Ее ознаменовало официальное признание со стороны Соединенных Штатов, что теперь так называемые сверхдержавы – то есть США и СССР – негласно заключают договор о совместном самоубийстве. Если каждая из сторон может уничтожить другую, в действительности на это уже не способна ни одна из них – ведь ответный удар точно так же уничтожит напавшую сторону.
Такой была логика – вполне разумная при условии, что на обеих сторонах противоборства возобладает здравый смысл. Но ни Соединенные Штаты, ни СССР не желали мириться со статус-кво. Паритета и стабильности мало, убеждали стратеги и теоретики. Одна сторона обязательно должна стать сильнее другой. Это убеждение запустило ускоряющуюся гонку вооружений, которая привела к разработке не только нового мощного оружия, но и новых способов защиты, а также обременила экономику обеих стран непомерными расходами.
Затраты на поддержание большого ядерного арсенала, не говоря уже о его развитии и бесконечном расширении, повлекли за собой и благотворные последствия. В 1960 – 1970-х появились первые серьезные попытки контроля над вооружениями. Эти инициативы не всегда были успешными и зачастую ограничивались не более чем громкими заявлениями, но все-таки они помогали поддерживать диалог между сверхдержавами и попытки понять друг друга. Сближению способствовало и то, что США и СССР были менее лицемерны в своем нежелании допускать в так называемый ядерный клуб другие страны. В 1952 году в это эксклюзивное общество вошла Великобритания, за ней в 1960‐м – Франция, хотя обе эти страны приносили больше головной боли СССР, чем США. Но когда в 1964‐м Бомбу разработал Китай, тут уже и Соединенные Штаты заволновались о международном распространении ядерного оружия и дипломатических усилиях по его ограничению.
Логика взаимного уничтожения к тому же означала, что, раз войны никуда не денутся, для них придется искать альтернативы, а следовательно, вместо разработки новых типов вооружения придется вернуться к старым и проверенным. Если сверхдержавы не могли сражаться напрямую, они делали это опосредованно, например в государствах-сателлитах в удаленных частях мира вроде Кореи и Вьетнама, или тайно, с помощью шпионажа и махинаций, чтобы подорвать влияние друг друга. Особым случаем стала Европа. СССР обладал здесь неоспоримым военным превосходством. Призрак Красной армии, покоряющей всю Западную Европу, преследовал США с самого окончания Второй мировой войны еще до того, как всерьез началась холодная (как ее ни отсчитывай – с 1948 года, когда произошел Берлинский кризис, или с 1949 года, когда Советы обзавелись собственной Бомбой). Это стало главным стимулом для создания Организации Североатлантического договора (НАТО) в 1949 году, объединившей США с Великобританией и Западной Европой, для сдерживания советской экспансии. Когда США и НАТО признали, что традиционными силами вторжение не остановить, это превратило Западную Европу в ядерный спусковой крючок: если в Западную Германию войдут советские танки, их встретят ядерным огнем.
Теоретически в ход пошло бы только тактическое оружие, то есть небольшие боеголовки, бьющие по локальным объектам. Но никто не знал наверняка, как не дать ограниченной ядерной войне быстро перерасти в полномасштабный мировой конфликт. НАТО и Соединенные Штаты считали это сомнение очередным плюсом доктрины сдерживания, как бы оно ни пугало, а также аргументом в пользу расширения затрат на традиционное оружие – причем не только чтобы наращивать присутствие войск в Европе, но и чтобы поддерживать Вьетнамскую войну, которая казалась бесконечной.
И все-таки политическое давление, связанное с доктриной взаимного уничтожения, и расходы на гонку вооружений, не говоря уже о ее этически сомнительной основе, наводили на мысли и о более радикальных альтернативах. Например, вдруг ядерная война все-таки не покончит с человеческой цивилизацией? Что, если это не сценарий в духе «все или ничего», как было принято считать с начала атомного века? И некоторые стратеги, генералы и политики – особенно после драматического Карибского кризиса 1962 года и нескольких других инцидентов, которые я рассмотрю позже, – начали пестовать еретическую мысль, будто можно провести ограниченную ядерную войну и даже выйти из нее победителем.
Причем эта идея казалась все более реалистичной благодаря технологическому прогрессу в сфере ядерного вооружения и в способах доставки ядерного заряда к намеченной цели. Начиная с появления межконтинентальных баллистических ракет (МБР) в конце 1950‐х, вариантов стало гораздо больше. Вместо того чтобы просто сбрасывать ядерное оружие с бомбардировщика, теперь можно было отправлять его на вражескую территорию через космос, не покидая своих границ, или запускать с подлодок, положение которых невозможно отследить. Если русские и правда вторгнутся в Европу, по линии фронта можно ударить ядерной артиллерией. И уже не обязательно пользоваться боеголовками мощностью в десятки мегатонн, стирающими с лица земли целые города; появилось оружие, поражающее цели самого разного калибра. Ядерный ответ можно подстроить под конкретную атаку, утверждали военные стратеги. Президенту не придется выбирать между Армагеддоном и полной капитуляцией.
