— Чьи подштанники? — похолодев, спросил Лапочкин.
— Не знаю, — продолжил Чудин, — Игнат думает, кто-то хулиганил. Но я велел ему принести их. Вот лежат.
Лев Милеевич перевел взгляд на табурет и узрел там бесформенный темный комок. Двумя пальцами он взялся за край тряпки и встряхнул ее перед собой — оттаявший лед блестящими каплями разлетелся вокруг. А еще через миг Лапочкин уже обеими руками держал на весу чьи-то весьма внушительные брюки, мокрые и изжамканные. Превозмогая омерзение, он засунул руку в правый карман и достал оттуда плоскую пластинку. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это сложенный вчетверо лист бумаги. Бросив штаны на табурет, Лапочкин осторожно развернул бумагу — буквы хотя и расплылись, но превосходно читались.
— Что там? — не утерпел Чудин.
— Ничего особенного, — ответил помощник следователя, поворачиваясь так, чтобы нежелательный свидетель не мог прочитать. — Возьму на экспертизу. И штаны тоже упакуйте. Через час заберу. А пока было бы невежливо оставлять даму надолго одну.
Лапочкин не договорил главного: ему не терпелось отведать студня с хреном и положить в рот ломтик селедки. Тем более что теперь у него в руках было вещественное доказательство, по которому можно определить сообщника Сыромясова.
Ведь это сообщник ему писал: «Если желаешь убедиться в измене того, кто дорог тебе, после полуночи будь у “Бомбея”».
Глава 9
Фалалей Черепанов нисколько не сомневался, что его юный подопечный, пользующийся такой чрезвычайной популярностью у женщин, в костеле не задержится. Не сомневался он и в том, что Самсон Шалопаев не сможет отказать Мими в просьбе проводить ее до дому. А доведя мадемуазель до дома, где она квартирует, не сможет отказаться от предложенной чашки чаю — уж он-то, Фалалей, прекрасно видел, как эти голубки стреляли глазами в его присутствии, как желали остаться наедине!
Хотя господин Черепанов и являлся ревнителем супружеской верности и беспорядочных половых контактов не одобрял, в данном конкретном случае он стажера не осуждал. Во-первых, молод, не способен еще устоять перед энергетикой взрослых женщин, которые прямо-таки его гипнотизируют. Во-вторых, оба не связаны таинством церковного брака, а значит, речи об измене кому-нибудь и не идет. А в третьих, считал Фалалей, Самсону полезно пополнить свой багаж интимных познаний — все-таки он в журнале «Флирт» служит…
Теперь фельетонист, глядя вслед удаляющейся парочке и щуря глаза от мелкого снега, прикидывал, чем ему занять вечер. Разумеется, неплохо бы набрать материален о госпоже Матвеевой и госпоже Куприянской. Но с кого начать? О том, в каком театре служит неизвестная госпожа Куприянская — несомненно, это ее псевдоним, — можно узнать в дирекции Императорских театров. Но присутственный день там уже завершен, кроме того, возможно, она служит и не в Императорском театре, а в каком-нибудь захудалом, модернистском. Ныне их развелось множество! Спросить у театрального обозревателя Синеокова в буфете синема? Но это чревато скандалом: Модест раскричится, что за ним следят и вмешиваются в его личную и творческую жизнь. Если фамилия Куприянская — сценический псевдоним, то и в адресный стол полиции без знания ее настоящей фамилии обращаться бесполезно.
Пока же ноги несли фельетониста Бог знает куда. Внезапно он подскочил как ужаленный и резко притормозил на ледяной дорожке — у него возникла идея! Он покрутил головой в поисках заведения, где можно было бы воспользоваться телефоном. Неподалеку, всего в квартале, находилась мастерская по изготовлению визиток, туда-то журналист и устремился. Там его знали в лицо и неоднократно оказывали мелкие услуги.
Дорвавшись до телефонного аппарата, Фалалей истошно закричал в трубку, требуя от барышни соединить его с редакцией журнала «Козлиная песнь».
Служащие мастерской захихикали: они тоже знали это новое передовое издание, с вызовом названное в отместку снобам, вздыхающим над словом «трагедия». А трагедия — это и есть козлиная песнь в переводе с греческого. А значит, кроме печального, в ней несомненно присутствует немало и веселого.
В редакции «Козлиной песни» служил конторщиком бывший священник Гришка Петров, лишенный в прошлом году Синодом своего сана за брошюру, поносящую православную церковь и отрицающую существующие власти. Освободившись от вериг веры, Гришка полностью погрузился в мирскую суету и пороки. Особенно его интересовала подноготная известных людей, будь то властители или актеры и писатели. Он вынюхивал все, что связано со страстями человеческими, выгодно приторговывая чужими тайнами, и Фалалея уважал, как уважал своего вожатого Данте, который много узнал благодаря осведомленности Вергилия.
— Гриша, Гриша, сукин ты сын, как я рад тебя слышать! — воскликнул Фалалей, когда телефонная связь установилась.
— И я тебя, чадо мое греховодное, — отозвался конторщик.
— Слушай, Гришаня, будь братом и другом, окажи услугу, — взмолился фельетонист «Флирта», — наш-то специалист по театру пропал в бездне греха, а мне позарез сведения нужны.
— Богатым милостыньку не подаю, — ответил Гришаня на другом конце провода.
— Так я и не милостыню прошу, тоже в накладе не останешься, — пообещал Фалалей.
