Целоваться – это вкусно. Я пробовала.
– Город скульптур. Более сотни жителей.
– И все в белом. – Мы шли медленно по Летнему саду в сторону Невы, здороваясь взглядом со статуями.
– Здесь в Летнем саду тайно встречались Екатерина Михайловна Долгорукова, воспитанница Смольного института, и император Александр Второй. Впервые он увидел ее в возрасте семнадцати лет, когда посетил Смольный.
– А во второй раз уже в Летнем саду? – пошутил я. – Мне кажется, здесь легко было спалиться.
– Поэтому они чаще встречались в Бельведере в Луговом парке Петергофа.
– Красиво встречаться не запретишь.
– Роман продолжался многие годы, их тайные встречи проходили в Летнем саду.
– Наверное, у скульптуры «Амур и Психея».
– Почему? – удивилась Анна.
– История в чем-то похожая. Читала «Метаморфозы» Апулея?
– Пока только «Метаморфозы» Овидия. А ты неплохо знаешь античную литературу.
– Я же готовился.
– На следующий год снова собираешься поступать?
– Не знаю, если в армию не заберут, но хотелось бы закончить начатое…Так вот. Психея стала женой бога любви Амура. Но со своим избранником она встречалась лишь в ночной темноте и никогда не видела его лица. Злые сестры, ревнуя, убедили Психею в том, что муж ее – отвратительное чудовище. Потрясенная этой вестью, Психея ночью зажигает светильник, чтобы взглянуть на мужа и убить его, в одной руке светильник, в другой – кинжал. Но на брачном ложе она видит не чудовище, а красавца, прекрасного Амура, и ненависть отступает под натиском любви… Там есть еще продолжение. Капелька горячего масла из светильника разбудит Амура, и ненависть надолго затмит ему глаза. Психею ждут новые испытания, прежде чем Амур снова сможет ей доверить свою любовь.
– Ненависть и любовь, постоянная рокировка, – взглянула Анна на меня как-то загадочно, теплым сливочным взглядом.
– Аннушка уже разлила подсолнечное масло, – добавил я Булгакова. Анна улыбнулась шутке.
– Ненависть и любовь – на этом все чувства держатся, всё искусство. В Питере есть еще один памятник влюбленным, у метро «Политехническая», во дворе дома двадцать два по улице Бутлерова, – указала рукой на север, в сторону телебашни Анна. – Памятник Карлу и Эмилии увековечил старую и известную в Санкт-Петербурге историю, которая случилась в далеком тысяча восемьсот пятьдесят пятом году у питерских Ромео и Джульетты из Немецкой слободы. Они любили друг друга против воли своих родителей и, не получив от них согласия на брак, покончили с собой.
– Там тоже на брачном ложе?
– Нет, девушка и юноша стоят, обнявшись под зонтом, правда, зонт уже оторвали вандалы.
– Наверное, дождь кончился.
– Действительно кончился, – вытянула руку Анна. – Чудеса.Площадь Искусств
Питер – это состояние, Питер – это настроение, Питер – это пробуждение.
– Памятник Пушкину на площади Искусств – место любовной силы. Считается, что он способен воссоединять поссорившихся или возвращать былую страсть. Для исполнения задуманного следует вспомнить строки из любовной лирики Пушкина и мысленно обратиться к нему с просьбой, – проникновенно поведала мне Анна.
– То есть после разводных мостов можно сразу же идти к памятнику Пушкину и по пути повторять его стихи, чтобы сработало.
– Сработает. По крайней мере его брак с Натальей Гончаровой сделал его по-настоящему счастливым. Он увидел ее на московском балу и написал матери Натальи, что, едва он впервые увидел Наталью, сразу полюбил ее.
– Дашь адрес твоей мамы?
– Не паясничай. Мы же не в девятнадцатом веке. Можешь написать сразу папе, – рассмеялась Анна.
– А что невеста? – посмотрел я на красивую улыбку Анны.
– Невеста не сразу ответила ему согласием.
– Я и дядям, и тетям, и дедушкам, и бабушкам готов написать.
– Я про Наталью Гончарову.
– Наверное, она решила для начала почитать его стихи?
– Слушай дальше, иронизатор. Пара жила сначала в Царском Селе на даче Китаевой, потом на Вознесенском, далее в доме Головина на Галерной. Когда Пушкин и Гончарова переехали на Фурштатскую, у них родилась старшая дочь Мария, затем был еще дом Жадемирского, дом Баташева. В сентябре тысяча восемьсот тридцать шестого большая семья Пушкиных перебралась в квартиру из одиннадцати комнат в доме номер двенадцать на набережной реки Мойки.
– Недолго он там наслаждался.
– Да. Эта квартира стала последним местом жительства поэта. Именно сюда его привезли раненным после дуэли, и именно здесь он скончался.
– Красивая жизнь.
– И короткая.
– Но красивая.
Коломна
Серость – это не дождливое небо, это даже не мокрый асфальт, это в голове красок не хватает.
– Светло.
– Да, прямо как в «Белых ночах» Достоевского.
– Я люблю это время, – Питер из революционного зверя превращается в нежного романтичного юношу, который измеряет жизнь не месяцами и годами, а набережными и мостами. И каждый новый этап в его жизни – это новый мост через бурю его мыслей. Он абсолютно открытый, идет рядом и читает тебе негромко свои стихи или просто улыбается молча; в его глазах поблескивает огонь, от которого всем становится в этом городе тепло.
