Блин…
Очень маловероятно, но теоретически может.
Бывает же, что раз в год и палка стреляет!
Так и тут…
Выворачиваю крючок, толкаю плавно дверь…
Рядом. Очень близко…
Могло.
Марийка могла его откинуть не глядя, потом неаккуратно толкнуть дверь, потом…
Черт!
Почему-то мне совсем не нравится эта мысль, но, пожалуй, именно это мы Марье и расскажем!
А ниточку в лабораторию все-таки свожу!
Пойду, мою маленькую успокою. Расскажу ей, что никаких злодеев тут не было, а крючок я завтра поправлю.
Сейчас в темноте возиться глупо. Вот переночую… И завтра…
Поднимаюсь на крыльцо, отворяю дверь и замираю на пороге.
Марийка накрывает на стол, порхая по кухне.
А движения у нее такие красивые, плавные. Вся она такая роскошная, мягкая, округлая, домашняя, уютная и… соблазнительная! Чертовски соблазнительная!
Я вдруг совершенно четко вспоминаю то ощущение, с которым десять минут назад прижимал ее к своей груди, и планы на ночевку у меня слегка трансформируются…
.
Марийка
Достаю из холодильника сыр. Баб Катин. Домашний. Она мне бартером за настой желудочный приносит.
Хлеб я сама пеку. Вчерашний, правда. С таким утром, как сегодня, не до теста было. Но он все равно вкуснее магазинного.
Еще у меня есть очень вкусный паштет и…
Ох. Ему ж не нравится травяной чай!
И молоко у меня кончилось.
Кофе что ли предложить?
– Андрей?
Он стоит в дверях, глядя на меня каким-то совершенно сияющим взглядом.
– Я подумала… – обвожу рукой стол. – Но липтона мне так и не завезли, – язвлю, – кофе вот есть, – приподнимаю в руках банку.
Андрей молчит.
Смотрит на меня, пожирая глазами, и молчит.
– Ты чего? – спрашиваю его тихо.
А он просто делает широкий шаг вперед, обхватывает ладонями мое лицо и…
Глава 7
Марийка
Мамочки…
Это как так?
Это почему ноги подкашиваются?
Это…
Это со мной?
Андрей…
Андрюша…
Как же так?
Сама не понимая, что делаю, расслабляюсь, закидываю голову, закрываю глаза…
Боже, какой же он…
И щетина не мешает.
Наоборот. Приятно щекочет…
Губы чуть обветренные, но такие нежные…
Кладу ладони ему на грудь… Какие мышцы! Вау!
Скольжу выше, запускаю пальцы ему в волосы.
– Марья! – выдыхает шепотом. – Какая ты у меня… – и будто не найдя слов, снова впивается в мои губы.
Так основательно, сильно, нахально!
А мне сладко!
Его руки смыкаются у меня на спине, и я вдруг понимаю, что крепко… Очень крепко к нему прижата…
И вот эта штука, в которую я упираюсь… Это не фонарик!
– Андрей! – чуть отталкиваю его, смотрю ошарашенно.
– Марийка, – он тяжело дышит и совершенно точно не хочет останавливаться. – Ну ты же не собираешься оставаться этой ночью одна? – произносит он заговорщически.
– Ах ты! – шлепаю его по плечу. – Это, знаешь, как называется? Знаешь как?
– Как? – он чуть отстраняется, но рук не размыкает.
– Это называется “пользуешься служебным положением!”
– Я? Служебным? – Андрюха чуть отступает и начинает ржать.
Ну как Васькин конь, ей-богу!
– Ты! Служебным! – упираю руки в бока. – Ты ж там какой-то следователь.
– А, нет, Марьяш, – он садится за стол, подпирает щеку рукой и смотрит на меня, будто я картина какая знаменитая. – Я уже лет шесть, как в отставку ушел… Почти сразу после того, как развелся.
– А… – шмыгаю носом, отворачиваюсь. – Развелся… Что ж не сложилось?
– Да я ж вечно на службе! Где тут сложиться? – очень легко и почти весело отвечает он. – Она со мной три года промучилась и ушла к какому-то учителю. Живут мирной счастливой скучной жизнью!
– Три года? – из всего его монолога я услышала только это. – Это ты что ли уже второй раз женат был?
– Почему второй? – вскидывает брови он. – Первый и единственный!
– В смысле? – замираю. – А там… В армии… Мне Митька тогда сказал…
И я замолкаю, понимая, что у меня не было никаких доказательств. Никогда. Только слова старшего брата. А самому Андрейке я даже не позвонила. Гордая была. Сидела ревела месяца два подряд.
– Марийка, – глухим напряженным голосом спрашивает Андрей, – что тебе сказал Митька?
.
Никитич
Я следователем много лет отработал. Лучшим в своем районе был. Я знаю, когда люди врут, а когда нет.
Я физически чувствую, как у них потеют ладони и дрожат поджилки, я вижу, как у них бегает взгляд, и как они то и дело облизывают пересохшие губы… А еще голос. Всегда меняется голос.
Так вот.
У Марийки он сейчас не поменялся.
Ни на тон…
Ошарашенные распахнутые глаза, дрожащие губы, сжатые до побелевших костяшек кулачки…
Нервничает. Готова кричать и драться, но не врет.
– Митька сказал, что ты женился, – еле слышно лепечет она, – и не вернешься больше никогда в нашу дыру… Что ты себе столичную девку нашел, а я… – она рвано вздыхает. – А я могу быть свободна!
