«Не уж-то Скалистые горы?», — подумал я, а в слух сказал:
— Это уже не наша долина. Домой, — сказал я. — Пора домой. Переночуем и… — Герда! — Позвал я. — Ищи!
Я показал на отверстие пещеры.
Скала возвышалась совсем рядом и казалась мощной.
Горы здесь были старые, и я старался к ним близко не приближаться, но замёрзший ручей привёл меня в ущелье, стены которого почти смыкались. Ручей, вероятно, вытекал из пещеры, потому что наледь выступала оттуда.
Вряд ли медведь залёг там, но вдруг барс или какая другая большая кошка забрались попить водички, продолжающей вытекать из пещеры и стекать по наледи.
Герда спокойно вбежала в зев скалы и выбежала из него довольно быстро.
— Что? Пусто? — Спросил я. — Что там?
Герда виляла хвостом требуя плату за проделанную работу. Я покачал головой, но рукой в сумку нырнул и маленький кусок вяленой лосятины её просил. Проглотив вкусняшку на лету, Герда благодарно произнесла: «Ау!» и отбежала в сторону.
Эти «друзья человека» выполняли команды только если потом их поощрять. Если вдруг забудешь дать вкусненького, потом будет долго смотреть на тебя и думать, выполнять команду или нет? Как у меня так получилось их «выдрессировать»? Не знаю.
Пещера была не глубокой. Метрах в десяти от входа возвышалась ледяная гора, с которой и стекала вода. Для ночёвки место было так себе. На льду спать почему-то было хуже, чем на снегу. Да и снег можно убрать, если он не глубокий и развести на земле костёр, а потом сдвинуть его в сторону и уложить лапник и шкуры на место кострища.
Я уже хотел уходить и двинулся обратно, когда увидел на высоте человеческого роста слева от выхода отверстие, имевшее, на мой взгляд, рукотворные следы. Его края имели округлые и почти прямолинейные формы.
Пещеры мне попадались и раньше. Почти во всех присутствовали следы человеческой жизнедеятельности, например кострища и каменные орудия, поэтому я не удивился, а обрадовался — можно разжечь костёр и нормально переночевать, просушив одежду.
Свистнув собак, я полез наверх и обнаружил пещеру с ровным полом, выложенным мелкими камнями. Кое где виднелись поломанные и колотые кости животных — остатки давнего пиршества.
Я пристроил горящий факел из смолистой сосны в сложенном из камня очаге и уложил на него сухие дровишки добытые из моего объёмного рюкзака.
Скинув свою верхнюю шкуру на треногу, носимую мной постоянно с собой, я выскочил наружу в нательном белье и стал собирать дрова. Солнце садилось, и я залюбовался розово-снежной гладью чужой долины. Морозец пощипывал меня, влажная одежда парила и я метнулся в пещеру в радостном расположении духа.
Собаки тоже смогли забраться за мной, и мы славно расположились на ночлег. Набрав воду в рыбий пузырь я подвесил его на малой треноге над огнём и, пока вода закипала, разложил вещи для просушки. От костра исходило достаточно тепла, и я разделся полностью.
Залив кипятком муку из клубней, которые я считал бататом, я подождал её набухания и с удовольствием поел «кашки», закусывая свежесушёным мясом лосятины. В остаток кипятка я заранее бросил щепотку «чая» и выпил его с наслаждением.
В эту ночь во мне снова, как в первые дни моего пребывания в этом мире, проснулся Урф. Поначалу я воспринял это как сон.
Продолжая спать я встал, осмотрелся и подкинул в едва тлеющие угли дров. Кто-то из псов недовольно спросонок фыркнул. Только выйдя из пещеры, я понял, что я сплю, и я уже не я, а Урф.
— Ты чего? — Спросил я Урфа, но он мне не ответил. — Пошли спать. Завтра обратно. Вниз будет сложнее топать. На лыжах не получится.
Меня одолевало беспокойство. Почти пять лет разум Урфа не тревожил меня и мне казалось, что наши души «срослись».
Я попытался перехватить управление, но Урф меня проигнорировал и направился к перевалу. Над долиной висела полная луна. Урф некоторое время смотрел на неё, а потом глубоко вздохнул издал протяжный вой. У меня пробежал по коже мороз. По коже Урфа.
Урф волнообразно дрогнул мышцами тела, сбрасывая чужие ощущения, и заглянул в себя, вроде бы как только сейчас почувствовав меня. Он вступил в свой взрослый период. Урфу исполнилось семнадцать лет. Урф побежал вниз в долину.
— Млять! Урф, что с тобой?! — Вскричал я, пытаясь заставить себя остановиться.
Урф меня не слышал. Или не слушал? Он бежал по глубокому снегу без лыж, как вездеход на гусеницах. Думаю, снег за ним так же клубился. Я не мог его остановить и мысли его мной не читались, как раньше.
Я бежал по пологому распадку не чувствуя ни тела, ни холода, ни запаха, ни вкуса. Я не чувствовал ничего. Я сидел в теле Урфа, как в клетке, и в конце концов, я перестал видеть. Это было ужасно.
Чтобы хоть как-то унять пляшущие мысли, я стал считать секунды. Когда-то давно я учился музыке. Сначала в музыкальной школе по классу аккордеона и фоно, потом в музыкальном училище по классу ударных инструментов. Потом играл в военном оркестре, ансамбле. И уже на пенсии я порой подрабатывал, стуча в барабан или в литавры. Так что счёт в меня заложен крепко. Я бы даже сказал, вбит.
