Господи, где их учат языкам, этих так называемых переводчиков!
Алина улыбнулась.
Ирина Михайловна говорила по-английски и по-французски, и вдвоем с отцом они объездили весь мир.
Отец был инженер и строил электростанции в Иране, в Индии, в Китае и даже на Мадагаскаре, кажется. Везде она находила себе занятие, без дела никогда не сидела, к семидесяти годам сохранила чувство юмора, некоторую резкость в оценках и известное фрондерство.
Отец ее обожал, и Алина всегда грустила, когда они справляли очередные “тридцать пять лет со дня свадьбы”.
У них получилось, а у нее нет. Так обидно. Почему у нее не получилось? Она так старалась.
Она была очень хорошей женой – гладила рубашки, принимала гостей, жарила котлеты. И еще шила во времена беспросветной бедности, когда купить юбку было не на что. И еще вязала – красиво получалось! Мама ее научила и шить, и вязать, потому что считала, что “девочка должна все это уметь”! И постоянно приводила в пример дочек английской королевы, которые шили солдатам рукавицы.
Алина очень хорошо помнила, как заработала первые деньги – тысячу семьсот рублей, сумасшедшая сумма!
Она даже не знала, как донесет их домой, ей было страшно, что по дороге у нее их украдут. Она донесла, и ничего не украли, и у них был праздник с шампанским и копченой колбасой. Алина Храброва очень любила копченую колбасу, больше любых других деликатесов!
На свои бешеные деньги она купила отцу куртку в очень шикарном, только что открывшемся магазине на Новом Арбате, и дубленку мужу и маме, тоже что-то очень ценное.
Как она собой гордилась, как чувствовала себя хорошей дочерью и самой лучшей женой! Даже в зеркало на себя смотрела по-другому. Когда смотрела, думала что-то вроде – вот портрет настоящей женщины, умеющей зарабатывать и любящей свою семью больше всего на свете!
Когда все кончилось? Из-за чего?
Работы все прибавлялось, это точно.
Однажды в “Останкино” она шла по коридору – просто так, за сигаретами, что ли, или в буфет, и ее окликнул Сережа Соловьев, давний друг, большой начальник и начинающий продюсер.
Тогда такие профессии – продюсер – значились только в титрах американского кино.
– Алинка, давай сюда!
– Что?
– Давай, давай быстрей!
Он затащил ее в комнатенку, где стояли стул, стол и камера. Она даже не успела как следует объяснить ему, что идет за булкой или сигаретами, да он и не слушал.
За камерой стоял оператор.
– Эта? – обидно спросил он, посмотрев на нее. – Куда такую дылду? Она ни в один кадр не войдет!
– Твое дело снимать, – отозвался Соловьев.
– Сереж, что ты придумал?
Соловьев сунул ей какой-то текст, листочек упал, она нагнулась, чтобы поднять его.
– Ничего такого особенного. Читай отсюда и пару раз улыбнись.
Текст был про развитие овощеводства в условиях пустынь и полупустынь – откуда они его выкопали?!
Алина прочла и ослепительно улыбнулась под конец, думая о том, что Соловьев полоумный, а буфет сейчас закроют.
– Теперь давай отсюда!
“Оттуда” она тоже прочитала. Это была пользовательская инструкция к факсу на английском языке.
Алина дочитала до “in this case use button number 5” и опять ослепительно улыбнулась в финале.
– Все, – сказал Соловьев. – Свободна.
– Вот спасибо тебе, – поблагодарила Алина язвительно. – Я теперь без обеда останусь!
– Похудеешь, – пообещал Сергей. – Станешь еще краше. Хотя ты и так хороша!
Через неделю ей позвонили и сказали, что она прошла конкурс на место ведущего в новостях, что американская сторона, пересмотрев претендентов, выбрала именно ее, и нужно быстренько принести в международный отдел паспорт, чтобы также быстренько поехать поучиться в Нью-Йорк.
Сказать, что это был миллион по трамвайному билету, – значит не сказать ничего.
Потом она десятки раз повторяла эту историю в многочисленных интервью, с которыми к ней приставали журнальные девочки с истовым карьерным огнем в глазах, которым до смерти хотелось узнать – как?!
Как выходят в звезды такой величины?! Как простые редакторши становятся Алиной Храбровой?! Как делаются такие карьеры?!
Она рассказывала, и ей никто не верил, конечно.
Это было слишком просто и слишком обыкновенно, а потому не годилось, и она перестала рассказывать.
История про Роже Вадима и Катрин Денев была гораздо красивее и, главное, гораздо правдоподобнее, особенно в отечественном сознании, предписывающем каждой красивой женщине иметь надлежащего мужчину, который, собственно, и создает из нее звезду. Чтобы ей было чем развлекаться на досуге, пока он делает свои надлежащие деньги.
Никто не знает, какую цену надо заплатить. Никто не знает, чего это стоит.
Никто не видел и никогда не увидит, как она, приехав к двум часам ночи домой, плачет, сидя в куртке на краю ванной, потому что нет сил раздеться, а утром все начнется сначала. Плачет и гладит сонную Мусю, которая вопросительно трется о колени и мечтает, что ее сейчас будут кормить – раз уж приехала, давай ужинать, что ли!
