Так, мечтая о приятном времяпрепровождении и необременительной работе, я постояла несколько минут у двери парадного, сверяясь с адресом на бумажке. Посмотрела на уютный внутренний дворик, в котором среди пыльной зелени кустов боярышника качался на качелях угрюмый подросток. И, решительно набрав на домофоне номер квартиры, стала ждать допроса с пристрастием, кто я, откуда и зачем пожаловала. Но напрасно я готовилась к обстоятельной беседе. Никто не поинтересовался целью моего визита в квартиру Кашкиных. Домофон звонко крякнул и без единого вопроса щелкнул замком, приглашая войти. Собравшись с духом, я потянула дверь на себя и шагнула в подъезд.
Сейчас я себя спрашиваю — какая нелегкая занесла меня в этот фешенебельный дом на берегу реки Яузы? Ведь была же у меня вполне приличная работа! Чего мне, Маргарите Цуцик, студентке третьего курса института культуры, не сиделось в уютных ночных барах, изображая в соответствии с пожеланием заказчика то райскую птичку, то лошадь командарма Буденного? Ведь, как я уже говорила, в душе я совсем не авантюристка, жутко не люблю приключения, и до недавнего времени моим жизненным кредо был красноречивый призыв: «Люди, оставьте меня в покое!»
Но я все-таки потянула дверь на себя, шагнула в подъезд, поднялась на четвертый этаж, уперлась пальцем в кнопку звонка и с минуту трезвонила в квартиру, где ждалиняню. Дверь мне открыла вовсе не молодая мамаша. И даже не хорошенькая первоклашка. На пороге стоял замурзанный пацанчик лет десяти с большущей головой на тонкой шейке, носом пельмешкой и мохнатыми ресницами. Его щуплая грудь, как портупеей, была крест-накрест перетянута двумя длинными ремнями плотно набитых спортивных сумок. Штаны висели на худом заду мешочком, а на поясе, подвязанная бечевкой, болталась жестянка от чая, разукрашенная яркими драконами на фоне восточного орнамента. Парень глянул на меня сквозь свои потрясающие ресницы, переложил пачку чипсов из одной руки в другую и кивком пригласил войти.
— Я к Кашкиным, — на всякий случай сообщила я, с недоумением оглядываясь по сторонам.
— Няня? Из агентства? — деловито уточнил этот типчик, вытирая руки о штаны.
— Няня… Меня Рита зовут, — пробормотала я.
И, спохватившись, тут же представилась по всей форме:
— Маргарита Цуцик.
— Проходи, — коротко выдохнул он.
И, даже не оглянувшись, неторопливо двинулся в сторону неприбранной кухни, на ходу похрустывая чипсами. При каждом шаге мальчика в жестяной банке что-то гремело и перекатывалось. Рубаха, застегнутая на две уцелевшие пуговицы, перекосилась под тяжеленными торбами на его худеньких плечах. Следуя за парнем, я на ходу отмечала гору сваленной в прихожей разнокалиберной обуви, залепленный пластилиновыми лепешками кафельный пол коридора, разрисованные фломастером стены и понимала, что одному ребенку так загадить дом не под силу. Мальчишка прошел на кухню, уселся на табурет, жестом предложил мне занять место напротив и в процессе беседы подтвердил мои опасения.
— Что было в школе по алгебре? — окидывая меня цепким взглядом, придирчиво спросил он.
Я могла бы соврать не в меру любопытному паршивцу, который сует нос не в свое дело, что с утра до ночи только и делала в школе, что решала тригонометрические уравнения, но врать я от природы не умею. Поэтому я жалобно посмотрела на своего мучителя и тихо попросила:
— Позови маму.
Но мальчишка как будто меня не слышал. Он сурово сдвинул брови к переносице и продолжил допрос:
— Как обстоят дела с логарифмами?
— Плохо обстоят, — честно призналась я, прикидывая, в каком же классе мы проходили логарифмирование. По-моему, это было классе в восьмом, если не в девятом. Но этот шкет не тянул и на семиклассника. Максимум четвероклассник. Тогда возникает вопрос — зачем ему логарифмы?
Пока я размышляла над этой загадкой, собеседник пытливо прищурился и срезал меня следующим вопросом:
— А козу из пластилина слепить сможете?
— Можно попробовать, но я не уверена, — скучным голосом ответила я, разглядывая педикюр на левой ноге.
От бессмысленности беседы я готова была провалиться сквозь землю, хотя и понимала, что пытает он меня не просто так.
— Хотя бы Мамин-Сибиряк у вас есть?
— В каком смысле? — встрепенулась я.
— В смысле сборника «Аленкины сказки» или «Лес не школа, а всему учит», — терпеливо пояснил пацан. — Или, может, на память изложение по «Серой шейке» написать сможете? Про козу и алгебру я так, на всякий случай спросил. Пусть Лизка и Светик сами за себя отдуваются. Главное, чтобы вы за меня уроки делали — ведь это я вас нанимаю на работу.
— Минуточку, кто такие Светик и Лизка? Мне сказали, что будет одна девочка — первоклашка.
— Именно, — важно кивнув головой, согласился со мной собеседник. — Первоклашка у нас одна — Светик. А мы с Лизкой взрослые. Лиза в восьмом классе учится, а я в третий перешел.
— А родители ваши где? — ошарашенно спросила я, уяснив из всего вышесказанного, что у парня имеются две сестры, но ни слова не услышав о папе с мамой.
