Ритка не приехала, не пустили обстоятельства. Вечером после похорон мы разговаривали по телефону. Бросив короткое "жаль Вальку", она пустилась в рассказы о киевской жизни, которая ей начинала нравиться.
–Здесь дух свободы, прям европейский! Люди милые, образованные, даром что сперва колхозниками показались! В Киеве, кстати, смешной эквивалент колхозу есть, рагульством называется. На Украине всё особенное!
Я сидел в обшарпанной кабинке Ейского телеграфа и под смех, доносящийся из недр телефонной трубки, силился переварить ее равнодушие к Валькиной смерти. На этой почве мы первый раз серьезно поругались, мне первый раз стало больно от ее слов. Закончился разговор сухо.
Выйдя на вечернюю пустеющую улицу Свердлова, я набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул. Не помогло. Сел на старую лавочку, неподалеку от магазина спорттоваров "Юность", что в гостином дворе. Густые зеленые каштаны не колыхали и листочком, штиль; солнце разливало мягкий оранжевый свет поверх крыш на четной стороне, обещая скоро утонуть в море за знойной подружкой Ейска – станицей Должанской.
Поговаривали, в 19 веке казаки, ободренные покровительством графа Воронцова, решили из нашего захолустного городка соорудить подобие европейского штадта и выписали из далекой Франции архитекторов. Те спроектировали центр с брусчатыми мостовыми и гостиным двором на целый квартал, да не простым, а в виде сказочного замка – с башенками, арками, большими витражными окнами. Закипела работа. Для мощения улиц мудрые отцы-основатели использовали гениальный прием – обязали суда, идущие на погрузку в Ейский порт, платить пошлину балластным камнем! Моряки возликовали! Избавляться от балласта им приходилось в любом случае, а здесь еще выгода. Однако мощение улиц и строительство зданий продвигались не так скоро как хотелось французам и они запросились домой досрочно. К сожалению, диковатый казачий характер привел просителей к кандалам, так что зарубежным мастерам пришлось выложиться на все сто, чтоб завершить начатое и легально ускорить отъезд на родину.
Город вышел на загляденье! Настоящий пионер Кубани – первый гражданский (остальные, включая столицу, Краснодар, – крепости), первый по генеральному плану (сам граф Воронцов привез линейку-эталон и под страхом казни потребовал, чтоб Ейские улицы были ровными как та линейка), первый портовый (с высочайшего указания Государя Николая I)!
Сидя на лавочке у сказочного гостиного дворя, я подумал впервые, что Ритка не права насчет Ейска. Чем он хуже дорфов и штадтов с нарядными ратушами? Такой же уютный, правильно спланированный, да еще с морем и людьми под стать, вместо самодовольных бюргеров. А самое главное, здесь родилась наша любовь, здесь наша юность и никак эту юность отсюда не вывести. Здесь друзья… Эх, Валька, Валька. Сердце сжалось и из глаз предательски закапали слезы.
9
Не прошло и недели как свалилась новая беда. Отец получил тяжелую производственную травму на своем Полиграфмаше, ожидалось долгое восстановление, а мне стало ясно, что обременять семью расходами на высшее образование больше нельзя. Я вернулся в Ейск, устроился подсобным рабочим в порт, чтоб с пользой скоротать время до армии.
Ритка писала регулярно, мы конечно помирились. В письмах проскальзывали украинизмы и непонятная агрессия в сторону "совка" и современной России. Узнав об изменениях в моей жизни она предложила путешествовать вместе, но пока виртуально – если она куда-то отправится, то будет присылать фотографии и отчеты, звонить по нашей схеме. Идея показалась мне интересной.
Я соскучился по Ритке до изнеможения. Ждал лета, когда она приедет в Ейск.
Она приехала, но прежде, "заглянула" в Польшу по университетской программе. Оттуда пришел толстый пакет, облепленный марками и проштампованный десятком штемпелей. Письмо оказалось коротеньким, но я не расстроился, в преддверии встречи это не имело значения. Зато каждая из тридцати фотографий содержала пояснения на обороте, выведенные любимым почерком.
В перерывах между погрузочно-разгрузочными работами в порту, одолев нехитрый перекус, я удалялся от товарищей, чтоб в который раз поразглядывать фото Кракова. Отличный город! Люблю европейскую старину, башенки, черепицу, опрятных прохожих, лощенные кафешки. Нарядно, благополучно. Тут мы с Риткой совпадали. Она снимала в Ягеллонском университете и Старом мясте, были солнечные яркие фото, где светловласка с сокурсниками беззаботно валялись на зеленом ковре Краковского луга, я увидел Вавельский замок снаружи и внутри. Пояснения на оборотах пришлись кстати. Про Луг, например, я ничего не слыхал раньше и весьма удивился, узнав что в центре большого города сохранился уголок деревенской природы.
Пряничные виды Кракова резко контрастировали с Ейском. У нас все шло прахом, разрушалось, бандитизм превратился в уважаемую профессию, а барыги в элиту общества. Вечно пьяный президент, сменивший предыдущего пустопорожнего холерика, мычал с телеэкранов о демократии и дорогих ему "рассиянах", порождая горы шуток и ехидства. Дышали на ладан заводы: отцовский Полиграфмаш, консервный, станкостроительный, Мясокомбинат. Померли Металлоизделий, судоремонтный, Пищекобинат. Перестала ходить по маршруту Ейск – Мариуполь крылатая красавица "Комета"… Процветали лишь базар и порт, который хоть лишился с "Кометами" пассажирских перевозок, но увеличил грузовой оборот – из страны за бесценок вывозилось всё: металл, зерно, нефть, уголь.