На первый взгляд это казалось привлекательным. Но такая стратегия предполагает, что и враг ответит так, как мы предполагаем. А когда бомбы начнут взрываться в военных базах, городах или везде сразу, кто может знать, что случится на самом деле? Если мы благородно разбомбим только вражеские военные объекты, но не города, кто гарантирует, что ответ будет пропорциональным – особенно учитывая, что последствия ядерного оружия, пусть даже сравнительно небольшого, по самой его природе нельзя ограничить определенной географической областью? Если, например, СССР будет так любезен и ударит только по базам с МБР в Северной Дакоте, Монтане и Вайоминге, радиоактивные осадки все равно будут угрожать Чикаго, Миннеаполису, Сент-Луису, Детройту и всему гражданскому населению в тех районах, куда дует радиоактивный ветер.
И все-таки составлялись планы, продумывались сценарии, принимались на вооружение бомбы для их воплощения. Военные стратеги и политики успокаивали себя мыслью, что теперь у них есть рационально просчитанные сценарии. Один из них, появившийся на заре ядерного века и достигший пика популярности в 1960-х, – это идея гражданской обороны: надежда, что если построить сеть общественных и частных бомбоубежищ в школьных подвалах и дворах и научить школьников прятаться под партами, значительное число американцев переживет ядерную атаку. В СССР занимались примерно тем же, особенно в крупнейших городах. Хоть эксперты и напоминали о печальной истине, что после появления водородного оружия большинство людей, спрятавшихся в убежищах, просто сварятся или задохнутся из-за бушующих на улице огненных бурь, другие возражали, что укрытия, которые окажутся в стороне от прямых попаданий, защитят людей от радиоактивных осадков.
Все это было не более чем изощренной пропагандой и театральщиной, призванной убедить общественность, будто никакой опасности нет, – эквивалент ритуала начала XXI века, когда нас заставляют снимать обувь и проходить неуклюжие проверки перед посадкой на самолет. Когда стало очевидно, что для постройки достаточного количества убежищ понадобятся невероятные расходы, официальная кампания по гражданской обороне свелась к публикации информационных буклетов и обустройству укрытий в некоторых общественных зданиях, где хранились запасы продовольствия и медикаментов, которые в конце концов оказались просроченными и больше никогда не пополнялись. Вскоре большинство граждан осознали – если не понимали этого с самого начала, – что они мало что могут предпринять. Если начнется война, им никто не поможет.
Сила восприятия
Когда речь идет о ядерном оружии, мы, естественно, обсуждаем его взрывную мощность, невероятный жар, возникающий при взрыве, последствия в виде излучения и радиоактивных осадков. Но, как уже, возможно, стало ясно из рассуждений о конце света, взаимном гарантированном уничтожении и разнице между традиционными и ядерными бомбами, другой довольно важный аспект их уникальности связан не с физикой или тонкостями военной стратегии, а с человеческой психологией – убеждениями, мнениями, а также табу и мифологическими представлениями, окружающими все, что связано с этой темой.
И здесь самый яркий пример – теория сдерживания, которую я упомянул выше и подробнее рассмотрю в шестой главе. Нежелание нападать на страну, которую считаешь заклятым врагом, потому что веришь, что это приведет и к твоему уничтожению, выглядит вполне логично – классический случай безвыигрышной ситуации. Но чтобы эта теория предотвращала войны, нужно верить и во многое другое. Во-первых, что у вашего врага хватит сил на ответную атаку; во-вторых – что он не побоится их применить; и в-третьих – что он не испугается угрозы настолько, что решит ударить первым. Все это – вопросы восприятия, угроз и контругроз, блефа и контрблефа, с помощью которых вы пытаетесь разгадать истинные намерения врага – и даже собственные.
Как мы увидим далее, ближе всего человечество подошло к реальной ядерной войне в ходе Карибского кризиса 1962 года. Это была череда решений и ответных шагов, каждый из которых подводил все ближе к опасной черте – вплоть до момента, когда США или Советский Союз едва не решили, что у них не остается другого выбора, кроме как объявить войну. Впрочем, в конце концов, взглянув на проблему объективно и не увидев впереди ничего, кроме пустоты, и президент Джон Ф. Кеннеди, и генеральный секретарь Никита Хрущев поняли, что выбор у них все-таки есть, и не поддались попыткам убедить их в обратном. Они отступили от края пропасти. Отчасти – благодаря чистому везению, но еще и потому, что им хватило ума, чуткости и человечности, чтобы взвесить истинные последствия войны и осознать, что она того не стоит.
В классическом фильме Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав» заглавный персонаж – ядерный стратег Пентагона – заявляет, что «сдерживание – это искусство устрашить врага и тем самым лишить его возможности нападения». Без сомнения, страх сыграл свою роль в том, что остановило Кеннеди и Хрущева в 1962 году и других мировых лидеров – в ходе прочих кризисов. Но на результат повлияли и человеческая эмпатия, сострадание, а также хладнокровное взвешивание рисков и преимуществ. И это важно, когда задумываешься как о положительном (пока что) результате всех ядерных противостояний в истории, так и о вопросе, над которым размышляли многие люди: как нам (пока что) удалось прожить 75 лет с момента последнего военного применения ядерного оружия? Не сформировалось ли некое негласное моральное табу, которое нас спасает и всегда в последний момент мешает президенту или премьер-министру нажать на роковую кнопку?