Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки — страница 55 из 60

У массивных ворот по нужному адресу Балезин, он же Росицкий, остановился. Зашёл во двор. Двор был пустой и совсем тёмный. Алексей огляделся: возможно, сейчас за ним наблюдают. Потом зашёл в один из подъездов, поднялся на последний этаж и позвонил в дверь квартиры.

Ему открыла высокая молодая женщина в пёстром домашнем халате; тёмно-русые волосы окаймляла голубая лента. Взгляд её показался Балезину приветливым, но настороженным.

— Вам кого? — спросила она… по-французски, и это по условию конспирации означало, что Алексей должен был с ней разговаривать на том же языке. Это для него не составило труда.

— Извините, в этой квартире когда-то проживала моя мать Росицкая Елена Мирославовна со своей сестрой. Мать давно умерла, поэтому я ищу её младшую сестру Галину Мирославовну. Может быть, вы что-нибудь знаете о ней?

На овальном лице хозяйки квартиры не дрогнул ни один мускул.

— Сожалею, но ничем помочь не могу, — произнесла она и, выждав паузу, добавила: — Вы, наверное, давно не были в нашем городе?

— С апреля одна тысяча девятьсот тридцать шестого года, — ответил Балезин. Это было вторым условием конспирации — назвать в разговоре дату своего последнего приезда. Пароль как таковой в чистом виде не существовал.

— Подождите меня на улице, мне надо одеться.

Едва Балезин спустился вниз и показался во дворе, женщина подняла телефонную трубку и набрала номер.

— Он приходил, — мягким голосом доложила она. — Говорили на французском. Дату последнего приезда назвал правильно.

— Добре, — раздался голос на другом конце провода. — Действуй, как договорились. Я пройду мимо и посмотрю.

Долго ждать незнакомку Балезину не пришлось. В строгом тёмно-синем пальто и такого же цвета модной шляпке, в руках кожаная сумочка с блестящей застёжкой — для послевоенного города она выглядела весьма привлекательно.

— Меня зовут Мария, — представилась она уже на украинском. — Росицкий Евгений.

Они направились к центру города. Несколько минут шли молча. Чтобы как-то смягчить напряжение, Алексей спросил:

— Вы хорошо владеете французским. Жили во Франции? — Нет. Просто до войны преподавала иностранные языки в лицее, единственном украинском лицее в городе. Могу поговорить с вами на английском или на немецком. Хотите?

— Нет уж, давайте лучше на родном языке, хотя я его изрядно подзабыл.

В центре города народу было больше. Они присели на одну из лавочек. Балезин достал сигареты. Предложил Марии. Та отказалась. «И как это раньше я курил такую гадость?» — подумал он, затягиваясь.

— Вы девять лет не были во Львове. Город изменился? — спросила Мария.

— Я тогда в тридцать шестом был всего два дня и кроме кладбища, демонстраций и полицейского участка ничего не видел. Поэтому за точку отсчёта надо брать тысяча девятьсот двадцатый год. Что изменилось? Трудно сказать. Похоже, ничего. Город в войну не пострадал.

— И всё-таки я вам напомню. Вон там начинается улица…



Мария, точно профессиональный гид, стала перечислять центральные улицы, площади, всё, что там располагалось. Алексей почти не слушал, он понимал, что у квартиры Марии была только первая его проверка. Очутись вместо него под видом Евгения Росицкого кто-нибудь другой, не владеющий французским, подмена сразу бы обозначилась. Но Мария не тот человек, кто ему нужен. Тот, кто ему нужен и, что равнозначно, кому он нужен, где-то поблизости, скорее всего выжидает, высматривает. Зачем Мария завела эту нудную лекцию по истории города? А затем, чтобы он, Росицкий-Балезин, оставался сидеть на лавочке и покуривать минут десять — пятнадцать для всеобщего обозрения.

Алексей начал запоминать всех, кто прошёл мимо. Вот две пожилые дамы, что-то обсуждают… вот твёрдой походкой прошагал майор-пехотинец… молодая парочка… приятной внешности мужчина лет тридцати пяти с кривыми казацкими усами… школьники… домохозяйка… снова этот усатый… останавливается, просит прикурить. Может, он и есть?

— Извините, мне пора, — голос Марии прервал его раздумья.

Балезин поднялся. Мария стояла напротив. На высоких каблуках она была лишь немного ниже его. На овальном её лице впервые обозначилась улыбка. «Как жаль, что такую красивую женщину втянули в опасные игры», — подумал Алексей, глядя в её песочного цвета глаза.

— Сейчас одиннадцать пятнадцать. Завтра, на этом же месте, в это же время к вам подойдёт тот, кто вам нужен, — услышал он её мягкий голос.

* * *

В комнате с обшарпанными стенами, с мебелью, включающей старенькое кресло, шкафчик, стол и несколько стульев, находились двое. Один, высокий угрюмый, по возрасту за пятьдесят, не снимая сапог, устало расположился в кресле. Другой, лет тридцати пяти, приятной внешности, с дугообразными казацкими усами, подсел на стул напротив.

— Что сообщила Мария? — спросил угрюмый.

— По-французски говорит, и хорошо. Апрель тридцать шестого упомянул.

— Считаешь, он?

— Похоже, он. Но я до конца не уверен. Как-никак девять лет прошло.

— Это верно.

Замолчали. Каждый напряжённо размышлял.

