— Да, Я люблю тебя, дитя Мое. Очень люблю.
— А как я узнаю, что Ты любишь меня? Докажи мне это! Покажи! Любовь — это не только слова.
И Христос говорит:
— Ты прав. Любовь — это не слова. И потому Я не говорил много о любви, а явил любовь.
И при этих словах Господь поднимает Свои руки, говоря тебе:
— Посмотри!
И в это момент ты замечаешь две раны на Его руках — раны любви к тебе. Ты видишь Его прободенное ребро, Его пробитые гвоздями руки и ноги и Святую Главу в терновом венце. И Он говорит тебе:
— Видишь? Вот Моя любовь к тебе. Я возлюбил тебя и пошел на Голгофу, как на праздник, потому что до боли любил и тебя, и всех людей. И страдая, Я знал, что делаю все это из любви к тебе, и ни о чем жалел, восходя на Крест. А сейчас Я спрошу тебя: Симоне Ионин, любишь ли ты Меня? (Ин. 21, 15).
— Конечно, я люблю Тебя.
Да, любовь — это не слова, а дела. И это не теория, а опытное переживание. Что ты готов сделать из любви к Христу? Вот ключ ко всему. Если ты любишь Его, то что бы ты для Него сделал? Если ты действительно любишь Бога, то в твоей жизни обязательно будут происходить события, которые помогут тебе на деле доказать свою любовь к Нему.
Мне становится стыдно, когда я думаю о том, как много святые делали для Бога — чего стоила их вера, как они устремлялись ко Христу всем сердцем. Ведь они вообще не говорили об этом, не развивали никаких теорий, не участвовали в передачах на подобные темы, а являли любовь к Богу своими делами. Им отрубали головы, выкалывали глаза, их бичевали, сжигали в огне и негашеной извести, топили в реке — они испытывали страшные муки. Читая жития мучеников, невозможно удержаться и не воскликнуть: «Боже мой!»
Но если мы с тобой попадем в рай, то окажемся рядом с ними. И эти святые скажут нам: «Идите сюда, к нам, садитесь рядом с нами!» И нам станет так неловко от того, что мы можем пойти и сесть рядом, не сделав в жизни ничего особенного.
То есть ты, может быть, и сделал, а я — нет. И вот я буду смотреть на Иоанна Предтечу, который принес такую великую жертву во Имя Христа, и кем буду ощущать себя рядом с ним? Изнеженным, избалованным, ухоженным христианином, в чистенькой, аккуратно выглаженной рясе — этаким безупречным совершенством…
Чего мне стоила вся моя вера? И если ничего не стоила, то я хотя бы должен поблагодарить Бога за все это и сказать Ему: «Боже мой, я восхваляю Тебя. Мне не пришлось делать ничего великого для Тебя, потому что Ты всегда Сам заботился обо всем в моей жизни, но я прославляю и благодарю Тебя!» Хвала Богу и смирение компенсируют аскетические подвиги. А если у тебя нет смирения и ты не можешь прославлять Бога, то в таком случае тебе нужно сделать что-то для привлечения любви Божией, то есть самому создать себе такие аскетические условия, чтобы в твоей душе ожила Божия благодать.
(Пер. с болг. Е. Терентьевой)
Узлы небесного гобелена
Один святой говорит нечто замечательное об этой жизни.
Представь себе, что твоя жизнь — как гобелен. Ты когда-нибудь видел гобелен с изнанки? Моя мать ткала их, и сзади гобелен весь в узлах, нитках, изображение сзади некрасивое, непривлекательное и непонятное. Там все запутано, но спереди очень красиво, там видишь и пейзажи, и фигуры, всё, что человек ткет.
Итак, этот святой говорит, что Бог ткет для нашей жизни превосходный узор, превосходный гобелен. Он держит его перед Собой, а мы сейчас на земле и видим только изнанку, что там всё в хаосе, видим одни лишь узлы, нитки.
И ты говоришь:
— А что это, то, что Ты со мной делаешь?
И Бог говорит тебе:
— Я для тебя это делаю!
— Для меня? Ой! А что это, Господи? Я вижу узлы, разные нитки торчат, цвета без всякой связи между собой! Что Ты мне готовишь, Господи? Почему делаешь жизнь такой? Зачем Ты сделал это? Для чего я родился и живу так? Зачем мне надо было рождаться? (Хотя это другой вопрос, зачем мне надо было рождаться. В любом случае я родился.) Для чего Ты сделал все так в моей жизни и сейчас я испытываю боль?
А Бог улыбается, потому что видит гобелен с лицевой стороны, и говорит:
— Дитя Мое, что такого Я готовлю тебе?
А ты говоришь Богу:
— Ну что Ты улыбаешься?! Что? Играешь с моей болью? Я плачу, а Ты смеешься?
И Он говорит тебе:
— Я не смеюсь, Я улыбаюсь. Я не глумлюсь над тобой и не презираю тебя, но не могу разделить твоего духа разочарования и тоски, потому что знаю, что тебе готовлю. Я готовлю тебе нечто замечательное, но не могу тебе показать его сейчас там, где ты находишься, на земле. Оно с лицевой стороны жизни, оно на этом берегу.
Это другой берег, это невидимый переход, который ты совершишь в какой-то момент. Уйдешь из этой жизни, а потом — гоп! — и Бог повернется и скажет тебе:
— Посмотри! Оставь ты эти нитки и узлы и посмотри с хорошей стороны, которую Я тебе приготовил!