– Красивые стихи.
– Да, Питер – это стихия. Нигде так не передается дух старого Петербурга, как в Коломне. Коломна – не путать с городом – это район Питера, хотя тоже достаточно старый, я бы даже сказала – старейший, стоит на водном перекрестке Фонтанки, Крюкова канала, рек Мойки и Пряжки, Ново-Адмиралтейского канала и Невы. Здесь все другое. В этом районе проживало немало иностранцев. Своеобразная колония.
– Отсюда Коломна?
– Нет, оттуда, из Коломны. Кроме иностранцев, здесь было много выходцев из Коломны, мастеровых из села Коломенское, переселенных сюда в восемнадцатом веке. Поэтому у района дух и столицы, и провинции.
– Красивые домики.
– В Коломне.
– Помнишь «Домик в Коломне»? Пушкин жил здесь с тысяча восемьсот семнадцатого по тысяча восемьсот двадцатый год и посвятил этому месту эту поэму.
– Пушкин – наше все. Теперь понятно, что это за «Домик в Коломне».
– Родители Пушкина по сходной цене снимали семь комнат в самом конце набережной реки Фонтанки. Район был окраиной Питера и стоил недорого. Сюда же Пушкин поселил и своего Евгения из поэмы «Медный всадник».
– Вот как? – удивился я. – Все так близко и знакомо.
– Да, всего каких-то двести лет прошло. Вообще, здесь много литературных героев жило в свое время. Кроме Пушкина Достоевский и Гоголь снимали здесь жилье для своих героев. Не сразу, конечно, поначалу основное население составляли адмиралтейские служители и работники, к началу девятнадцатого века – мелкие чиновники, ремесленники, провинциальные дворяне. Гоголевский ростовщик с портретом, который приносил всем людям несчастья, жил именно в Коломне, а также здесь находилась тесная каморка Акакия Акакиевича Башмачкина, – поежилась Анна, вспомнив Гоголя.
– Может, накинуть шинель? – предложил я, заглянув Анне в глаза. Она улыбнулась. Я снял с себя куртку и накинул ей на плечи.
– Спасибо, голубчик, – рассмеялась она. – Гоголь тоже наше все. Я тебе покажу потом один диковинный памятник на Вознесенском проспекте, одиннадцать – памятник носу майора Ковалева, говорят, лепили с носа писателя.
– Я не лор, конечно, но тоже интересно, – почесал я свой нос. Анна рассмеялась шутке. – Красиво здесь, – пытался я охватить взглядом весь пейзаж сразу.
– Не сразу так стало. После того, как здесь открыли Мариинский театр и Консерваторию, район стал активно заселяться музыкантами, художниками и актерами. На улице Декабристов жили Гоголь, Блок, Чернышевский, на улице Союза Печатников – Грибоедов, Лермонтов, Салтыков-Щедрин, на Крюковом канале – Жуковский, а на Фонтанке – Пушкин, Есенин, Клюев. Конечно, каждый в свое время.
– Столько таланта невозможно поместить в одно.
– Да, это было бы несправедливо по отношению к другим временам.
– Я ничего не запомнил, кроме того, что Грибоедов не жил на канале Грибоедова.
– Наверное, ходил в гости к Пушкину, – озорно улыбнулась Анна. – Они ведь были большими друзьями, два Александра Сергеевича. На самом деле, конечно, Грибоедов жил на канале Грибоедова, только тогда этот канал назывался Екатерининский.Улица Декабристов
Стоило ли настолько громко звенеть ключами, чтобы так и не открыть мое сердце?
В этом районе жили многие из музыкантов и танцоров: на Крюковом канале – Мусоргский, а Чайковский – на Декабристов, Прокофьев – на Садовой, Глинка – на Канонерской, а на Английской набережной – Кшесинская, Нижинский и Павлова.
– Любишь балет?
– Обожаю! – Анна в доказательство крутанула фуэте. – Ты был в Мариинке?
– Нет еще.
– Я туда попала впервые, когда мне было шесть лет, на «Щелкунчика». Потом долго бредила балериной. Ну ты понимаешь, о чем я.
– Я даже представляю, у меня сестренка такая же. Все девочки хотят танцевать, хотя именно балет я не очень люблю.
– Мальчики все так говорят, пока не сходят.
«Вот она – разница глубокой провинции и исторического центра, провал во времени, когда я в свои восемнадцать еще ни разу не был на балете».
– Ладно, схожу как-нибудь, раз ты настаиваешь.
– Сходи – не пожалеешь.
– С тобой хоть на край света.
– То есть партера не будет? На галерку, мадам, на галерку, – рассмеялась Анна так, что прекрасные ямочки вспыхнули на ее щеках.
– А как же жены декабристов? Бросили все – наряды, балы, интриги – и поехали.
– Мне до жены как до Луны. Вот стану – скажу как, – смутило что-то Анну, и она опустила глаза.
– А ты уже собираешься?
– Никто не собирается, но все выходят. Кстати, улица Декабристов. Здесь на улице Декабристов жил Александр Блок.
– Теперь понятно, откуда взяты строчки: «…улица. Фонарь. Аптека».
– Да. Написано как с натуры.
– Чувствую, без музы не обошлось.
– Блок встретил свою любовь, когда ему было семнадцать, а ей – шестнадцать, а через год они уже поженились.