же миль пятнадцать с утра прошли, а она всё бежит. Думаю, ещё миль пять, максимум, потом поймёт, что без толку. Спорить будем? Нет? Ну, как хочешь. Тогда огонь разводи, пора пообедать. Я у Митрида ещё полмешка концентратов подрезал, ему уже не пригодятся, а мы пожуём.
***
— Мда, вкус кикидамии — это нечто. Там ещё такие есть? Будь добр, переложи их на дно. Пусть будут на самый чёрный день. Чёрный-пречёрный, как те негры, на которых я работал в Южной Африке. Тамошняя кухня, пацан, тоже требует привыкания, и это очень мягко сказано, но кикидамию даже там жрать бы не стали, пожалуй. Словно обоссанные скунсом солёные огурцы пожарили на бычьем навозе. Нет, я ничего такого не пробовал, у меня просто богатая фантазия. Всю жизнь из-за этого страдаю. Вот и в Африке тогда я так ловко впарил партию стволов для нигга-босса, что… Проклятая фантазия, пацан, в ней всё дело. Я вытребовал своё шмотье с отжатого катера. Большую часть местные растащили или пустили на тряпки, поэтому нарядился… Ну, во что осталось. Выглядеть стал… Скажем так, эксцентрично. Но именно этого я и добивался. Типа такой залётный гастролер. Выпросил у нигга-босса, падкого на всё блестящее, как сорока, мои же собственные часы бренда «Командирские», нацепил кобуру с «десертным иглом» слоноубийственного калибра, полувоенный френч с попугайскими петлицами и тельник под него. Жалел только, что в импровизированном реквизите не нашлось будёновки, пришлось приколоть пионерский значок на бейсболку. Но и так вышло неплохо — я восстановил свой самый жуткий русский акцент, забрал три последние бутылки «Столичной» из моего бывшего бара и превратился в «рюсски мафия мэн, Иван Гоголефф». Моё собственное имя звучало недостаточно развесистой клюквой для такого образа. Иван Гоголефф прибыл в эти жаркие края «мэйкать бызнес» на «ган сэйлз». Стволы прямиком из «маза раша», свеженькие, ещё пахнут медведями и балалайками, а вовсе не дважды перепроданное и трижды украденное неграми списанное барахло, да как вы такое могли подумать? Иванушка был так колоритен, так убедительно путал на слух sailor и seller, так смешно выговаривал «фукинг сшит», так ловко хлопал стаканами водку, что его обещания дальнейших поставок после этой, разумеется, пробной партии, белые покупатели сожрали не жуя. «Мы, русские, своих не обманываем!» — хлопал их по плечам этот обаятельный дикарь. Американцы, которые тогда были основными покупателями стволов, каждый для своих карманных «блэк ребелзов», морщились от такой фамильярности, но «кипали смайлинг» — то есть улыбались до коренных зубов, как у них принято, если собираешься кого-то надуть. «Рюсски мафия мэн» продавал по хорошей цене, предлагая уважаемым джентльменам не беспокоиться о доставке, потому что у него «вери гуд релейшн ин совьет арми». Им мерещились какие-то секретные самолёты-невидимки КГБ, сбрасывающие в джунгли тонны «калашей», хотя на самом деле все эти калаши они же сами и завезли сюда год назад, и те даже почти не заржавели. В это время в джунглях толпа юных негритосиков отмачивала всё это старье в керосине, оттирала ветошью и смазывала солидолом, пакуя в ящики по принципу «что поновее — то сверху». Сделка века прошла на ура, нигга-босс, ощерившись от счастья, как гиппопотам, запускал обе ручонки в чемодан с зелёными бумажками, жрал дорогущий вискарь и просматривал каталоги «Ролекса». Я же тихо паковал вещички и активно прощался со служанкой, поскольку под шумок неплохо отслюнил кэша себе на карман и договорился с одними ушлыми ребятишками, которые брались вывезти меня вертолётом в места, где меньше крокодилов и больше ватерклозетов. Нигга-боссу об этом было знать ни к чему, поэтому я не мешал ему строить планы на дальнейшую эксплуатацию моего альтер-эго Ивана Гоголеффа, пока сам смазывал лыжи. И жизнь моя могла сложиться совершенно иначе, если бы не…
