Алина Храброва оказалась первой женщиной в его жизни, с которой он спал, и разговаривал и к которой хотел вернуться. А с теми он почти не разговаривал.
Как-то не о чем было и незачем. Все они предназначались только для определенных действий, а некоторые и с действиями справлялись как-то… не очень.
Конечно, он разговаривал еще, к примеру, с Ольгой, но зато с ней он никогда не спал! Беляев вспомнил измученное лицо Ольги. Он видел ее только однажды, когда встречал их с Бахрушиным из Афганистана. Ольга взяла отпуск за свой счет и, как понял Ники, решила поменять работу! Бахрушин теперь после эфира не засиживался, мчался домой. Он делал все, чтобы его жена пережила весь этот ужас, не сломалась…
– Я не хочу, чтобы ты уезжал.
– Я вернусь.
– Надеюсь. Но там… война.
– Да не будет ничего! Я сто раз уже…
– Ники, – попросила она, – замолчи. Я не хочу ничего слушать. Ты должен ехать и уезжай, но мне… трудно это пережить. Я никогда не провожала на войну… близкого человека.
– У меня такая работа, – неизвестно зачем пробормотал он.
– Пошел ты к черту со своей работой, – устало сказала она. – Я же не прошу тебя ее бросить! Я просто… боюсь за тебя.
– Не бойся.
– Господи, – вдруг сказала она в потолок и улыбнулась. – Я влюбилась в идиота. Ну почему?! Я столько лет ни в кого не влюблялась, а теперь влюбилась, и в идиота!
Он молчал и рассматривал ее. Она была сказочно хороша, и ее знали миллионы, и она принадлежала – и не принадлежала! – ему, ибо он ценил личную свободу больше всего на свете, и еще он боялся оков, цепей, рабства – как будто книгу про революцию все время цитировал.
…Или это был не он, который боялся и цитировал?!.
– Я вернусь, – повторил Ники. – Первым же весенним днем я вернусь к тебе, и мы будем вместе строить запруду.
Она изумленно посмотрела на него, стремительно села и обняла его голову. Он потерся заросшей щекой об атласную, а может, шелковую, а может, бархатную кожу. Текстильные сравнения никогда ему не давались.
– Ты читал, да?
– Что?
– Ну, “Муми-тролля”, откуда про запруду?
– А-а… – Он еще потерся, чувствуя ее тепло, и у него заломило виски. – Да, читал. Конечно.
– Конечно! – повторила она с какой-то странной тоской, взяла его за щеки и заставила откинуть голову.
Так много нужно сказать, и понятно было, что сказать ничего не удастся, и времени все меньше, и то, что только еще должно случиться с ними, все ближе и ближе, и она никогда не привыкнет к этому, даже после всего, что они пережили вместе!
Я должна тебя отпустить, и отпущу, потому что ты должен быть спокоен и уверен, и за спиной у тебя первый раз в жизни все будет легко и надежно устроено, но, господи, если бы ты только знал, как это трудно!
Я боюсь за тебя и, кажется, люблю тебя – именно так, как надо, как пишут в книжках и показывают в кино.
Откуда ты взялся на мою голову?! И почему именно сейчас?! И почему так получилось, что у тебя странная трудная работа, очень похожая на мою собственную?!
И почему так получилось, что ты читал про Муми-тролля – ведь про него, кажется, не читал никто, кроме меня?!
– Я прошу тебя, – сказала она прямо в его глаза, – пожалуйста. Очень прошу.
– Что?..
– Будь осторожен. Не лезь просто так на рожон.
– Я никогда просто так не лезу на рожон.
– Лезешь. Я же знаю. Вы все уверены, что если у вас камера, значит, вам ничего не страшно! Но она еще… никого не спасла.
– Со мной ничего не будет.
– Пообещай мне, – вдруг велела она.
– Что пообещать?
Он никогда никому и ничего не обещал.
– Пообещай мне, что с тобой все будет в порядке.
И он сказал:
– Со мной все будет в порядке. Ты слетаешь на свою “восьмерку”, вернешься, и я… тоже вернусь.
“Восьмеркой” называлась предстоящая встреча лидеров мировых держав в Париже.
– И позвони мне, если сможешь.
– Я буду звонить тебе каждый день.
– Ники!
– Правда. Или три раза в день. Или каждые полчаса. Ты с ума сойдешь от моих звонков.
– Не сойду. Ты, главное, звони.
– А ты смотри, не подцепи там никого… в Париже.
– Кого?
– Тони Блэра. Джека Строба. Кто у них там еще более или менее?..
– Ники!
– И не швыряй нигде кошелек. Украдут, будешь торчать в Париже без денег до моего возвращения.
– Ники.
– И не сядь на очки. И под ноги смотри. И дорогу переходи только на зеленый. И обратный билет положи в сейф в отеле.
– Ники.
– И не забудь зарядник для телефона. – Ему вдруг сильно стиснуло горло, но он справился с собой. – И не гуляй одна по вечерам. И таблетки от аллергии сразу сунь в чемодан. Я люблю тебя.
– И я люблю тебя.
Он перевел дух.
– В самом деле?
– Ну да. Конечно.
