вским.
– Красивая перспектива, но не простая, под своим углом.
– Ты про Невский?
– Я вообще о Питере.
– Невский – это фасад города, но за фасадом, конечно, есть подворотни. Двести сорок прекрасных зданий и еще больше дворов. Правая сторона нечетная – в народе называется «теневая», а левая – четная или «солнечная». Нумерация домов в Петербурге ведется от Главпочтамта, можно ориентироваться на Адмиралтейство – его шпиль виден издалека, но улиц с исключениями хватает. Часто улица начинает отсчет домов от реки или канала, в общем, от воды. Если же набережных на горизонте не видно, то началом улицы будет считаться площадь или проспект: к примеру, дома на Литейном проспекте нумеруются от Невы, а на Владимирском, который его продолжает, – от Невского.
– Я же говорю, город непростой.
– Не простой, – сознательно разделил я слова, приобнял Анну и подтолкнул вперед.
– Да, простаивать здесь никак нельзя, можно замерзнуть и превратиться в мрамор, – улыбнулась шутке Анна. – О Невском говорить бесполезно, по Невскому надо гулять. Давай пройдемся по нему завтра, я покажу тебе самые занимательные места.Невский проспект. Итальянская улица. Аничков мост
Питер – город, где каждый немного пишет, кто ручкой, кто кистью, а кто походкой.
Я обнял Анну, едва мы встретились у метро «Адмиралтейская».
– Хватит уже обниматься, пошли гулять. Невский ждет, – выскочила она из моих объятий, я поспешил ее догнать.
– Знаешь этот дом, дом Котомина? – остановились мы под вывеской «Невский проспект, 18». – Раньше здесь находилась кондитерская «Вольфа и Беранже».
– Это где Пушкин встретился перед дуэлью со своим секундантом?
– Да, с Данзасом, прямо в этом кафе, правда, неизвестно, за каким столом, – указала она на столики открытого кафе, за которыми сидели туристы. Туристов видно издалека, они все время что-то снимают.
– Как удивительно созвучны. В школе я их путал, Данзаса и Дантеса. Забавно, что Пушкин ценой своей жизни затащил последнего в историю, вместе со всеми родственниками.
– Он всех увековечил, кто когда-либо к нему прикасался. А Дантес прикоснулся к самому святому – к жене.
– Поэтому его так много в нашей истории; представляю, какая брешь потом образовалась в литературе, – посмотрел я на Арку Главного штаба, что вела к Дворцовой площади, словно это и была та самая брешь.
– Ты знаешь, что это кафе оказалось знаковым не только для Пушкина, но и для Достоевского. Здесь же Достоевский познакомился с Петрашевским. Так плодотворно, что стал членом политического кружка.
– Нет, не знал, – все еще смотрел я на туристов, которым было до лампочки, кто здесь сидел до них.
– Ну пойдем, пойдем дальше. Сегодня здесь нет ни того, ни другого, только его величество турист, – потянула меня за рукав Анна. Я повиновался, мы двинулись дальше в перспективу. – Здесь параллельно Невскому идет улица Итальянская. Там находилось знаменитое кабаре «Бродячая собака» – первое ночное литературно-артистическое кабаре в России. Ты же почти филолог, тебе, наверное, интересно, где зависала литературная элита.
– Я теперь почти реставратор, – усмехнулся я. Как много сейчас стало почти дизайнеров, почти художников, почти переводчиков, почти политиков – почти профессионалов. Я влился в этот круг почти-творцов.
– Ну куда же без художников, – утешила меня Аня. – Хочешь заглянуть?
– А что там?
– Там Ахматова, Гумилев, Маяковский, Северянин, Мейерхольд, Аверченко, Толстой. Они были завсегдатаями этого злачного места. – Вот в этом доме, указала на герб Анна. На нем была изображена собака, ставящая лапу на театральную маску. – В названии обыгран образ художника как бесприютного пса. Теперь здесь кафе.
– Зайдем? – неформально пригласил я девушку в кафе.
– Давай, интересно, что там теперь.
Мы зашли внутрь. Сумрачно и прохладно, пахло поэзией и театром.
– Стихами пахнет, – заметила Анна.
Все столики были заняты, почти все, мы нашли один свободный недалеко от сцены. На сцене девушка читала очень самозабвенно, прикрыв глаза, стихи:
Да, я любила их, те сборища ночные, —
На маленьком столе стаканы ледяные,
Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,
Камина красного тяжелый, зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий[2].
– Ахматова, – узнал я по интонации.
– Что вижу, то пою, это же про «Бродячую собачку».
– Да? Что-то есть, но не все. Стаканов ледяных не хватает, – улыбнулся я.
– Еще бы, конечно, стаканы были другие.
– Главное – люди.
– Все было иначе. Здесь заправляли акмеисты. Бродячее собачье бытие заставило их поделить все человечество на две половины: на богему и на «фармацевтов».
– Фармацевты? Никогда не слышал.
– Фармацевты – это все остальные люди. Они покупали билеты в кабаре за приличные деньги.
– То есть деньги публики – это лекарство для богемы?
– Ну да. Это только у романтиков лечит время, в реальной жизни – только деньги, – грустно заключила Анна. Она впала в какую-то глубокую задумчивость.
