Наконец, всё вокруг смолкло: ни выстрелов, ни очередей, ни разрывов гранат.
Вскоре появился и Кларк. Он распахнул дверь кабины и тяжело дышал. Улыбки на его лице уже не было.
— Похоже, всё. Мы захватили Майера и ещё двоих; остальные восемь убиты. Бились, мерзавцы, отчаянно. Есть и у нас потери: четверо убитых, трое раненых.
— Да вы сами тоже ранены, — Балезин кивнул на ободранный, в крови, рукав левой руки Кларка.
— Пустяки, Серж, пустяки, — отозвался тот и сразу же перевёл разговор на главное: — Нами захвачен ещё один человек, в штатском. Он тяжело ранен, передвигаться не может, лежит в сарае. Не хотите взглянуть? Может, он вам знаком?
Алексей моментально вылез из кабины.
— Где этот сарай? — взволнованным голосом спросил он, не сомневаясь, о каком раненом идёт речь.
— Пойдёмте, покажу.
Распорядившись, чтобы Торговец ждал его в машине, Балезин проследовал за Кларком. С ними пошёл ещё помощник Кларка Шепард, здоровенный детина, который всюду следовал за своим начальником и которому от этого начальника частенько доставалось.
— Кто он, откуда… — пожимал плечами на ходу Кларк, — надо выяснить. На мои вопросы он не ответил: или у него действительно рана тяжёлая, или прикидывается. Кстати, Серж, оружия при нём не оказалось, но всё равно будьте осторожны.
… Свет от единственного небольшого окошка слабо проникал внутрь сарая. На пороге лежали два убитых немецких диверсанта. Один из них был в луже крови; пахло гарью.
— Здравствуйте, Лоренц.
Человек, лежащий на циновке на кровати из досок, вздрогнул и сделал попытку приподняться на локтях.
— Балезин? Вы?
— Как видите, я.
Кларк тотчас же вмешался в разговор:
— Так вы знакомы?
— Знакомы… и давно, — вздохнул Алексей. Лоренц молчал.
В это время в сарай вбежал человек из группы Кларка. Хриплым голосом он сообщил, что где-то совсем рядом обнаружены ещё двое диверсантов-эсэсовцев. В доказательство сказанного раздались автоматные очереди.
— Оставайтесь здесь, Серж, — крикнул на ходу Кларк. — Никуда не выходите! Пистолет оставить?
— Спасибо, есть, — вдогонку Кларку Балезин показал свой неизменный бельгийский браунинг, с которым ходил ещё на Кошелькова.
И вот они одни, смотрят друг на друга: русский офицер разведки, немецкий…
— Сколько же мы знакомы? — слабым голосом спросил Лоренц.
— Двадцать семь лет.
— Вы меня вычислили по ипподрому? Таксист?
— Да, таксист, один из тех двух, которых вы убили.
— Балезин, мы с вами на войне. Вам помог случай, мне тоже.
— Лоренц, я верю в случай, но здесь он ни при чём. Не будь ипподрома, я всё равно бы вас вычислил. У меня был козырь про запас.
— Какой?
Алексей молчал, а Лоренц тяжело дышал:
— Бросьте, Балезин, изображать хранителя тайн. Вы же видите, что я, как говорят у вас в России, уже не жилец.
Лоренц одной рукой пошарил где-то на груди за пазухой и, вынув руку, показал её Алексею. Рука была вся в липкой крови.
— Так что у вас за козырь?
Балезин решился:
— Какое событие будет через три дня? Правильно, ваш день рождения. Где вы его будете отмечать? Наверное, в немецком ресторане «Бавария» — вы же баварец… Продолжать?
Лоренц был поражён. Он сделал усилие, чтобы удержаться на локтях, но не получилось — рухнул на циновку.
— Гениально… Но как вы узнали про мой день рождения?
— Неужели не помните? Тогда в шестнадцатом на последнем допросе вы нам многое рассказали, а в конце попросили рюмку французского коньяка. Я спросил, в честь чего?..
— … а я сказал, что у меня круглая дата — тридцать лет.
— И это было двадцать восьмого октября одна тысяча девятьсот шестнадцатого года.
— Да, Балезин, так оно и было. Но как вы запомнили?
— Очень просто. Это и день рождения моей любимой тётушки. Я ещё тогда в ответ на вашу просьбу сострил: «Может быть, мне ещё домой вас пригласить и усадить за стол?»
— А вот этого не помню… — Лоренц опять приподнялся, опираясь на левую руку. — Двадцать восьмое октября… для меня святой день… Жаль, что свои пятьдесят восемь мне уже не встретить…
— Бросьте, Лоренц, скоро прибудет врач. Вас перевяжут, будете жить.
— Не надо, не надо… вы же прекрасно видите… — он не договорил, каждое слово давалось ему с трудом.
В сарае они были по-прежнему вдвоём, и Балезин ясно понимал, что перед ним тяжело раненный, может даже умирающий человек. Но был не в силах что-нибудь изменить. А жаль, Лоренц мог бы многое рассказать.
— Если вспомнить Швецию, — нарушил паузу Балезин, — то скажу честно: в вашу социал-демократию я не поверил.
— А в двадцать второе июня? — говорить Лоренцу было всё труднее и труднее.
— Я поверил; другие, к сожалению, нет.
— Другие — это кто?
— Долго рассказывать.
Лоренц опять упал на циновку, но снова приподнялся на локте. Чувствовалось, что сейчас он скажет что-то важное для него. Так и произошло.
