только, что ты не оставила никаких следов, – сказал он злобно. – Неизвестно зачем ты усложнила мне жизнь, а этой сволочи, которая тебе цидулы пишет, наоборот, облегчила!
Они помолчали. Бахрушин открыл позавчерашнюю верстку и бегло ее просмотрел. Никаких следов там не нашлось, конечно.
Дождь за окошком шумел, бесконечный, безнадежный. Из приоткрытой створки тянуло осенним московским холодом, поздним вечером и автомобильным перегаром. Дверь в приемную была распахнута. Марина давно ушла, но телевизор работал, так у них заведено.
На огромном и плоском плазменном экране Настя Каменская задумчиво ходила по кабинету, натягивая на замерзшие ладони рукава свитера, а ее бравый начальник – имя Алина позабыла – энергично чесал бровь.
Все люди давно по домам, варят сосиски и сопереживают Насте, которая опять не поехала в отпуск, и ее муж, ангел божий, кажется, вот-вот ее бросит. Все люди давно по домам и уже выкинули из головы проблемы и заботы рабочего дня – завтра, все завтра!.. А пока собственная квартира, закрытая дверь – весь мир остался за этой дверью, и туда ему и дорога! – разношенные тапки, любимый халат, а может, ветхие джинсы, протертые до дыр на всех возможных и невозможных местах, Настин муж, дай бог такого каждой! И сосиски булькают в кастрюльке, и шут с ней, с диетой, и не забыть бы достать с антресолей осенние ботинки, и дождь шумит, к утру нальет лужи, и на город ляжет влажный туман, и автомобильные фары желтыми пятнами расплывутся в нем, и воздух будет холодный, густой и вкусный, и желтый лист поплывет по дрожащей, словно в ознобе, воде.
Осень – время возвращения в берлогу.
Алине тоже очень хотелось в берлогу. И чтобы мама позвонила и долго утешала, и чтобы отец взял трубку и энергично загремел о том, что “там, на этом вашем телевидении, все давно с ума посходили!”, и чтобы чайник шумел и картошка жарилась на сковородке.
Никто не знал, но телевизионная звезда Алина Храброва больше всего на свете любила жареную картошку с соленым огурцом и еще мамины котлеты. Мама почему-то всегда привозила их закутанными в сто полотенец, как будто у Алины не было плиты, чтобы разогреть!
Ее муж-аристократ даже запаха картошки не выносил, и она послушно ее не жарила. Сколько лет была замужем, столько и не жарила, бегала есть к маме. И не было ей пощады, если муж обнаруживал, что она опять ела картошку!
Почему-то именно картошка ужасно его раздражала.
Впрочем, его все раздражало – и что звезда, и что красавица, и что карьера удалась так блестяще. Годы идут, а она все звезда, и все красавица, и никакие двадцатилетние и в подметки ей не годятся, и на все каналы ее зовут, и все пафосные концерты ведет именно она, и президент в Кремль позвал четверых – и ее в том числе!
Бахрушин шевельнулся в своем кресле, и она очнулась.
Он потянулся за сигаретами, и Алина быстро и виновато подала ему пачку.
– Скажи мне точно, что там было написано.
Она тоже закурила и на секунду закрыла глаза. Текст этого сообщения она помнила наизусть.
– Алеш, я не могу. Правда. Ну, там говорилось, чтобы я ушла с работы, а то… хуже будет.
– Алина, мне нужно точно.
– Зачем? – жалобно спросила она.
– Затем, что доступ в верстку – не шутки, даже если кто-то и решил так пошутить. Это должностное преступление, да будет тебе известно. Давай. С точностью до запятых. Я жду.
Храброва решительно затянулась и посмотрела на него. Глаза у нее потемнели от злости.
– Хорошо, – сказала она громко. – Значит, так.
Тебя никто сюда не звал. Точка. Убирайся обратно.
Точка. Здесь не любят прохиндеек и проституток. Точка. Здесь никто не станет с тобой шутить. Точка. Убирайся – или ни один любовник не сможет опознать твой разукрашенный труп. Точка.
– Разукрашенный? – переспросил Бахрушин.
Алина кивнула.
– Тебе на бумажке записать?