– Может, кофе?
– Нет, пойдем дальше, пока погода хорошая, – проснулась Анна. – Вообще, Невский проспект – место встреч многих литературных персонажей и их авторов, – продолжала Анна, когда мы вышли из подвала на свет. Ярко светило солнце. – Помнишь «Невский проспект» Гоголя? Как поручик Пирогов и художник Пискарев видят здесь прелестных женщин и бегут за ними. В этом плане на Невском мало что изменилось.
– Вижу, все вооружены красотой. – Со значением посмотрел я на Анну.
– Что ты на меня так смотришь?
– Я не на тебя.
– Тогда тем более. Я вижу, ты вошел в роль героев Гоголя.
– А кому не хочется быть героем. Героем своего времени.
– Ну если ты все время будешь смотреть на меня, то шансов немного.
– А куда мне смотреть?
– На дома.
– Хорошо, тогда… Дом Раскольникова где?
– Как резко ты повернул. Это на Гражданской улице, в доме Иохима. Место не очень романтическое, но если очень хочешь, зайдем. Там все так и есть, как в книге, к четвертому этажу ведут знаменитые тринадцать ступеней. Достоевский жил там неподалеку, возможно, даже был знаком со своим героем. С такой точностью зашифровал тот район. Помнишь? «С-й переулок», «К-н мост», «В-й проспект».
– Все как в настоящем детективе.
– А по факту: Столярный переулок, Кокушкин мост, Вознесенский проспект.
– Но это не по пути?
– Нет, это в следующий раз.
– А сейчас куда идем?
– На Аничков мост.
– Хочешь дальше верхом?
– Я бы хотела, но больно уж кони там резвые, даже мужчине их не укротить.
– А может, просто не надо укрощать? У тебя рука мягкая, иногда достаточно просто погладить, – взял я за руку Анну и ощутил ее тепло.
– Но ведь хочется укрощать.
– А чем ласка не оружие? Прими ее как один из вариантов.
– Сколько тебе лет?
– Почти девятнадцать.
– А рассуждаешь, как умудренный опытом Дон Жуан, – рассмеялась Анна.
– Сама научила.
– Хорошо, берем ласку на вооружение, – как котенок, уткнулась она своим холодным носом в мою щеку.
Набережная любви. Канал Грибоедова
Лакмус гармонии в паре – женский смех, а потом уже мужской. Мужчины могут смеяться или не смеяться, но если в семье не звучит женский смех – беда.
– В этом доме жили вместе Иван Тургенев и Полина Виардо, они повстречались впервые в Петербурге, – показала мне Анна на старинный дом.
– Может, встретились?
– Нет, не цепляйся к словам, в тысяча восемьсот сорок третьем году именно повстречались, когда Полина приехала в Петербург в труппе оперы «Севильский цирюльник». Виардо выступала в Зимнем дворце. Иван Сергеевич Тургенев влюбился с первого взгляда, или, как он сам говорил, с первой ноты. Ему – двадцать пять, ей – двадцать два. С тех пор он поклонник и обязательный гость на всех выступлениях Виардо. Муж Полины ее страшно ревновал.
– Она еще и замужем была?
– А как же. Так и общались – он, муж, она и ее мама.
– Творцу все к лицу.
– Сначала Иван Сергеевич Тургенев проводил с ее семьей все свободное время, все больше влюбляясь в Полину. Там все было искренне. Сердце Тургенева было занято Виардо, они постоянно общались. В общем, она стала его музой.
– А что сказал муж?
– Ясно, что он и мама были против, но что он мог сказать Тургеневу?
– Му-му.
– Вот именно. В Петербурге Иван и Полина встречались в доходном доме по адресу Невский проспект, дом шестьдесят четыре, где останавливалась актриса с семьей. Там писатель доверял ей все свои тайны и свежие рукописи.
– А мама с мужем сидели в соседней комнате. Муж то и дело вскакивал с кресла: «Что-то долго они сегодня! Боюсь, не сдержусь, маменька».
– Полноте. Парочку часто видели на набережной канала Грибоедова. Эта набережная одна из самых живописных в городе, известная в девятнадцатом веке в народе как «Набережная любви».
– Вот где романтика. «Набережная любви», конечно, романтичнее звучит, чем «канал Грибоедова». Вот уж действительно горе от ума.
– Там располагалась Театральная школа, позже – училище, инкубатор невест. Среди молодых людей было модно ухаживать за юными актрисами, поджидая их в театре и по дороге на репетиции, осыпая кареты подарками, букетами, фруктами и конфетами. Явление приобрело такой оборот, что сам великий князь Михаил Павлович объявил приказ об аресте тех, кто преследует учениц, но и это не имело успеха: что такое приказ, когда речь идет о чувствах, когда среди поклонников в свое время были замечены такие пылкие и великие личности, как Михаил Юрьевич Лермонтов и Александр Сергеевич Пушкин, а фуэте выпускницы Театральной школы Матильды Кшесинской вскружило голову самому Николаю Второму.Кунсткамера
– Куда летом поедешь?
– К маме.
– Ты счастливый человек. У тебя есть мама.