На одной карточке Ритка пила пиво из гербового бокала, смешно вытаращившись в объектив и показывая пальцами V, а на заднем плане возвышались шпили какого-то костела. Подпись лаконичная: "Корморан, вкусно!" Это она о пиве, конечно. Тут Ейску было чем ответить! Раз в неделю я покупал новое пиво Приазовской Баварии «Конкурент». Реклама гласила, что оно обладало легким освежающим солодовым вкусом и выраженным ароматом хмеля. Не врали! Пробуя его, холодное, ароматное в парке под зонтиком, я представлял себя в Кракове с Риткой, фантазировал как мы бродим по галереям Ягеллонского университета, я рассказываю ей о том, что здесь возможно прохаживался сам Николай Коперник. Неожиданно седовласый старичок-профессор, услыхав о моем увлечении математикой и звездами предлагает бюджетное место на своем факультете! Обязательно бюджетное со стипендией, коммерческое я ведь не потяну…
Так я побывал в первом путешествии с Риткой.
Намечтавшись, я шел домой, прихватив бутылочку для отца. Он держался молодцом, ходил с тростью на биржу, обзванивал знакомых по поводу трудоустройства, шутил. В доме царила хорошая атмосфера, мама и младшие не теряли оптимизма.
10
Ритка приехала в июле. Чтоб мы могли встретиться вдвоем, сообщила родителям не верное время прибытия электрички – на полтора часа позже реального. Я волновался. Надел новые футболку и кроссовки, джинсы вынужденно остались прежними. Мысли роились в голове. Вдруг вспомнилось, что на многих фото из Кракова рядом со светловлаской отирался подозрительный тип, холеный, с неприятной рожей…
Наконец – поезд, томительные мгновения, и вот Ритка с небольшим саквояжем элегантно порхает по ступенькам вагона.
Это была она и не она одновременно. Те же смеющиеся губы, брови вразлет, светлые локоны, тот же взгляд полный жизни и уверенности, но я чувствовал: это не Ритка, которая живет в моей голове. Волосы в незнакомой прическе, бледная помада взамен прежней алой, ресницы черней черного и такие огромные! Я не специалист в женских фенечках, всех деталей не передам, но тогда подумалось, что Риткино цветение куда сильнее моего, рвётся в стратосферу ракетой, закручивает (не может не закручивать!) вихрем мужчин из целевого каталога Альгиды Элеоноровны и Бориса Ивановича, а сама Ритка становится частью жизни бесконечно далекой от Ейска.
Мы смотрели друг на друга робко улыбаясь и будто бы стыдясь этой робости. Она сделала шаг навстречу и все незнакомое, чужое испарилось, я бросился к ней и стиснул в объятьях. Моя!
К дому пошли пешком, Ейск не большой город. Я тащил саквояж, она несла подаренные мной цветы, спрашивала как я пережил год разлуки. Протокольный вопрос вообще-то! Конечно скучал, сны снились всякие, интимные, а иногда кошмары. Ну, про кошмары я умолчал. В какой-то момент Ритка остановилась и посмотрела на меня так, что в груди вскипело.
– Поцелуй меня, пожалуйста. Прямо сейчас, – подрагивающими губами попросила она.
Мы находились в центре, на улице Энгельса, прохожих сновало порядочно и меня это прежде смутило бы (не люблю показуху, Ритка знала). Но отчего-то ей требовался поцелуй там и тогда, в определенной точке пространственно-временного континуума, как выразился бы Эйнштейн. Взглянув в бездну Риткиных глаз, я без колебаний поцеловал, забыв мгновенно о прохожих, о нормах морали и воспитания. Просто почувствовал – так правильно, а я, как уже говорил, не люблю размышлять над чувственным, размышления всё портят. В ответ она, легенький воробушек, обвила мою шею руками и не отпускала долго, даже после поцелуя.
Родителей Ритки мы встретили на крыльце их дома, когда они собирались выезжать на вокзал. Они озадаченно уставились на нас, но по невозмутимому лицу дочери быстро раскусили уловку. Борис Иванович раздосадовано крякнул, Альгида Элеоноровна ледяным тоном возвестила, что "Маргарет звонил Томаш" и одарила меня многозначительным взглядом. Это она наверняка о подозрительном типе с краковских фото.
Ритка крепко сжимала мою руку, по ее просьбе я опустил саквояж на ступеньки крыльца.
– Душно в доме. Мы прогуляемся к морю, – коротко уведомила она родителей.
– У нас Тошиба, кондишн… – бодро начав, Борис Иванович мгновенно сдулся. Мы уже шагали в сторону порта.
– Они бывают грубы, – извинилась Ритка, – мамину фразу в голову не бери, чушь.
Я и не брал. Зачем? Светловласка со мной, здесь, а значит все в порядке.
На пляже, ощупывая пальчиками мои окрепшие в портовой работе плечи и восхищенно улыбаясь, она прошептала "классный ты у меня!" и от этого по спине забегали неукротимые табуны мурашек. Мы оба с трудом дождались темноты.