— Что там опять? Бежит? Ладно, дай бинокль. Да, выносливая как лошадь. Такое упорство меня пугает. Чего ей в кустах не сидится, как раньше? Чёрт, пацан, выглядит она уже не очень. О, споткнулась… Нет, бежит дальше. Но задору поубавилось как-то. И вроде прихрамывает, что ли… Опять споткнулась, что ты будешь делать! Да остановись ты уже, балда лысая, загонишь ведь себя! Да знаю, что она не слышит, далеко же. Могу я поболеть за единственное спортивное зрелище в округе? Чёрт, опять споткнулась, и опять… Упала, блин. Всё? Нет, встаёт, поди ж ты. Да отдохни, дура, куда ты опять бежишь? Вот же балда лысая! Ну, что ты на меня так смотришь, пацан? Что я могу сделать? Она сумасшедшая, да, а нам что, не плыть теперь? Ладно, чёрт с тобой, уговорил. Бросаем якорь, пусть хотя бы передохнёт. Эх, рано, всего ничего и прошли-то… Этак мы и до зимы не доберёмся! Хватит жалобные глазки мне строить, видишь, уже глушу дизель. Отдать носовой! Что? По команде «отдать носовой» ты должен бежать и отдавать якорь на баке. Не в смысле «отдавать кому-то», а в смысле снять барабан якорной лебёдки со стопора и травить… то есть отпускать трос, пока якорь не зацепится на дне. Один раз показываю, в следующий раз сам! Вот, примерно так, да. Что там лысая, угомонилась или дальше бежит? Может, она и не за нами вовсе, а просто по пути? Нет, встала. То есть села. То есть легла. Увы, пацан, она именно нас преследует. Может, зря я её спас? Шучу, шучу, не зря, конечно. Я бы там и бешеную собаку не оставил. Выпустил бы или пристрелил, но не оставил точно. Ладно, раз так вышло, разводи огонь, наварим каши. И кастрюлю возьми белую, которая побольше. Зачем? Отвезём порцию лысой. Вряд ли она в состоянии сейчас себя накормить… Ого, смотри, встала! Серьёзно? Железная женщина! Куда это она? О, раздевается… Раздевается… Разделась. Совсем. А, это она купаться.
Ещё бы, полдня бежать-то. Господи, худая-то какая! Но мускулистая. А грудь хороша, поверь знатоку! Нет, мне не стыдно подглядывать. Тебе стыдно, ты и не смотри. А я женщин пять лет не видел, хоть полюбуюсь. О, и одежду сразу простирнула, хозяйственная! Это она правильно, а то высохнет и колом встанет от пота. Смотри-ка, так голой и улеглась, наверное, переодеться не во что. Будет ждать, пока постиранная высохнет. Интересно, если мы сейчас с якоря снимемся, она так голой за нами и побежит? Или мокрое натянет? Нет, не буду проверять, что я, зверь какой? Что там каша? Вода закипела? Кидай три пакета. Со вкусом… Жизорики? У них что, генератор случайных слов на фабрике? Кидают мешок с буквами об стену, что отскочило — то и пишут. Хм… А съедобно, поди ж ты. Как сгущёнка с кетчупом. Откладывай треть сюда, в миску. Лысая мадам вырубилась с устатку, отвезу ей пожрать, пока спит. И чаю в кружку налей. Вот, а ты спрашивал, зачем маленький ялик, если у нас большой катер есть. Ладно, не спрашивал, но ведь мог бы спросить? А вот за этим. Чтобы к берегу мухой метнуться — тихо, быстро, безопасно. На катере не везде подойдёшь и дизель шумит, а тут вёслами раз-два — и там. Не скучай, я быстро. Одеяло запасное кинь. Прикрою её наготу, так и быть. Не приличия ради, а чтобы комары не съели.