В большом произведении, исполняемом оркестром, удар в литавры не част, поэтому приходилось включать свой внутренний секундомер, чтобы прозвучать в нужное время. Я даже читал в промежутках книжку.
Умение вести мысленный подсчёт времени пригодилось и развилось в бытность моего пребывания в спец роте осназа, где я прослужил восемь лет, переезжая с одной войны на другую, где и нахватался свинца и осколков, кои и прервали мою жизнь в «моём времени».
Ведя счёт и размышляя, я подумал, что может быть всё это время я провалялся в коме? Очень уж была похожа на кому пустота и темнота, окружающая меня.
Воспоминания о той вечности, проведённой мной в коме, укреплению моего духа не способствовали. Я внутренне зарыдал и сбился со счёта. Моя душа металась и билась в стены, как птица, но ничего не происходило. Очень долго ничего не происходило.
Игра вместе с другими женщинами собирала первую зелень и корнеплоды батата, когда вдруг увидела знакомый силуэт.
— Флора!? — Вскрикнула она. — Ко мне!
Собака подбежала, и чуть вильнув хвостом, остановилась в нескольких метрах от девушки. Собаки так и не шли к людям. Игра вынула из сумки специально взятую с собой «вкусняшку» и попыталась приманить собаку к себе, но мясо и в этот раз пришлось бросить.
После того, как собаки вернулись без Урфа, Игра горевала долго. Да и сейчас после второй зимы без брата, сердце при виде собаки сжалось и в глазах выступили слёзы. Без Урфа всё было не так.
Урфа ещё ждали, но город постепенно привыкал к правлению Срока. Но эта зима далась тяжело. Появились те, кто не желал работать, но требовал себе еду. Срок не смог им воспрепятствовать. Наконец, когда сошёл снег и лёд на реке стал хрупким, а рыбалка из-за этого прекратилась, группа из восьми самцов отобрала бронзовое оружие у других, захватила хранилище с запасами еды и фактически узурпировала власть.
Игра задумавшись впилась зубами в корнеплод.
— Эй, женщина! Положи еду в корзину. Или будешь наказана, — вскрикнул смотрящий.
У Игры слёзы хлынули из глаз.
Глава девятая
Я выпал из небытия резко. Только что меня окружала темнота и тишина, и вдруг в голову ворвалось всё. Казалось, весь мир хлынул в меня и наполнил ощущениями. Я снова видел, слышал, обонял и чувствовал боль в теле. Такую сильную боль, что я закричал.
Кто-то вскрикнул, кто-то заговорил на непонятном для меня языке. Я открыл глаза, обернулся на крик и ничего не понял. Вокруг меня горел огонь. Я сидел, скрестив ноги и прислонившись к чему-то спиной, а вокруг меня мирно горели маленькие костерки. За костерками сквозь пламя угадывались какие-то люди. Было сильно жарко, если не сказать, горячо. Сильнее всего болела грудная клетка и голова. Я снова застонал и захотел лечь, но было негде.
Пошевелив головой и ощупав руками землю, я попытался опереться на левую руку и оттолкнувшись встать, но рука подломилась, и я едва не упал лицом в костёр. Однако тело моё и лицо упали на брошенную на костёр кожу.
Костры вокруг меня вдруг погасли, разом накрытые шкурами. Вокруг меня вдруг радостно загомонили. То, что радостно — я понял, а вот, что гомонили — нет. Что за хрень? Кто я? Где я? Мелькнул анекдот: «могу ли я — магнолия». Я рассмеялся и закашлялся, вдохнув дым.
Меня подхватили и куда-то понесли. Не далеко. Мелькнули звёзды. Я вдохнул чистый морозный воздух, снова закашлялся, и подумал: «Мне ещё пневмонии не хватало… А она будет».
Сильно болела грудь. Словно мне попало в «броник» из «стечкина». Отрабатывали мы такое, помнится. Но когда это было? В какой жизни? В моей голове переплелись мысли и воспоминания. Я не понимал, какие из них мои, какие — чужие, какие — просто придуманные, прочитанные или рассказанные кем-то.
Голова болела. Мое радостное настроение снова улетучилось. Было очень больно и я заорал:
— А-а-а! Господи! За что мне это?!
Мне смочили губы. Окружающие меня люди снова разом заговорили, что-то единообразное и напевное. Превозмогая боль, я попытался расслабиться. Через некоторое время боль съёжилась и отступила, а я заснул.
Меня разбудило солнце, ярко и жарко ласкающее моё лицо. Откинув покрывало из мягких шкур, я подставил себя его лучам и ощупал пальцами обеих рук проломленную Урфом грудину. Зажила и чесалась страшно.
Зима закончилась давно. За эти несколько месяцев я освоил язык индейцев на уровне понимания, но говорить ещё не умел.
Моя душа вселилась в тело вождя племени, погибшего от рук Урфа. Тот, в свою очередь, получив от взбесившегося гиганта смертельные удары по голове и груди, успел наколоть Урфа на длинное копьё. Они оба испустили дух одновременно.
Шаман племени, призывая богов во спасение вождя, случайно призвал мою душу в его тело. Случайно ли? Не знаю, но добили подручные шамана ещё живого Урфа именно в момент призыва к богам.