Говорить больше было невозможно и не о чем, и они стали целоваться, и целовались долго и отчаянно, и тискали друг друга, и хватали, и катались по кровати, и свалили на пол одеяло и еще что-то, сильно загрохотавшее по полу, и краем сознания Ники удивился, что это такое может быть.
Времени совсем не оставалось, и он все помнил, что у него мало времени, а потом забыл. Он обо всем забывал в постели с ней – а раньше такого не было, и это тоже как-то отличало теперешнее от всего другого.
Он все зачем-то выискивал отличия, и их было так много, что казалось, все это происходит не с ним.
И как тогда, в первый раз, глядя в запрокинутое к нему очень красивое, не правдоподобно красивое лицо, он вдруг весь сжался.
Она знаменитость и признанная красавица. Секс-символ этой страны. Недостижимая мечта любого мужчины. Кроме того, она еще “большой телевизионный босс”, умница, спортсменка, комсомолка и все на свете.
А он?! Он кто?! “Пегий пес, бегущий краем моря” – и больше ничего. Совсем ничего? Нет, он всегда знал себе цену или убедил себя, что знает, но что он может значить в ее жизни?! И как долго сможет значить?!
Невозможно было думать об этом в постели с ней, но он все-таки думал, потому что у него вдруг тяжко закружилась голова, и он так и не понял – от нее или от мыслей.
В эту самую секунду, здесь и сейчас, она была с ним, и на несколько мгновений ему показалось, что этого достаточно.
Должно быть достаточно!
Все было нормально, пока они не стали прощаться.
С Этой минуты все пошло наперекосяк.
В просторном “холле”, так поразившем его воображение в первый приход, они стали друг против друга – Алина в холщовых домашних брючках и короткой черной майке и Ники в куртке и джинсах, с перчатками, зажатыми в кулаке. Перчаток он не любил.
Пауза затягивалась. Пауз Ники тоже не любил.
– Ну… я пошел?
– Давай. Будь осторожен за рулем.
Он кивнул, усмехнувшись. Ничего на этот раз не зависело от его осторожности за рулем!
Он потянул с пола рюкзак и неловко пристроил его на плечо. Теперь они занимали ровно половину “холла” – громоздкий Ники и его громоздкий рюкзак, – и он моментально и остро почувствовал свою неуместность в этом аристократическом холле с сухими цветами в высокой вазе, с парой бронзовых негритосов, слившихся в объятиях, с японской циновкой, высоким зеркалом и непонятной картиной, которая Ники не нравилась.
Уютное гнездышко, убежище звезды – черт побери все на свете!.. Он-то как сюда попал?!
Он еще потоптался, покосился на нее. Она улыбалась глянцевой телевизионной улыбкой, как будто в камеру, и эта улыбка сильно его задела.
– Пока.
– Пока.
Она поцеловала его в щеку глянцевым телевизионным поцелуем – лучше бы не целовала! – и одним движением открыла оба замка.
Ники протиснулся мимо, выбрался на площадку и глупо помахал рукой, в которой были зажаты перчатки.
Она кивнула и закрыла дверь.
Попрощались.
На лифте он не поехал. Он бы умер от клаустрофобии, хотя ничем таким никогда не страдал.
Он сбежал восемь этажей вниз, сильно грохоча ботинками по ступеням, и бабулька-вахтерша высунулась на грохот из своей каморки – очки сдвинуты на кончик носа, а в руке газета.
Интересно, что она читает в семь часов утра?!
– До свидания, – пробормотал Ники, посмотрел на газету и усмехнулся.
Называлась она “Эротика и жизнь” – дает бабулька-вахтерша!
…”Лендровер” встретил его привычным холодным и острым запахом. Пахло кожей, сложной автомобильной парфюмерией, которую он любил, и Алиниными духами.
Он повернул ключ и посидел, прислушиваясь к ровному урчанию двигателя.
Духи.
Он хмуро оглядел салон и увидел. Ее вчерашний шарфик, который она сорвала с шеи, когда они начали безудержно целоваться, потому что вдруг оказалось, что нет никакой возможности дотерпеть до дома, был засунут в карман на двери. Перегнувшись, Ники потянул за тонкую ткань и вытащил его весь.
Черт возьми. Ужас.
Шарфик перетекал у него по ладони, а он сидел и смотрел, как перетекает.
Он не пойдет назад – ни за что. Они уже попрощались – кончено. Он “держит себя в руках и отдает себе отчет” – как всегда.
Вот вернется из Багдада, и они… они…
Что?..
Поженятся? Будут жить долго и счастливо? Состарятся вместе? Родят красивых и здоровых детей и умрут в один день??
Он сжал кулак с шарфиком – показалось, что в там ничего нет, – потом решительно сунул его в карман, дернул рычаг и нажал на газ. “Лендровер” прыгнул, приземлился, слегка дрогнул тяжелым и сильным телом, похожим на его собственное, – Ники всегда считал, что они похожи, он и его машина.
У него еще были дела. Он должен поставить на стоянку машину, съездить на Би-би-си и успеть на самолет.
С Алиной Храбровой он уже попрощался.
Пошел сюжет, студия на две минуты и сорок семь секунд вылетела из эфира, и Храброва сказала громко:
– Ребята, у меня в “ухе” звук плавает. Что там у вас, Костя?
Операторы зашевелились за камерами, все сразу, как большие рыбы в стоячей воде, и опять замерли.