– Да хорошо бы, – согласился он, и она вытянула из настольного прибора хрусткий листочек, присела на край стула и стала размашисто писать. Бахрушин следил за ее рукой.
– Ты прости меня, – сказал он, когда Алина дописала и протянула ему листок. – Но мне правда надо знать.
– Алеш, я все понимаю. – Она поднялась, очень высокая, очень красивая, с окаменевшим лицом. – Просто все это… не слишком приятно. Я давно работаю и всякого повидала, конечно, мне же не двадцать лет!
Но такого… никогда.
Голос у нее вдруг перехватило, и Бахрушин перепугался, что она сейчас заплачет, а он, как большинство мужчин, не умел утешать. Она не заплакала, но замолчала надолго.
Дождь шумел за окнами, компьютер чуть слышно гудел, Настя Каменская со своей командой добралась наконец до негодяев, разоблачила их со своим всегдашним интеллектуальным и женским блеском, а потом они все вместе грустно напились в баре.
– Я пойду, – сказала Алина наконец. – Мне еще переодеваться и грим поправлять. Алеш, как ты думаешь, это просто чьи-то… шутки? Или что это такое?
– Ну, – начал Бахрушин не слишком уверенно. Он и сам хотел бы знать, что это такое. – Я думаю, вряд ли кто-то из наших решил тебя укокошить особо извращенным способом, но… всякое может быть.
– Спасибо, – поблагодарила она насмешливо. – Ты меня утешил.
– Это точно кто-то из редакции. Паролей больше ни у кого нет. Но ты же все следы затерла!
– Да, да, – согласилась Алина. – Я идиотка. Ты мне уже говорил. Только что теперь мне делать?
– Не знаю. Надо как-то искать. Службу безопасности подключить.
– Ты что! – перепугалась она. – Я не хочу, чтобы об этом… узнали!
– Алина, – сказал Бахрушин нетерпеливо. – Ты же сама говоришь, что все понимаешь! Шутки это или нет, а влезли в верстку программы!
– Да дело не в верстке, а в том, что мне угрожают, да еще почти публично!
– Да дело не в верстке и не в том, что тебе угрожают, а в том, что есть только два способа управления людьми! Это монархия или анархия. Анархию на работе я терпеть не намерен, а эта сволочь уверена, что стерплю!
– Ты тут совсем ни при чем!
– Я тут как раз при чем, – тоже заорал Бахрушин. – Кто это осмелился в эфире гадить?! Если я сам не разберусь или наша служба безопасности, ФСБ подключу, чтоб ты знала! Никому не позволено пугать моих сотрудников и ковыряться в верстке программы! Поняла?
– Поняла, – согласилась Алина не сразу.
Они говорили о разном – как это она с самого начала не догадалась?!
Ей было страшно, противно и гадко, и она не знала, что делать. И еще она не представляла, как теперь пойдет к машине через темную останкинскую стоянку, и собиралась попросить режиссера Гошу ее проводить.
Бахрушин был озабочен только тем, что кто-то влез на его территорию и произвел на ней некие разрушительные и непонятные действия. Нарушителя следовало немедленно изловить и наказать, и Бахрушина почти не волновало, как ко всему этому отнеслась она, что почувствовала, сильно ли испугалась! Он собирался защищать не ее, а свою территорию, на которой он был главный – лев, царь зверей!
– Ты придешь на эфир?
– Да, конечно. И не переживай, Алин. Все будет хорошо.
– Это точно, – теперь она почти развеселилась, и он не понял причины ее веселья. – Ужин остается в силе?
– Ну, конечно. И скотину эту я поймаю, обещаю тебе.
– Спасибо. Дверь оставить открытой?
Он кивнул, глядя в монитор. Он больше ее не слушал.
В ситуации следовало разобраться, и немедленно, и он быстро соображал, как это сделать без лишнего шума.
Завтра же он вызовет к себе Кривошеева, все расскажет, и вместе они пересмотрят все записи камер слежения. Впрочем, от камер, наверное, мало толку, и так ясно, что сообщение оставил кто-то из своих, а на кассетах, понятное дело, не видно, что они там пишут! Если бы Алина не стерла сообщение, был бы хоть код, номер, под которым неизвестный вошел в систему!