— Эй, Самсон, дружище, слезай, — услышал стажер, — приехали.
Сани стояли у сияющего огнями парадного крыльца Благородного собрания.
Фалалей расплатился, и журналисты устремились внутрь, в теплый зев парадной. В холле толклись какие-то не слишком презентабельные личности. Между ними лавировал лысый человек во фраке.
— Господа, господа, расходитесь, — повторял он как заведенный, — я уже сообщил вам все, что знаю. Победительницу объявят послезавтра к полуночи.
— А где мы возьмем фотографии претенденток? — послышались недовольные голоса.
— Господа, по условиям конкурса претендентки имеют право сохранять инкогнито до самого финала. Скажу одно, все они прелестны. Есть и жены служащих, и актрисы. Билеты уже раскуплены. В конкурсе пожелала принять участие и одна иностранная подданная, — не далее двух часов назад для нее абонировал ложу под номером четыре ее антрепренер.
— Имя! Имя! — пронырливый народец обступил лысого тесным кольцом.
— Имени не знаю, — хитро улыбнулся тот, — а псевдоним Жозефина.
Говор в холле усилился, любопытствующая публика обменивалась соображениями и домыслами, и вскоре стала потихоньку рассеиваться в пространстве.
— Эй, Самсон, господин Шалопаев, — Фалалей толкнул стажера локтем в бок, — чего задумался?
— Не знаю, — автоматически ответил тот, едва держась на ногах от страшного удара, который обрушился на его сознание.
— Жозефина, Жозефина, — задвигал губами Фалалей, — знакомое имя. Не знаешь? И чему вас только в гимназиях казанских учат? Так звали жену Наполеона! Не иначе как французская подданная! А вдруг королевских аристократических кровей? Надо бы в посольство сбегать.
— Ну уж нет, — в Самсоне все протестовало, — едва согрелся и опять на улицу?
— Да ты не бойся, не во французское посольство, — утешил его друг, — а в английское, оно ближе.
— Не хочу в английское посольство, — капризно возразил юноша, встретившись взглядом с импозантным мужчиной средних лет.
В расстегнутой шубе, тот продвигался из глубины холла к журналистам, в лице его было одновременно что-то лисье, и что-то волчье.
— Англичане и французы враги, бритты все нам разболтают про французскую Жозефину, — заканючил Фалалей, — мы больше всех узнаем, а потом сведения другим продадим. Понимаешь?
— Господин Черепанов! — зазвучал над ними отрывистый бас, — мое почтение. И вашему юному другу тоже.
Мужчина в шубе приподнял шапку, приоткрыв пышную пшеничную шевелюру.
— А, дядя Пуд, — фамильярно хлопнул здоровяка по плечу Черепанов, — чего здесь поделываем?
— Да вот заглянул за конфиденциальными сведениями.
— На кого ставишь?
Дядя Пуд расхохотался.
— Красавицы — не лошади на скачках. И даже не спортсмены на чемпионате. На них много не заработаешь.
— Ну, ну, дядя Пуд, ты не ленишься не только тысчонку схапать, но и рублик.
— Что есть, то есть, — согласился дядя Пуд, — деньги люблю. Выигрываю часто.
— Врешь ты все, — подзудил хвастуна фельетонист, — твои атлеты слабаки. Сколько на них ни ставишь, а все твой конкурент выигрывает.
Дядя Пуд насупился.
— Твоя правда, Фалалей. Но не все коту масленица. В среду приходи на соревнования. Фурор будет.
— Да слышал я, слышал, — скривился фельетонист, — твой конкурент обещал нового борца выставить. Имя в секрете держит. Говорит, что кличка у него Русский Слон.
— Не иначе как из Индии привез, — расхохотался дядя Пуд, — ну да в Индии жарко, а у нас холодно, так что заморским силачам несладко здесь придется. У меня-то тоже кое-что в загашнике есть. Завтра афиши развесят, и там будет мой богатырь, имя еще не определил. Как думаешь, что лучше? Невский Челубей? Или Человек-Гора?
— Илья Муромец, — усмехнулся флиртовец, — но вряд ли тебе, дядя Пуд, повезет. Сизиф ты наш.
— Посмотрим, — антрепренер запахнул шубу, — можем и поспорить. И дружок твой нас рассудит. Сколько ставишь?
— Не буду я с тобой спорить, — отмахнулся Фалалей, — мне некогда. А дружок мой тоже журналист, имей в виду, да присмотрись к нему — тоже в гимнастический зал ходит.
Дядя Пуд протянул руку Самсону, крепко пожал ладонь рослого красавца и поморщился.
— Силы мало, мясо требуется нарастить. Может, олимпийским чемпионом станешь. Хочешь?
— Я об этом не думал, — пролепетал потерянный Самсон.
— Думать надо обо всем, — дядя Пуд назидательно поднял вверх украшенный массивным перстнем палец, — пошли выпьем, хотя бы согреемся.
— Нам некогда, у нас дела, — сказал Фалалей, оттесняя дядю Пуда от юноши. — Бежать надо, дань нашей шемаханской царице собирать.
— Ничего вам не надо, — ухмыльнулся дядя Пуд, — врете вы все. Ваша царица только что в англиканскую церковь отправилась. Под ручку с индусом — ослепительной красоты мужчина!
