[13].
Позже в автобиографии (1926) Луначарский, отмечая большую роль П.Б. Аксельрода в деле усвоения им марксизма, который, по признанию Луначарского, был у него к тому времени засорен стремлением примирить учение Маркса с учением Спенсера, писал: «Но, в то же время, не менее сильное влияние, чем Аксельрод, оказывало на меня учение Авенариуса, казавшееся мне естественным гносеологическим дополнением к марксизму. К тому же времени относится мое знакомство с Плехановым. Под его влиянием я занялся изучением великих немецких идеалистов и Фейербаха, но, несмотря на его строгую критику, остался и учеником Авенариуса. Некоторая слабость его критики объяснялась тем, что сам он с философией Авенариуса был знаком весьма поверхностно»[14].
Сама возможность увлечения Луначарского философией чистого опыта объясняется, помимо всего прочего, тем, что объективно с критикой воззрений Маха и Авенариуса со стороны материалистов, как выражался В.Д. Бонч-Бруевич, «несомненно было сильно опоздано»[15]. В.Д. Бонч-Бруевич свидетельствовал об определенном равнодушии тогдашних социал-демократических теоретиков к распространению махистских идей. В эмигрантских кружках в начале 90-х годов, на рефератах в Цюрихе, Берне, Женеве не раз ставились вопросы о философии Авенариуса. Но ни Плеханов, ни Л.И. Аксельрод (Ортодокс), ни Роза Люксембург (она жила тогда в Цюрихе), ни Я. Тышка (Грозовский) на такие вопросы обыкновенно не отвечали. За десять лет – с 1896 (в этом году Авенариус умер) до 1905 – социал-демократами не было прочитано ни одной лекции об Авенариусе, а многие его слушатели и ученики, главным образом из числа русских студентов, «делали свое дело, энергично транспортируя в Россию идеи новой философии»[16].
Обучаясь в Цюрихском университете, Луначарский пришел к выводу, что ему удалось привести в полное согласие «наиболее последовательный и чистый вид позитивизма с философскими предпосылками Маркса». Эмпириокритицизм Луначарский воспринял в качестве «самой лучшей лестницы» в философии к «твердыням, воздвигнутым Марксом»[17].
Философией Луначарский продолжал заниматься и по возвращении в Россию – в московской Таганской тюрьме, в Киеве (1899), где прочитал несколько рефератов на философские темы, во время ссылки в Калугу (1901) и особенно во время вологодской ссылки, когда основным объектом его критики стало религиозное поветрие среди бывших «легальных марксистов», выступивших со сборником «Проблемы идеализма»[18]. В Вологде в это время среди довольно многочисленной группы ссыльных (А.А. Богданов, Б.В. Савинков, А.М. Ремизов, П.Е. Щеголев, С.А. Суворов и другие) находился и склонявшийся тогда к идеализму религиозного толка Н.А. Бердяев. Стремясь противостоять его сильному влиянию, Луначарский, по его собственному свидетельству, «выступал в качестве главного застрельщика борьбы против идеализма»[19]. В публикациях, относящихся к этому времени, он проявил себя как решительный пропагандист идей эмпириокритицизма, которым он все более придавал богостроительскую окраску.
Так, в статье «Основные идеи эмпириокритицизма», анализируя воззрения Маха и Авенариуса, он писал, что «первоучителями» эмпириокритицизма одновременно явились «два гениальных мыслителя, обладавших одним общим даром и до чрезвычайности разнородных во всем остальном.
Общим даром Рихарда Авенариуса и Эрнста Маха является гениальная простота непосредственного воззрения на вещи. Они сумели отрешиться от всех философских и мнимонаучных предпосылок, отбросить путы схоластических сетей, сотканных поколениями заблуждавшихся великих умов, подойти к мировым загадкам с юношеской свежестью, несокрушимой смелостью и детской непосредственностью… Заслуги Маха перед научной методологией и философией огромны, но для полного ознакомления с эмпириокритицизмом знакомства с одним Махом недостаточно.
Совсем другое дело Авенариус. Это несколько тяжеловатый систематик, полный несколько педантичной основательности и чисто немецкой аккуратности. Гениальная простота его воззрения прячется у него к некоторой невыгоде для дела за тяжелым вооружением своеобразной терминологии и тяжеловесным изложением, напоминающим геометризм Спинозы»[20].
В 1904 году в статье «Метаморфоза одного мыслителя» Луначарский утверждал, что «немецкая философия в лице Авенариуса, а затем Вундта, пришла к формулировке задач синтетической научной философии, очень похожей на спенсеровскую»[21], причем особая заслуга Авенариуса состоит в том, что он пошел навстречу наиболее философским умам среди физиков и физиологов, самостоятельно нашедших тот же путь (например, Мах, Оствальд).
