— Пощадите!
Патрик дружески хлопнул своего собеседника по плечу.
— Уже заканчиваю! Мне важно лишь подчеркнуть, что практический опыт так до сих пор и не позволил однозначно ответить на вопрос, кто же из нас с Аргу прав. Да и в случае с Мод совершенно очевидно, что медикаментозные средства хороши лишь для поддержания культи в стабильном состоянии, в то время как фантомные боли им, естественно, неподвластны. Фантомные боли — это уже моя стихия! Ну теперь, полагаю, проблема вам уже ясна. Поскольку под нежной личиной Аргу скрывается совершенно свинский характер, мы с ним вечно грыземся. Я в полной мере удовлетворил ваше любопытство?
Кларье некоторое время молча размышляет.
— Гм! — вздыхает он. — Мне удалось ухватить по ходу вашего рассказа кое-какие мелочи. Если попытаться их очень кратко резюмировать, то я сказал бы так: каждый больной, по-вашему, представляет собой в той или иной степени актера, и все его поступки и слова работают на выбранную им роль. Лиши человека его боли, и он, чего доброго, придумает себе другую, то есть соорудит себе своего рода психологический протез!..
— Вот это да! И вы еще обвиняете меня, будто я туманно говорил! Но спешу с вами согласиться! Я бы даже сказал, что в победе над физической болью всегда существует опасность появления замещающей боли, своего рода тоскующего отголоска прежней, что объясняется как нельзя более просто: больной таким образом требует внимания к себе и ухода за ним со стороны окружающих. Возьмите опять-таки Антуана. Ему говоришь, что он выздоравливает, а он тебе в ответ — голодовку протеста! Меня не особенно удивит, если ему придет в голову мысль наложить на себя руки, лишь бы доказать, что я ни черта не понял в его заболевании. Напротив, наши Уходящие уже согласились сложить оружие. Нет, их нельзя назвать покорившимися! Они покорные! Улавливаете разницу? Все беды нашей клиники кроются в том, что эту разницу очень мало кто осознает, а потому нас постоянно подозревают в более или менее частом применении эвтаназии. Именно в этом и упрекает врачей клиники автор анонимных писем! Непременно особо выделить это обстоятельство в вашем будущем отчете.
Комиссар кидает взгляд на свои наручные часы.
— Черт возьми, я что-то совсем забылся. Вы хотели пойти к Мод, а я вас задерживаю. Извините.
— Пустяки! Она все равно где-нибудь поблизости. Куда ей деться?
— А где она живет?
— В другом крыле здания, возле библиотеки. Она много читает. И много пишет.
— И что пишет, кому?
— В газеты, на телевидение. Знаете рубрику «Наша почта»? Мод активно участвует в обсуждении всех проблем, волнующих общественное мнение. Ей доставляет удовольствие прочесть в газете или услышать с экрана: «Мадемуазель Мод Кэррингтон». Мод искренне верит, что, будучи, не побоюсь сказать вслух это слово, калекой, она обладает даром постижения истин, недоступных пониманию обыкновенных людей. И что любопытно: как бы она ни старалась это скрыть, во всех ее действиях всегда ощущается глубоко въевшаяся в сознание агрессивность.
— Даже против вас?
— Да, даже против меня.
Кларье не настаивает. Если не хочет, пусть не рассказывает, тем более что комиссар чувствует: Патрик, несмотря на присущую ему профессиональную ясность ума, также беззащитен против всех комплексов и страхов, которые он ищет и находит у своих пациентов. И Кларье первым поворачивает в сторону клиники.
— Когда я смогу вас снова увидеть? — спрашивает он.
— Когда угодно. Только позвоните предварительно.
— А мадемуазель Мод?
— Постараюсь устроить вам с ней свидание. Надеюсь, она согласится.
Они медленно идут бок о бок. Патрик сам возвращается к запретной теме:
— Впрочем, шут его знает, согласится ли она! Мы с ней немного поссорились. Именно поэтому я и купил ей бонсаи.
Кларье с любопытством ждет продолжения.
— Только не пишите об этом в отчете, — просит Патрик и, подумав, добавляет: — Все это так глупо. А с Мод я вас сведу. Впрочем, нет! Не сегодня.
Он замолкает. Какое-то время жует травинку, выплевывает.
— Я ни о чем вас не прошу! — тихо говорит Кларье.
— А мне наплевать, что там кто подумает! — бросает Патрик. — Я позвоню вам завтра. Желаю удачи! Сегодня мое дежурство. Поэтому оставляю вас здесь. Да, еще несколько слов на прощание! В нашем лечебном центре, где все мы боремся с болью, любой способен на анонимки. По всей видимости, их написание приносит человеку облегчение. Всего доброго!
Глава 4
Выключив магнитофон, комиссар со злостью захлопнул окно.
— Нет, черт возьми, даже собственного голоса не слышу! Я прекрасно знаю, что уже половина девятого, и можно шуметь, но эти типы вообще никогда не ложатся спать!
Кларье звонит в ресторан и просит принести ему завтрак.
— И чашку кофе побольше, пожалуйста. Что у вас там происходит?
— К нам пришли ветераны 2-й бронетанковой дивизии! — весело отвечает женский голос.