— А чем он тебе запомнился? — спросил угрюмый.

— Когда мы в тридцать шестом перебили ляхов-полицейских и открыли дверь камеры, там был в основном простой люд: рабочие, студенты. А он среди них выделялся. В строгом чёрном костюме, чёрной рубашке и галстуке, как будто с похорон. Вот я и запомнил его лицо. А потом оно появилось в газетах и на афишных тумбах. Час назад два раза прошёл мимо него. Он без шляпы — смотрю, похож. Только заметно постарел.

— Ну, это-то как раз нормально. За девять тяжёлых лет каждый из нас постарел.

— А что ненормально, Гнат?

— А ненормально, Юрко, то, что мы ждали его три дня назад.

— Это моя вина, что ошиблись, встречали не в том месте. Мою голову секи.

Угрюмый приподнялся в кресле.

— Зачем мне твоя голова? Тут могут полететь все головы, и наши с тобой, и хлопцев-сотников. Вот потому-то три эти дня и не дают мне покоя. Ладно, пусть он настоящий Росицкий. Но где гарантия, что он за эти три дня не побывал у москалей? Где гарантия, что его не перевербовали, не сделали приманкой для нас? Сход назначен на завтра, его уже не отменить. Сообщим ему место и время — и нагрянут гэбисты, возьмут всех нас в кольцо. Рискованно…

— Рисковать буду один я. И в кольцо, если до этого дойдёт, возьмут не всех, а только меня. Вернее, нас с Росицким.

— Что ты задумал?

— Я дам ему ложный адрес и буду ждать один. Если он настоящий, на сходку прибудем вместе. Если подстава и нагрянут москали, то одна пуля ему, другая мне.

По мере того как Юрко обрисовывал во всех деталях свою задумку, угрюмый, которого звали Гнатом, заметно оживился.

— Во сколько у вас завтра встреча?

— В одиннадцать пятнадцать. А сходка в два, то есть в четырнадцать ноль-ноль. У него, если он подстава, хватит времени сообщить своим.

— Может, проследить за ним?

— Не надо. Больших умельцев у нас по этой части нет. А он обученный и слежку быстро обнаружит. Передать же сведения о месте и времени сходки не трудно.

Гнат с минуту размышлял.

— Добре. Поступай, как считаешь нужным, — заключил он. — Если всё нормально — ласкаво просимо. Если подстава — стреляй. И береги себя, Юрко. Таких, как ты, у меня не много.

* * *

На следующий день в 11:15 Алексей сидел на той же скамейке, что и днём раньше с Марией. Было чуть теплее, чем вчера, но всё равно пришлось поднять воротник пальто.

Молодому мужчине с казацкими усами, присевшему рядом, он не удивился.

— Я от Марии, — тихо произнёс он, не представляясь.

— Почему меня никто не встретил при переходе границы? — не поворачивая лица в сторону присевшего, строго спросил Балезин.

— Извините, произошла ошибка. Курите? — Красавчик, так Алексей успел окрестить усатого, достал и предложил свои папиросы.

— Папиросы не курю, — отреагировал Балезин и достал сигареты.

— Мы вас ждём четвёртый день.

— Пришлось одному поплутать по лесу. Только вчера утром появился в городе, — пояснил Балезин и спросил: — Так где и когда?

Красавчик сделал глубокую затяжку, поднялся.

— Сегодня, в два. Микульского, сорок восемь, старая автобаза.

* * *

Львов в 1945 году казался для советских граждан типичным западным, точнее польским, городом. Здания в строгом архитектурном стиле, булыжные мостовые, магазинчики с двигающимися решётками у витрин и у входа; и ещё трамваи с одним вагоном, черепашьим ходом передвигающиеся вдоль улиц. Балезин без труда запрыгнул на подножку одного из таких трамвайчиков, а метров через триста, сразу за поворотом, так же легко соскочил. Это было хорошим средством оторваться от слежки, если такая была. Но за ним хвоста не было, и это Алексей как профессионал обнаружил быстро. Исключение составлял свой сотрудник в штатском, который прохаживался по площади, где Балезин сидел на лавочке. Он был для связи и подстраховки.

Сойдя с трамвая, Алексей прошёл несколько метров и свернул в арочные ворота здания. Во дворе его ждала легковая машина с задёрнутыми шторами на заднем сиденье. В машине было двое: шофёр и старший лейтенант, лицо которого показалось Балезину слегка знакомым.

— Куда едем, товарищ полковник? — спросил лейтенант.

— В управление, быстро!

… Три человека — двое в военной форме — склонились над большим письменным столом. Свет от настольной лампы с зелёным абажуром падал на широко раскинутую карту города. Множество названий на карте пестрело мелким шрифтом, поэтому, несмотря на дневное время, пришлось включить свет.

— Вот она, автобаза, — подполковник Кульчицкий, хорошо знавший Львов, ткнул карандашом в карту.

— Давно она пустует? — спросил Ершов.

— Больше года. На исправных машинах удрали немцы, и сейчас там один хлам.

Ершов ещё задал несколько вопросов Кульчицкому, потом подытожил:

— Самое место для сходки. До ближайшего дома метров триста, кругом пустырь. Улица Микульского переходит в грунтовую дорогу, далее мост через речку, лес и снова дорога на посёлок Взлесье. До него километров двадцать. Главное, рядом лес. Вот… вот где у них сходка! Ярослав!