И ты увидишь нечто превосходное и скажешь:
— Ой, Господи! А что это такое?
— А это именно то, из-за чего ты негодовал. То, чем ты сейчас восхищаешься и что тебе так нравится, — это тот самый узел с задней стороны, который ты видел, когда был на земле. Это тот узел, когда душа твоя была стянута узлом от боли и тесноты, а точно там с передней стороны было самое превосходное, самое светлое, самое выделанное место, шедевр. Но только ты должен был испытать боль. Тогда Я видел тебя плачущим, но не мог ничего сделать, потому что операцию надо было закончить.
— Ой, это было тогда, когда… Я понял, когда был этот узел! Это тогда, когда я ходил в больницу на химиотерапию и возвращался раздавленный, чувствовал себя плохо, у меня кружилась голова и есть не хотелось, я не понимал, где нахожусь, и сходил с ума. Ой!
— Да, этот узел, — говорит Бог, — когда ты испытывал боль, когда делал химиотерапию, в эти самые дни, когда Я готовил для тебя нечто хорошее. И знай, что Я не играю с тобой. Это вы играли со Мной, бросали жребий о Моей одежде, об одежде Моего Сына, о хитоне у Креста, кто возьмет его себе. А Я не играю с вами, Я отношусь к вам серьезно, как серьезно относился к Сыну Моему и оставил Его, чтобы Он был распят и испытывал боль, потому что это была Моя любовь. Так должен был спастись мир, так Я восхотел — из великой любви — прийти и умереть за вас! И сейчас знаю, что это единственный путь, который спасет и тебя, — боль и крест.
Когда испытываешь боль и несешь крест, этим ты спасешься, этим освятишься, этим заслужишь рай…
(Пер. с болг. Станки Косовой)
Без Христа мы сошли бы с ума
Как хорошо быть радостным! Я молюсь, чтобы ты ощущал Христову радость в душе, где бы ни находился, через что бы ни проходил, каким бы тяжелым ни был крест, который несешь на плечах, в своем сердце, в своей семье, — чтобы где-то глубоко в твоем сердце воссияла хотя бы маленькая улыбка. Если ты не можешь улыбаться много, улыбнись чуть-чуть. Правду говорю. Потрудиться стоит.
И то, что я говорю, не ложь, не обман, не ложное чувство или самовнушение. Улыбнитесь, потому что все пройдет, улыбнитесь, потому что крест вскоре приводит к воскресению жизни. Улыбнись, потому что если ты оком души можешь взглянуть на конец истории, конец света, то тогда будет царить свет. В конце будут царить радость, полное счастье, веселие от Бога.
То, через что мы проходим, — это этап нашей жизни. И последнее слово не за слезами, не за болью, а за Христом, за радостью и ликованием — это великие вещи, и они истинны: после большой скорби, боли и горючих слез ты, если посмотришь, увидишь Христов свет, увидишь, что в конце начинается что-то другое.
Я говорю тебе это, потому что знаю, что сейчас, когда ты садишься и слушаешь меня, ты это делаешь не потому, чтобы у тебя все было хорошо, — если бы это было так, ты бы не слушал церковное радио и мы бы с тобой не говорили. То, что нас в конечном счете объединяет, — это боль, мука, скорбь. Нас сейчас объединяет не безумная радость, потому что если бы мы испытывали безумную радость, мы сейчас не были бы здесь. «Разве я сидел бы и слушал радио, если бы ощущал безумную радость?» И ты немного послушаешь и говоришь себе: «Да хоть чуть-чуть утешусь, услышу что-нибудь и зацеплюсь за это, чтобы немного воспрянуть в житейской борьбе».
Как же мне говорить о боли в то время, когда ты испытываешь огромную боль, словно к сердцу твоему приложили раскаленное железо и душу твою прожгли? Ты обгорел, и испытал боль, и действительно заслуживаешь того, чтобы тебе сказали: «Ты молодец!», чтобы пожали тебе руку и сказали: «Приходи, чтобы нам показать тебя по телевизору! Ты не должен будешь ничего говорить, просто приходи, чтобы люди могли увидеть твое лицо». Однако мы не можем туда пойти: людей с такими лицами не приглашают на телевидение, потому что на телевидении надо быть загримированным, принаряженным, чтобы ты смеялся, веселился, отпускал то и дело шуточки да прибауточки, и совсем ненадолго показывают что-нибудь грустное, чтобы оно ни к чему не могло привести.
У меня есть фотографии со Святой Горы Афон, на которых запечатлены лица разных отцов, моих знакомых, друзей, которые позволяли мне снимать их из любви и доброты, а не для того, чтобы обрести известность. Старые монахи, деды, не покидавшие Святую Гору лет по 50–60, лица, на которых написаны крест, боль. Я хотел бы, чтобы эти люди не говорили, чтобы их просто показали однажды по телевизору, только их фотографии, и пускай бы они ничего не говорили. Чтобы показали эти лица, а внизу было бы написано, что этот старец — со Святой Горы, он жил там 50, 60, 70 лет и проявлял терпение. Вынес искушения, выдержал испытания, брань от искусителя, от брата своего, от себя самого, от своих страстей, подобно этой недосягаемой вершине Афона, которая принимает на себя молнии, дожди, мороз, солнце, град, зной, и безропотно стоит столько веков, и проявляет безкрайнее терпение, и служит символом зрелости. Так и эти люди: они перенесли страдания, прошли через многое и теперь тоже не живут вольготно, а испытывают боль.