— Балезин, мне жить последние минуты… Из родных и близких у меня никого не осталось. Друзей у меня не было. Из уважаемых мною людей остался только один человек. Вы — достойный противник. Исполните моё последнее желание.
— Какое?
— Если останетесь живым в этой адской войне, сделайте всё, чтобы русские с немцами больше никогда не воевали.
Балезин чувствовал, что ничего не может сказать в ответ. Лоренц уловил его растерянность.
— Не верите в мою искренность, в моё уважение к вам?
Он по-прежнему с трудом опирался на локоть левой руки. И вдруг в его свободной правой, испачканной кровью руке блеснул какой-то предмет. Алексей успел разглядеть: это было что-то похожее на авторучку, только несколько бо́льших размеров. Предмет был направлен на него.
— Балезин, это не пустые слова, — вялый голос умирающего Лоренца вдруг стал твёрже. — Я мог бы вас убить, но я не сделаю этого.
Алексей Балезин смотрел в лицо смерти. Теперь он понял, почему из тел таксиста Ашота и второго товарища извлекли не обычные пули, а пули малого калибра и почему на следующий день после случившегося, когда они с начальником местного отделения полиции прибыли в морг, трупы казались какими-то посиневшими — пули были отравлены. Справившись с нервами, Балезин произнёс:
— Я вам обещаю, Лоренц, что сделаю всё, чтобы не только русские с немцами, но и все люди на земле больше не воевали. Хватит войн, хватит крови!
Ганс Дитрих Лоренц рассеянным взглядом смотрел уже не на Балезина, а куда-то вдаль. Что виделось ему в последние минуты жизни? Родная деревня в предгорьях Баварских Альп? Мать с отцом, сестра? А может, перед глазами мигом пролетел весь его жизненный путь — путь разведчика?
— Спасибо, Балезин. А теперь прощайте… И уходите, сарай заминирован.
Алексей кинулся к умирающему:
— Лоренц, не делайте глуп…
Но гулкий щелчок из приставленной к виску ручки-пистолета оборвал его крик.
В сарай вбежали Кларк, Шепард и ещё двое из их группы. — Тут что, стреляли? — выкрикнул взволнованный Кларк.
Балезин, в руках державший ручку-пистолет, протянул её подошедшему командиру англичан:
— А говорили, он без оружия.
Кларк с удивлением осмотрел ручку, потом глянул на бездыханное тело Лоренца, у которого близ виска рдела струйка крови.
— Это ещё не всё, — Балезин показал англичанам портсигар, который обнаружил в кармане Лоренца, и раскрыл его. — С виду здесь небольшие сигары. Но это не сигары, это замаскированные патроны, и, кстати, с отравленными пулями.
Изумлению Кларка, казалось, не было предела: — Возьмите, Серж, себе. Это ваш трофей, — тихо выговорил он. — Возможно, когда-нибудь он спасёт вам жизнь.
Кларк отдал ручку Алексею и обрушил гнев на помощника, который первоначально обыскивал Лоренца.
— Шепард, ты болван! Ты опозорил всю нашу группу! Тебе лучше пиво разносить в лондонских пабах, а не участвовать в боевых операциях.
Алексею стало жаль Шепарда.
— Послушайте, Кларк, от ошибок никто не застрахован. Разбор операции у вас ещё впереди. А теперь уходим. Есть сведения, что сарай заминирован!
И быстрым шагом Балезин направился к выходу. Кларк на миг смолк, перестал отчитывать Шепарда. Двое других англичан из группы Кларка тревожно переглянулись.
— Кларк, уходим! — прокричал Алексей. — Опасно!..
Мощный взрыв отбросил Балезина метра на три. Его спасло только то, что в момент взрыва он стоял в открытом дверном проёме. Если бы он, как четверо англичан, находился внутри кирпичного сарая, ударная волна большой силы убила бы и его. Падая, теряя сознание, Балезин мельком видел, как горит сарай, слышал крики, стоны. Вскоре он почувствовал, как чьи-то крепкие руки взвалили его на плечи. Кто-то неровным тяжёлым шагом уходил вместе с ним от горящего сарая.
Второй взрыв оказался более мощным. Летели обломки кирпичей, куски железа, доски. Но до лежавшего за широким стволом дерева Балезина они долететь не могли. Потом совсем рядом застучал автомат…
… Сознание вернулось к Алексею, он приоткрыл глаза. Рядом с ним, уткнувшись лицом в землю, лежал Торговец. Он не дышал — автоматная очередь прошила ему спину. Алексей сделал попытку встать, но не удержался и снова потерял сознание.
В Советском Союзе этого человека знали все. Ему восторженно рукоплескали, ему с гордостью рапортовали, на него, можно сказать, молились. Его портреты были всюду, его высказывания запоминали и по многу раз повторяли. Он диктовал законы и правила, от его слова зависела жизнь тех, кто был арестован. После ноябрьской 1943 года встречи с Черчиллем и Рузвельтом его портреты появились на страницах английских и американских газет. Правда, в своей стране было немало и тех, кто его не любил и даже люто ненавидел. Но им приходилось молчать, а некоторым — заставлять себя улыбаться. Такова жизнь, у неё свои законы.
В белоснежном кителе, с трубкой в руке человек, которого все знали, мерно прохаживался по кабинету. Глава НКГБ Меркулов и начальник Первого управления (разведки) Фитин после очередного доклада стояли затаив дыхание, следя за каждым шагом человека с трубкой.