Никто и никогда не узнает, как трудно удержаться на вершине – одной. “Ты доберешься, – сказал ей как-то Соловьев, тоже вышедший в телевизионные монстры. Они курили на лестнице в “Останкино”, сидя рядышком, как влюбленные на крылечке, а впереди еще была почти целая ночь работы. – Ты влезешь на эту свою вершину, и будет тебе там одиноко и холодно, а впереди только новая вершина”.
Она тогда решила, что он все выдумывает. Она подумала, что ей-то уж точно не будет ни холодно, ни одиноко, только бы влезть!
Она влезла и осталась там одна, и ледяной ветер – перемен, новых назначений, уволившихся и вновь пришедших начальников, постоянной, безжалостной, сумасшедшей конкуренции – пробирал ее до костей.
И только одна мысль настойчиво возилась в голове – она ведет хорошую, крепкую еженедельную программу на четвертом канале.
Теперь нужно долезть до “Новостей” на первом или на втором.
Она добралась и до “Новостей”, и до кремлевских концертов, и до новогодних “огоньков”, и “специальных выпусков” на Первое мая и Седьмое ноября.
Муж ушел, но не сразу. Последние пять лет он только и делал, что пытался “поставить ее на место”, “вернуть на землю”, “вправить мозги”. Он как будто задался целью извести ее, потому что под конец она очень уж его раздражала, он сильно старался, и у него получалось, потому что он знал о ней все. Где больно, где страшно, что любимо, а что презираемо. Он расставлял ей ловушки с искусством монаха времен святой инквизиции, выслеживающего ведьму. Он не уставал повторять ей, что она – слишком высокая, слишком здоровая – “кровь с молоком, клубника со сливками, пошлость какая!” – слишком “грудастая”, чтобы быть настоящей звездой!
Почему-то он искренне считал, что “настоящими звездами” могут быть лишь субтильные, непременно бледные и всегда находящиеся на грани обморока трепетные лани.
Потом пошли слухи о ее связи с Башировым.
Алина развелась.
Мужа нет.
Дети не родились.
Очередная вершина взята – “Новости” на втором канале, вечерний выпуск, прайм-тайм, и впереди только следующая вершина. Собственная аналитическая программа, первый канал или что-то в этом роде.
С некоторых пор оказалось, что и на этой вершине она едва держится.
“Ты сука. Ты ничтожество. Ты никто, и я от тебя избавлюсь.
Тебя никто сюда не звал. Убирайся обратно. Здесь не любят прохиндеек и проституток. Здесь никто не станет с тобой шутить. Убирайся, или ни один твой любовник не сможет опознать твой разукрашенный труп”.
Вдруг что-то подкатило к глазам и горлу, очень острое, болезненное, большое, и стало невозможно дышать, и в глаза будто воткнулась раскаленная проволока, и пришлось схватиться за раковину.
Не смей об этом думать.
Перестань.
Сейчас же.
Ничего не помогало, и она открыла воду, нагнулась и сунула лицо под холодную струю. Висок заломило, и это оказалось спасением.
В этой тупой боли была обыденность, и исчезла раскаленная проволока, и Алина как-то сразу осознала себя в собственной квартире, в своей ванной – в безопасности.
По крайней мере, пока.
– Алина?.. Ты что там? Давай к нам, мы с Мусенькой ужинать хотим.
Алина Храброва завернула кран, осторожно промокнула лицо – тереть нельзя, мать моментально заметит, что красное, и гримерша завтра заметит что-нибудь, и не отвертеться будет от вопросов, отвечать на которые она не могла.
– А папа на сколько уехал?
– На три дня, но ты не волнуйся, я не стану утомлять тебя своим видом слишком долго.
– Мама!
– Что Алексей?
Алина поковыряла картошку и налила себе воды в стакан. Есть почему-то расхотелось.
– Да ничего. Все то же. Новостей никаких нет, и… знаешь, мне иногда кажется, что лучше бы их сразу убили, чем такая… неизвестность. И этого парня я знаю, Вадима Грохотова, который пропал. Ужасно.
– Ужасно, – согласилась мать. – А ты не думаешь, что вы совершенно напрасно бросили его одного? Что вы должны… проявить какое-то участие. Помочь. А?
– Мам, ему никак нельзя помочь! Ну что мы можем?! Полы у него помыть, как ты собиралась? Или яд кураре в аптеке купить, чтобы он не мучился?!
– Ты говоришь глупости.
– Возможно, – согласилась Алина. – И даже скорее всего. Но я правда не знаю, как ему помочь.
Я даже не знаю, как мне помочь себе самой, вслед подумала она, но вслух это говорить было нельзя.
Зазвонил телефон. Муся недовольно дернула ушами и мягко спрыгнула со стула на пол. Задрала морду и посмотрела вопросительно. После ужина следовало идти на диван, валяться и смотреть телевизор. У Муси были устойчивые привычки.
Алина нагнулась погладить ее и рассеянно сказала в трубку:
– Да?
– Алина?
Голос мужской, совсем незнакомый.
Муся брякнулась на бок, разбросала лапы и подставила живот – чешите теперь, раз уж никто на диван не идет.
Алина дотянулась и стала чесать.
– Да, это я.