И далее – в духе богостроительства: «…пишущий эти строки, отнюдь не возлагая, конечно, ответственности за свои личные мнения на ту социально-философскую школу, к адептам которой он с гордостью себя причисляет, должен заявить, что ничего не имел бы против выражения „позитивная религия“, всеми силами протестуя против „позитивной метафизики“, этого „деревянного железа“.
Мы лично склонны понимать под религиозным чувством чувство связи между личностью и разными великими средами: национальностью, партией, человечеством, космосом, чувство принадлежности к некоторой высшей индивидуальности; а под религиозной философией – исследование происхождения и эволюции сверхиндивидуальных чувствований и их эстетическую и социально-биологическую (что в сущности одно и то же) оценку»[22].
Отсутствие на русском языке главного (по словам Луначарского, гениального) произведения Авенариуса – «Критика чистого опыта» он считал «громадным, незаменимым пробелом в русской философской литературе»[23].
3. Как Ленин отнесся к первым работам Богданова
Процесс приобщения к идеям эмпириокритицизма другого крупного махиста из среды социал-демократов – А.А. Малиновского (Богданова) был несколько более сложным. В.И. Ленин отмечал: «За девять лет, с 1899 по 1908 год, Богданов прошел четыре стадии своего философского блуждания. Он был сначала „естественноисторическим“ (т.е. наполовину бессознательным и стихийно-верным духу естествознания) материалистом. „Основные элементы исторического взгляда на природу“ носят на себе явные следы этой стадии. Вторая ступень – модная в конце 90-х годов прошлого века „энергетика“ Оствальда, т.е. путаный агностицизм, спотыкающийся кое-где в идеализм. От Оствальда (на обложке „Лекций по натурфилософии“ Оствальда стоит: „посвящается Э. Маху“) Богданов перешел к Маху, т.е. перенял основные посылки субъективного идеализма, непоследовательного и сбивчивого, как вся философия Маха. Четвертая стадия: попытки убрать некоторые противоречия махизма, создать подобие объективного идеализма» (18, 243).
Уже первые работы Богданова вызвали у Ленина определенный интерес.
Сам Ленин интересовался философией с первых шагов своей революционной деятельности. Изучение им основных философских трудов Маркса и Энгельса, их учеников и последователей (прежде всего Плеханова), классиков домарксистской философии было неразрывно связано с пропагандой и защитой философских идей марксизма в борьбе против либеральных народников, «экономистов», «легальных марксистов», меньшевиков, с критикой философского ревизионизма в рядах российского и международного рабочего движения. В письме Горькому от 25 февраля 1908 года Ленин писал: «…следил я всегда за нашими партийными прениями по философии внимательно, – начиная с борьбы Плеханов против Михайловского и Ko в конце 80-х и до 1895 года, затем борьба его же с кантианцами 1898 и след, годы (тут уже я не только следил, но частью и участвовал, как член редакции „Зари“ с 1900 года), наконец, борьба его же с эмпириокритиками и Ko» (47, 141). И далее: «За сочинениями Богданова по философии я следил с его энергетической книги об „Историческом взгляде на природу“[24], каковую книгу штудировал в бытность мою в Сибири» (47, 141).
О философских занятиях Ленина в Сибири мы знаем как из его писем, так и из воспоминаний о нем – в частности Крупской и Ленгника. Н.К. Крупская свидетельствовала, что «философия для Владимира Ильича была тоже орудием борьбы, и еще в Сибири он чрезвычайно много занимался вопросами философии… Он придавал занятиям по философии чрезвычайно большое значение. Ему приходилось спорить с т. Ленгником по некоторым философским вопросам, и он тогда подчеркивал, что философия нужна для того, чтобы найти правильный подход к оценке всех явлений»[25].
Ф.В. Ленгник в статье «Письма В.И. Ленина по вопросам философии, писанные мне в 1898 – 1899 годах», вспоминал: «В сибирской ссылке я стал интересоваться вопросами философии и, между прочим, также философией Юма и Канта… Владимир Ильич, вероятно от товарищей, узнал об этих моих увлечениях, и у нас с ним завязалась чрезвычайно оживленная переписка по философским вопросам. Я старался его обратить в свою веру, излагая ему поэтическую красоту кантовской „Критики практического разума“, а иногда ударялся в крайний скептицизм, опираясь на Юма и его блестящего ученика Шопенгауэра, который тоже привлек мое скучающее в ссылке внимание. В своих ответных письмах Владимир Ильич, насколько я помню, очень деликатно, но и вполне определенно выступил решительным противником и юмовского скептицизма и кантовского идеализма, противопоставляя им жизнерадостную философию Маркса и Энгельса… Через несколько уже писем Владимира Ильича я был поколеблен до самого основания. Я бросил своих идеалистических философов и устремился к изучению философии марксизма, для которой мои увлечения были уже далеким-далеким прошлым. „Анти-Дюринг“ стал моей настольной книгой…»