***
— Ну, что тебе сказать? Фигура хорошая. Если откормить — отличная будет. Да, я её разглядывал, и мне не стыдно. В бинокль не то. И знаешь, что — она, пожалуй, красивая тётка. Была, до всего этого. Жизнь здорово потрепала, вся в шрамах, да и лысая башка ей не идёт, но отмыть, подкрасить, причёску отрастить — и будет снова хороша. Ей всего-то лет тридцать, вряд ли больше. Поставил на камушек кашу и чай, прикрыл тушку одеялком и вернулся. Ладно, ладно — рюкзак ещё проверил. Мало ли, что там… А там, кстати, почти ничего и нет. Предметы женской гигиены, пакет сухарей и каши четыре пакетика. Налегке путешествует. Оставил ей миску и кружку, будет хоть в чём воды вскипятить. На этом считаю нашу гуманитарную миссию исчерпанной. Нет, а что я могу? Агрорадиус же. Не смотри на меня так! Даже не будь она сумасшедшей, как травленая мышь, мы с ней на катере никак не поместимся чисто геометрически. Давай надеяться, что она отоспится, каши пожрёт, чаю попьёт, и залипшие контакты в её башке разомкнутся. Перестанет за нами бегать и займётся своими делами. А пока, раз у нас выдался свободный вечер, давай порыбачим. Я на берегу червей копнул, пойдём на корму, научу тебя обращаться с удочкой. Тебя отец не учил? У тебя отец был вообще, или только мама? Ну, что ты сразу? Извини, больше не буду, не плачь только. У меня, вон, отца не было, я даже не знаю, кто он таков. Это у нас семейная традиция, и мать без отца выросла, и бабка, и прабабка, которая «бабуля». У всех нас фамилия бабкина была, и отчество, я думаю, мать мне просто придумала, вряд ли его правда Один звали. Да, я Ингвар Одинович, самому смешно. Не одна бабуля, видать, у нас в семье была повёрнута на викингах. Один, чтоб ты знал, это бог такой был у них. Одноглазый. Променял, говорят, глаз на мудрость. Отдал его великану Мимиру, чтобы испить из источника. Наверное, сушняк замучил — они постоянно квасили там, боги эти. Даже само слово «квасить» происходит от имени «Квасир». Когда боги заключили очередной мир после очередной войны, они дружно плюнули каждый по разу в кувшин и сделали из слюны мелкого уродца – карлика Квасира. Потом его какие-то другие карлики грохнули и смешали его кровь с мёдом, так получился «мёд поэзии», которым они проставились великанам-турсам. Те, однако, не выжрали бухло сразу, а заныкали где-то в скале, поставив охранять дочку главного великана — наверное, она одна нашлась непьющая, больше доверить было некому. Но Один и тут отметился — просверлил скалу, превратился в змея, пролез в дырку и великаншу эту поимел. Прямо в виде змея, или обратно превращался, — об этом история умалчивает. Девице так понравилось, что она поделилась с ним заначкой. В надежде на продолжение, не иначе. Но Один не только хлебанул от души, но ещё и в клювике утащил. Да, именно в клювике — превратился в орла и свинтил от разочарованной девушки. Она-то думала, у них любовь, а ему только выпить подавай. Тот мёд, что он унёс в клюве, по дороге капал на землю, и кто вовремя поднял голову и раскрыл пасть — стал поэтом. А кто не вовремя, тому попало не из клюва, а из-под хвоста, и он стал хреновым поэтом. Похоже, что оттуда брызгало обильнее. Да, больной бред, но такова вся мифология. Смотри, клюёт, клюёт! Нет, сразу не дёргай, пусть как следует заглотит… Теперь пора подсекать — вот так это делается, учись. Тянем, тянем, вываживаем… Вот он, подлещик! Мелкий, но лиха беда начало. Давай червя. Нет, сам насаживай, как я показывал. И ничего не противно, дело житейское. Рыбу небось жрёшь, не противно тебе? Отлично, молодец. Ну, почти — кончик крючка не должен торчать, а то рыба уколется и не заглотит наживку. Вот, так лучше, да. Забрасывай. Всё, теперь опять сидим, ждём, на поплавок смотрим. Это и есть «рыбалка», пацан, — секунда азарта на полчаса скуки. Как и вся наша жизнь, впрочем.