Глава 6
Помощник дознавателя Лев Милеевич Лапочкин не мыслил свое существование без сыскного дела, и хотя возраст его уже подбирался к той черте, за которой неумолимо наступала пора пенсии, он всеми силами гнал из сознания думы о том, что последние годы своей жизни принужден будет сидеть в четырех стенах, превратится в заурядного брюзгу в халате. Возраст возрастом, но ведь сил еще предостаточно, ноги еще носят, глаза — остры. И кто это придумал такой бесчеловечный закон: уступать место молодым? Таким вот как его нынешний начальник? Человек-то вроде и неплохой, но зелен еще, и слишком страстям привержен. Следственное дело отбывает по чувству долга, а не по душе. Все время на часы посматривает… Да оно и понятно: впереди еще вечер, а значит, гулянки с друзьями, рестораны, развлечения, подружки…
Было бы полезно, если бы Тернов остепенился и зажил по-семейному, но, кажется, до этого еще далеко — вот и сейчас отправился в театр со своей подружкой. Лялечка, конечно, девица милая, но пустенькая и капризная, из актрисок, но не первых. На что надеется? Вот так по любовникам еще сто лет порхать? Ясно как Божий день, что Тернов на ней не женится.
Тут Лев Милеевич, осмелившийся сесть за начальственный стол и предавшийся глубокомысленным размышлениям, вздохнул: кто знает, может, и женится, ныне мезальянсы в почете, прогрессивными считаются, либеральными.
Сыщик закусил губу, — вечерами в одиночестве он часто мыслил яснее, чем днем. Возможно, тлетворно влиял на ясность ума старого служаки сам Тернов — он никогда не стыдился тех глупостей, которые, придя ему в голову, сразу вылетали в пространство. А возможно, Лапочкин боялся, что молодой начальник почтет мозги своего помощника косными и постарается выпроводить на пенсию.
Лев Милеевич досадовал. Чего только не говорили они сегодня друг другу — и все явная ерунда, вымысел. Тернову-то хорошо, скинул все на помощника и побежал наслаждаться искусством да развлекаться со своей Лялечкой. А он, Лапочкин, что? Общайся с народом, выгляди последним дураком?
Да, он по приказанию Тернова сбегал к товарищу прокурора и выцыганил у того разрешение на задержание и обыск у Братыкина и Синеокова. Но когда следователь вышел за дверь, не бросился обыскивать да арестовывать… И задумался.
Во-первых, при допросе Сыромясов хоть и заговорил, но ссылался на полное беспамятство. Даже на описание преступного замысла, изложенное Терновым, прореагировал как-то вяло. Не поймешь, то ли признался в сговоре, то ли не смог с ходу опровергнуть, доказать свое алиби.
Во-вторых, слишком подозрительно выглядела и мольба не звонить ни в коем случае его жене, чтобы та принесла приличные вещи. Как так не звонить? Ведь он, Сыромясов, прошлой ночью дома не был, предстоящей тоже не появится. Неужели супруга не встревожится? Да она сама прибежит в полицию с плачем и просьбой разыскать драгоценного мужа. И как это — скрывать от жены, что муж сидит в кутузке, арестованный по подозрению в возмутительном преступлении?
Если возле гостиницы «Бомбей» вертелся не Братыкин, а другой фотограф, если кто-нибудь из жильцов или служащих что-либо пронюхает, если решат продать выгодно материален газетчикам — да мало ли еще каких «если», — вся тайна псу под хвост. Всему миру станет известно о злодеянии, в том числе и женушке сыромясовской.
Следует также рассмотреть и других фигурантов: есть ли возможность их изобличить?
Вот, например, театральный обозреватель «Флирта» Модест Синеоков. Как доказать, что именно он вызывал из Казани дружка-содомита Трусова? Если между ними велась переписка, наверняка письма уже уничтожены, и в доме Синеокова их при обыске не найдешь. Единственный след можно отыскать в почтовом ведомстве, казанском ли, петербургском ли. Но и то лишь в том случае, если этот Трусов состоял под наблюдением полиции. Тогда его переписка перлюстрировалась бы. Значит, придется ждать ответа на запрос, посланный в Казань.
Далее — обольстительная госпожа Май. Она, как змея, все время выскальзывает из рук, и в деле убийства Трусова наверняка никаких следов не оставила. Даже если Синеоков признается в содеянном, госпожа Май будет все отрицать. Не исключено, что и в суд обратится — за защитой чести и достоинства. И такую бучу поднимет о клевете и преследовании, что сам дураком прослывешь.
Еще — Мурин, который якобы причастен к медвежьей морде, для эротических игр. Тут вообще все очень зыбко. Остатки медвежьей шкуры он бы в первую очередь уничтожил.
Теперь фотограф Братыкин. Если он фотографировал оргию — куда спрятал негативы? Пока негативы не отыщешь — соучастника не изобличить. Но вряд ли такие опасные негативы фотограф держит дома.
Может быть, за всеми фигурантами установить наблюдение?
Дверь в следственную камеру открылась, и на пороге предстал надзиратель. Он откашлялся и вытянул руки по швам.
— Лев Милеевич, господин помощник дознавателя, — нерешительно завел он от дверей.
— В чем дело, Баранов? — Лапочкин неохотно поднялся из-за стола навстречу надзирателю.
— Господин Лапочкин, задержанный Сыромясов плачет и требует бумагу и карандаш.
— Что, готов дать признательные показания?