У меня все ухает куда-то вниз…
Это как же?
Это зачем?
Что за идиотизм?
Я? Женился?
– И ты поэтому пошла во все тяжкие? – спрашиваю, скривившись.
– Я? – она чуть не задыхается от гнева. – Куда пошла?!
– Не, тебе ж сказали, что можешь быть свободна… – я вдруг понимаю, что тут тоже мне сейчас встретятся сюрпризы.
– Да я ждала тебя, идиота, после того еще два года! – орет она, хлестанув стол полотенцем. – Школа да моя каморка! Больше ничего не видела! Вот, кстати, спасибо тебе, – кивает она резко. – Я ж только потому и поступила, что училась как оголтелая! Все перечитала и по химии, и по биологии! Лишь бы о тебе не думать!
Она, кажется, сейчас задохнется от негодования, а у меня холодеет все внутри.
– Повтори, Марь, – прошу ее тихо.
– Что тебе повторить? Что я ждала, пока ты из армии придешь, да еще два года после?
– Да, именно это, – выдавливаю из себя. – Потому что меня убедили, что ты в город укатила и принялась по клубам шляться. Что тебе родители за поступление заплатили, лишь бы ты с подмоченной репутацией в деревню не вернулась… Что…
Стискиваю зубы и понимаю, что все остальное произносить нет смысла…
Всю ту грязь, которую на меня вылил восемнадцать лет назад Митька, я помню дословно. Только, судя по Марьянкиному лицу, там нет ни грамм правды…
– Марь… – шепчу. – Прости меня, что поверил…
А она медленно оседает на ближний стул. И лицо у нее при этом такое бледное.
– Марийка, – кидаюсь к ней.
Да мало ли что у нее сейчас в душе творится?
Эти идиотские опарыши, дверь в сарае, еще и я со своими признаниями!
– Марийка! – приседаю перед ней, хватаю ее за руки.
– Андрюш… – у нее по щекам вдруг текут слезы. – Это что ж получается… Кто-то… – она всхлипывает. – А мы… – ее роскошная грудь вздрагивает. – Боже, Андрей, мне без тебя было так плохо-о… – не выдерживает моя маленькая и принимается по-настоящему скулить. – Андре-ей…
Прижимаю ее к себе, стискиваю, утыкаюсь носом в ее шею…
Марийка, моя Марийка… Девочка моя…
Ласковая, нежная, трепетная, озорная…
– Какие мы дураки… – шепчу.
– И поверили же! – воет она.
– Я так вообще, – стискиваю зубы, – вместо того, чтобы проверить, укатил куда подальше…
– Ты за что героя получил? – резко отстраняется она, чтобы смотреть мне в глаза. – Медаль-то боевая!
– Боевая, – улыбаюсь грустно.
– Андрей, – ее бровки собираются домиком, – дурак!
– Дурак, – киваю, провожу рукой по ее щеке, вытирая слезы.
– Андрюшка, – шепчет она, и её пальчики скользят по моему лицу, словно изучая.
А у меня от этого мурашки по коже…
Не те, от которых только о сексе думать можешь. Совсем другие. Смотрю на нее и чувствую, что весь мир переверну ради ее прикосновений! Что жизнь отдам, лишь бы она вот так всегда на меня смотрела. Хотя нет! Не отдам! На кого ж она тогда смотреть будет?!
– Мария, – встряхиваю волосами и…
Снова впиваюсь в ее губы.
Втягиваю в себя, вторгаюсь в нее языком, чуть прикусываю ее, дразнясь!
Моя!
Убью суку, ее братца!
А Марийка моя! Навсегда!
Никому не отдам! Ни к кому не уйду!
– Только моя, – шепчу вслух.
– Вот идиот! – также шепотом отвечает она.
А мне смешно!
Я поднимаюсь, тяну ее к себе!
– Да что ты делаешь?! – возмущается моя девочка, снова оказавшись у меня на руках.
– То, что должен был сделать восемнадцать лет назад! – рычу я решительно.
– И сел бы за растление малолетних! – дергается она. – Поставь, я же тяжелая!
Но мне все равно!
Я знаю, где в этом доме спальня!
– Ты не тяжелая, моя малышка, – опускаю ее на кровать. – Ты роскошная! Совершенно невероятная! Женственная, чувственная, – мои руки почти против моей воли скользят по ее мягким округлостям. – Умопомрачительная, – выдыхаю. – Ты – моя!
И я снова впиваюсь в ее губы. С твердым намерением наверстать упущенное за все эти восемнадцать лет!
Глава 8
Никитич
Ее старая комната, подростковая кровать. Обожаю эту узкую односпалку, на которой можно поместиться только тесно прижавшись друг к другу!
К черту одежду, на пол покрывала!
Марийка!
Марья!
Боже, какая же ты невероятная! Какая же ты желанная!
Какая же ты стала, моя маленькая! Изумительная! Безумно женственная! Фантастическая!
Скольжу губами по твоей бархатной коже. Сладкая, терпкая, медовая…
Ты пахнешь цветами и травяным сбором, ты нежная и воздушная, как счастье. Ты и есть счастье!
Вжимаюсь бедрами в ее соблазнительные округлости, кладу руку на ее мягкий живот, сжимаю ее тонкую талию, впиваюсь губами в ее роскошную грудь…
Какое же это наслаждение!
Мягкая, вкусная…
Девочка моя!
Ласточка моя озорная!
Пташка моя щебетушка!
– Мария! Марийка! – шепчу исступленно, забывая вдыхать.