Не удостоив меня ответом, парень кинул задумчивый взгляд на дуршлаг в сушильном шкафу, что-то прикинул в уме и бойко произнес:
— От вас требуется изложение страницы на две, можно в черновом варианте, все равно своим почерком придется переписывать.
Я затравленно оглянулась на дверь и снова спросила:
— Из взрослых кто-нибудь дома есть?
В этот момент я в первый, но далеко не в последний раз пожалела о своем визите в жилой комплекс «Яуза». Мне бы подняться со стула, откланяться и уйти, сославшись на неотложные дела. И жила бы я себе спокойненько, так никогда и не узнав, что этот самый мальчишка с чистыми глазами ребенка и въедливым умом патологоанатома бесследно исчезнет и никто, даже родная мать, не озаботится его поисками. А все обрушится на меня, няню Риту Цуцик, двадцатипятилетнюю дурочку, которая просто ненавидит приключения.
Но я продолжала сидеть на стуле и жалобно смотреть на своего нанимателя. И, словно отвечая на мой вопрос, в прихожей звякнули ключи, и в глубине квартиры раздался грозный бабий крик:
— Здрассьти, кого не видела! Ромка, ты книжки сложил, как мы вчера договаривались?
Мальчишка деловито закусил губу и полез в одну из своих торб. Порылся в ней и выудил потрепанную желтую брошюру, на обложке которой синело название: «Конвенция ООН о правах ребенка». Раскрыв законодательный акт на заложенной ручкой странице, Ромка принял независимую позу и с вызовом уставился на кухонную дверь.
Ждал он не долго. Створка двери поползла в сторону, и в образовавшуюся щель просунулась гладко зачесанная старушечья голова с седеньким пучком на затылке. Заглянуть к нам старушка заглянула, но сказать ничего не успела. Не дав ей и рта раскрыть, мальчишка зачастил:
— Баб Зина, слушайте и запоминайте! Статья тридцать вторая конвенции о правах ребенка гласит, что все дети имеют право на защиту от выполнения работы, которая может представлять опасность для их здоровья!
— Это какую же опасность представляет для тебя разборка книг? — оторопела баба Зина.
— Вы что, сами не понимаете? — презрительно оттопырил губу Ромка. — Завалит меня ими, неужели не ясно? Вон, на полках сколько книг набросано, целые горы, а мне всегда везет, как утопленнику.
— Ну-у, зануда, затянул шарманку, — пробормотала старушка. — А чего ты не в школе?
— Экскурсия у нас была. В Пушкинский музей. Пораньше отпустили.
Баба Зина с сомнением покачала головой и только тут заметила, что мальчишка на кухне не один. При виде меня добрые морщинки на лице старой женщины расползлись в стороны, губы растянулись в улыбке, и баб Зина приветливо спросила:
— Нянька, что ль?
— Нянечка, — закивала головой я. — Для Светы.
— Не для Светы — для всех троих, — тут же поправила меня пожилая женщина.
Вот уж дудки! Мне в агентстве говорили только про девочку младшего школьного возраста. А про других детей не ставили в известность! Так что нечего навешивать на меня еще двух охламонов.
— Я пришла смотреть за Светой, — твердо повторила я.
— Как же, за Светой, размечталась! — ехидно заметила баба Зина, открывая дверь пошире и закатываясь на кухню целиком.
Круглая фигура ее напоминала мяч, поэтому старушка не ходила, а катилась, как волшебный клубок по лесной дорожке.
— Еще неизвестно, кому нянька нужнее, — обстоятельно рассуждала она, споласкивая руки в кухонной раковине. — Светику, Роману или Лизавете. У них тут настоящий сумасшедший дом. Трое детей без присмотра. Чудят — кто во что горазд. А я тоже разорваться не могу, я только за уборку отвечаю, а нянчится мне с ними недосуг. Свои внуки дома дожидаются. А с этой командой так вымотаешься, что еле до дома доползаешь. Все няньки от них сбежали. Никаких, говорят, денег не надо. Здоровье дороже.
Слушая бабу Зину, я поймала себя на мысли, что все про этих детей поняла. Должно быть, Кашкины сироты, и их опекает троюродная иногородняя тетка, которая не имеет физической возможности часто навещать племянников. Вот она и наняла сердобольную бабу Зину за символическую плату, чтоб та готовила и убирала.
— А государство что же, сирот без поддержки оставило? — недоверчиво спросила я.
Баба Зина выкатила на меня круглые глаза и удивленно произнесла:
— Какие ж они сироты? Отец их, конечно, никудышний, но пока еще живой. С фольклорными концертами колесит по России. Да и мать имеется. Идем, покажу, где она обитает, а заодно и расскажу, как за ней ухаживать.
Следуя по коридору за переваливающейся утицей домработницей, я слушала ее пространные объяснения и рисовала в уме картины одна страшнее другой.
— Ты, девка, хотя бы раз в день не забывай ее кормить, — поучала меня баба Зина. — А лучше будет, если покормишь два раза. Все ж таки жалко, живой человек.
Прикованная к кровати женщина тут же всплыла перед моим мысленным взором, и мне в который раз за эти десять минут безумно захотелось убраться восвояси.
— А уколы ей надо делать? Или из больницы кто приходит? — стараясь скрыть тревогу в голосе, полюбопытствовала я.