— Это другое дело, — смягчился поп-расстрига, — чего надо?
— Сущий пустяк, не знаешь ли случайно актрисочку такую — Ольгу Куприянскую?
— Как не знать, знаю, мы ведь издание театральное.
— Из какого театра?
— Да во многих служила, но всегда ругается с антрепренерами. Роли они, видишь ли, дают ей не те. Красивая, чертовка. Но бездарная. Сейчас не служит нигде. Ждет предложений.
— А адресок, адресок ее у тебя есть? — с надеждой продолжил Фалалей. — Где проживает?
— И адресок есть, — почему-то захихикал Гришаня, — недалеко здесь, в доме Камынина обитает. Но имей в виду, домой ранее двух часов ночи не возвращается. Богема!
— Мужа у нее, конечно, нет, — уверенно заявил Фалалей, — а любовник?
— Как не быть, имеется, — снова хихикнул Гришаня, — но тут я умолкаю. Персона важная.
— Неужели сам Столыпин? — ахнул Черепанов.
— Столыпин не Столыпин, а обет молчания я давал, и не попам проклятым, а нашему редактору, а он в шею меня погонит, если правда выскочит наружу.
— Вот как? Значит, бегу в дом Камынина. Разнюхаю все.
— А я, чем мне отплатишь, брат? — вернул флиртовца к действительности конторщик. — Ты же обещал, что в накладе не останусь.
Фалалей прикрыл трубку ладонью и перешел на шепот:
— Известная нам особа, Гришаня, метит на звание королевы красоты — послезавтра конкурс. Теперь мне ясно, она и победит, коли у нее такие сильные покровители за спиной.
— Не пройдет, — уверенно отрезал осведомитель, — говорят, там победит какая-то француженка. Где нашим? Жюри из русских судей ни за что не признает королевой русскую красавицу. Хочешь пари?
— Нет, не хочу, — развязно ответил Фалалей, чтобы сбить спесь с бывшего попа, — слышал я об этой Жозефинке. Ничего особенного, кроме таинственности и иноземного имени. Уверен, ноги у нее кривые.
Он шмякнул трубку на рычаг, поблагодарил служащих мастерской и резво выскочил на улицу.
Кутая лицо в воротник, Фалалей уже решил, что сейчас вытрясет душу из дворника камынинского дома, а затем заглянет в адресный стол. Узнает адрес инженерши Матвеевой и повторит маневр с матвеевским дворником. Завтра же Мадлен сообщит что-нибудь о Жозефинке — и останется время, чтобы напотрошить сведений и о француженке. Так что к самому конкурсу он, Фалалей, будет во всеоружии. И увидит на этом конкурсе то, чего никто не поймет, — благодаря тайной информации его фельетон станет гвоздем номера.
Дом Камынина Фалалей знал — и не потому, что он был каким-то особенным. Нет, стандартный дом, который и строился в расчете на то, чтобы сдавать состоятельным постояльцам квартиры. А вот находился он напротив приметного здания: у этого краснокирпичного сооружения стояли две внушительные фигуры медведей, отлитых из чугуна.
Под аркой камынинского дома, у ворот, застыл дворник в белом фартуке, похожий на статую с совковой лопатой в руке. Задумчивый вид его говорил о том, что он сомневался в целесообразности разгребания снега: ведь очищенный тротуар через час снова будет в снегу!
— Эй, братец, проснись, — окликнул Черепанов, становясь рядом, — позволь слово молвить.
— Я и не сплю, барин, а дело делаю, — басом ответил дворник. — Чего изволите?
— Я из прессы и по поручению полиции, — солгал наполовину Фалалей. — Интересуюсь безопасностью жильцов. Не балуют?
— Никак нет, у нас строго.
— А мадмуазель Куприянская здесь изволит проживать?
— Так точно.
— А недоброжелатели ее не беспокоят? Завистники? Соперницы?
— Такого не было.
— А поклонники? Не досаждают? Не грозят покончить с собой под ее окнами?
— Таких дураков еще не видал, — ответил дворник, — да коли вы по поручению полиции, то и сами должны знать: прежде чем такие дураки с угрозами выскочат, господин следователь с ними самолично расправится. У него и револьвер есть.
Фалалей помолчал, взвешивая услышанное.
— Но ведь, э-э-э, господин следователь не каждый вечер захаживает, — нерешительно предположил он.
— Почитай, каждую ночь, — усмехнулся в бороду служивый, — да господин Тернов мужчина серьезный, коли сам не навещает, так агента засылает для наблюдения. А я думал попервоначалу, вы агент и есть.
— В некотором роде, дружок, в некотором роде, но не совсем, — извернулся фельетонист, — агент еще прибудет в свое время, а я благодарю тебя за службу.
Фалалей достал из кармана гривенник, сунул его в рукавицу дворника и быстро двинулся вон.
На бегу он размышлял: является или не является изменой покровительство Тернова? Его забота об Ольге Куприянской? Ведь он, Фалалей, слышал, что в высших полицейских сферах невестой Тернова считают дочь товарища министра, брак был бы выгоден, невеста симпатичная, состоятельная. Да и для карьеры Тернова важно наличие солидного тестя — с ним, как болтали досужие языки, следователь нередко обедал в «Даноне». Само собой разумеется, что в дни тезоименитств и христианских праздников наносил визиты в дом важной персоны.