Кларье с ворчанием вешает трубку. И снова берется за микрофон, но прежде чем продолжить наговаривать отчет, прослушивает несколько собственных последних фраз:
«Если вкратце выразить мои первые впечатления, то они таковы: говорить о чем-то конкретном еще слишком рано. Стоит только войти в клинику, как мир вокруг меняется. Ты оказываешься в ином измерении». Включив магнитофон на запись, Кларье продолжает: «Люди, которые испытывают боль, вместе с теми, у кого она прошла или вот-вот начнется, составляют совершенно особое общество». Пауза. «Что поразило меня здесь в первую очередь, так это тишина! Представьте себе больных, которые вечно ждут, вечно прислушиваются… Ушла ли боль? А если ушла, то надолго ли? Может быть, навсегда? Не вернется ли вскоре назад? А если вернется, то какой: еще более жестокой или более милосердной? Боль в этих стенах — это невидимый и всемогущий гость. Если вы внимательно следили за ходом моей мысли, господин дивизионный комиссар, то вы должны понять, что „центр борьбы с болью“ это неизбежно место, где против кого-то ведут борьбу. Боль это и есть кто-то. Таково мое главное открытие. А все те, кто сражается с болью: врачи, санитары — являются людьми особого толка, они подобны добровольцам в отряде специального назначения. И поверь мне, Шарль, я нисколько не преувеличиваю. Ты волен выбрать все, что тебе пригодится, и превратить мой устный отчет в хорошо приглаженный и вполне невинный рапорт вышестоящему начальству, но между нами, вся клиника представляет собой полоску прибрежной земли для высадки десантных войск. В самом центре города раскинулось поле битвы! И это поле — лечебный центр Кэррингтона! В этом здании с удушливой атмосферой меня беспокоит некое пока едва ощутимое брожение. Именно поэтому я намерен здесь поселиться и не спеша все хорошенько разузнать! Что в самом деле означают эти анонимные письма? Являются ли они предупреждением, что нужно ждать новых ударов? Если да, то против чего направленных? Или кого… Уф, ты вправе собой гордиться, подкинул мне хитрую работенку! Завтра я отправлю тебе очередную магнитофонную запись. У тебя ловкая секретарша. Она выкинет все лишнее и сгладит углы. Полностью отдаю себе отчет в том, господин дивизионный комиссар, что я допускаю при ведении данного дела совершенно возмутительные вольности… Не надо было отправлять новичка. До завтра».
Кларье выключил магнитофон, зевнул, почесался, пощупал, подойдя к зеркалу над раковиной, кожу на щеке, состроил зверскую гримасу и, не оглядываясь, проворчал вошедшей горничной:
— Войдите!.. Добрый день… поставьте поднос на ночной столик. Спасибо. Когда станете убирать комнату, не трогайте магнитофон.
Внезапно раздалось тихое бренчание телефона:
— Алло? Господин комиссар?.. Вас тут спрашивают.
И почти сразу раздался голос доктора Мелвилля:
— Алло, комиссар… Извините за беспокойство. Но, наверно, вам следует знать о любых даже самых незначительных происшествиях. Вот поэтому я и звоню по поручению доктора Аргу сообщить, что умер Антуан.
— От чего?
— Как это от чего? Умер естественной смертью, разумеется! Сердечный приступ. Он был очень слаб в последнее время. Вы ведь понимаете, комиссар, что смерть для него избавление от мук. Столько месяцев терпеть!
— Хорошо! Иду!
— О, вы можете не спешить! Сегодня Антуан, завтра кто-нибудь другой! Наши пациенты здесь для этого и находятся!
Кларье вешает трубку, раздраженный легкой иронией, сквозившей в речи доктора Мелвилля. Да, он понимает, что заведение Кэррингтона предназначено в первую очередь для того, чтобы пациенты тихо и спокойно умирали, так что нет ничего противоестественного в том, что каждый или почти каждый день в клинике отмечен чьей-то смертью. И все-таки ему, полицейскому, трудно с этим смириться, будто в каждой смерти таится нечто подозрительное. Разве кто спорит, что в некоторых случаях смерть несет с собой освобождение от страданий. «Но не тогда, — ворчит Кларье, — когда человек умирает под самым моим носом». Комиссар быстро приводит себя в порядок. Черт! Настроения никакого! И ничего хорошего не предвидится. Однако ослепительный летний свет встречает его удивительно гостеприимно, и повисшая в небе солнечная улыбка представляется комиссару доказательством дружеского участия природы. Да, Антуан мертв. Но надо крепко вбить себе в голову, что особой трагедии в этом событии нет. Кларье решает немного пройтись пешком и успокоиться, слишком угнетающе на него действует выпавшая на его долю работа, хочешь не хочешь, а мысли почти постоянно крутятся вокруг смерти. Когда говорят: «Все там будем!» — тут не поспоришь, все правильно! Но заранее тренироваться рвать нити, из которых соткана жизнь, со всеми ее радостями, общением с друзьями, любовью?.. «О Боже, — вздрагивает Кларье, — если они разглагольствуют об освобождении, то, значит, вскоре заговорят и о эвтаназии, а я знаю одного старого полицейского, которого ждет славная взбучка, поскольку эвтаназия — это хоть и негромкое, но все-таки преступление. Я так и слышу их ругань: „И чем это он занимается, ваш комиссар?“ Ну, давай, голубчик, тебе платят деньги вовсе не за философствование, а за работу, вот и допытывайся, отчего умер Антуан!» Кларье начинает торопиться, однако вокруг клиники да и внутри тоже царит обычное спокойствие. Как и всегда, по коридорам деловито шествуют медсестры, врачи. Как всегда, улыбаются. Неподалеку от него вестибюль клиники пересекает Марсель. Они приветствуют друг друга. Еще один инвалид. Еще одно чудо Кэррингтона, никогда не скажешь с первого взгляда, что нет руки. Чуть позже Кларье узнал, что Марсель работал в клинике ночным сторожем. Ориентируясь по стрелкам-указателям, Кларье шел к приемной комнате для посетителей, задавая