а его кожа, другие отказываются садиться в корабль, если не будет совершено жертвоприношение… Единственное, что я в состоянии сделать, так это отделить кожу от тела.
— Такого зверства на Бора-Бора еще никогда не совершалось, — взмолился Амо Тетуануи. — Это останется в памяти людей до скончания веков.
— Никто не будет помнить о случившемся, если человек-память об этом никогда не заикнется, — ответил Хиро. — В конце концов, на это нас толкнули сами варвары. Никто не заставлял их убивать нашего правителя и увозить наших женщин. — Ответом ему стала гнетущая тишина. — Что они с ними сделали, не знаю, — чуть помолчав, продолжал старый Хиро. — Но думаю, что некоторые из женщин согласились бы, чтобы с них содрали кожу живьем, лишь бы только избавиться от страданий, которые причиняют им дикари. — Он встал, давая понять, что собрание Совета закончено. — Это мое решение. Я несу за него полную ответственность. Да будет так!
Хиро Таваеарии удалился в сторону своего дома с низко опущенной головой. Выглядел он необычайно усталым и казалось, что за этот вечер он постарел лет на двадцать. После его ухода устремили взгляды на изменившегося в лице и дрожащего Хини Тефаатау, сидящего в последнем ряду.
— Да спасет меня Таароа! — со слезами на глазах взмолился он. — Никогда не думал, что мне придется с человека снимать кожу, пусть даже и с такого чудовища, как наш пленник.
Сейчас даже суровый Теве Сальмон раскаивался в том, что настоял на человеческом жертвоприношении. Но решение было принято, и всем оставалось только подчиниться жуткому приказу.
В эту ночь Тапу Тетуануи не был в настроении предаваться любовным утехам — впрочем, так же как и Майана. Поэтому они просто лежали на пляже, обнявшись, и не решались произнести вслух то, что тревожило обоих.
— Как думаешь, сколько времени может прожить человек без кожи? — первым нарушил молчание Тапу.
— Не знаю, — ответила Майана. В голосе ее слышалось плохо сдерживаемое негодование. — Но сколько бы он ни прожил, все это время он будет страдать так, как никто еще на этом свете не страдал. — Она глубоко вздохнула. — Сомневаюсь, что корабль, рожденный под символом ужаса, ждет счастливая судьба. — Она нежно погладила возлюбленного и сказала: — Я боюсь за тебя.
— Только за меня?
— Боюсь за всех вас, — откровенно ответила девушка. — На этом корабле собираются отплыть трое мужчин, которых я люблю, а еще мой дядя, два двоюродных брата и большинство моих лучших друзей…
Она села на песок и посмотрела на только что появившуюся над горизонтом луну.
— Когда вы будете в океане, нам придется очень много молиться, — добавила она. — Очень много!
— Красивая луна, — после долгого молчания прошептал Тапу. — Очень красивая. Я буду думать о тебе каждый раз, когда увижу, как она катится по небу, поднимаясь на горизонте и скрываясь в водах океана. — Он запустил пальцы в ее шелковистые черные, спадающие до пояса волосы. — Если бы ты меня любила хоть вполовину так же сильно, как я люблю тебя.
— По меньшей мере на треть-то я тебя люблю, — ответила шутливо девушка. — А может быть, я люблю тебя даже больше, так как говорят, что женская любовь во много раз сильнее, чем мужская. — Она внимательно посмотрела на него. — Ты бы смог разделить любовь ко мне с Чиме и Ветеа Пито на всю жизнь?
Тапу ответил не сразу, но после долгих раздумий произнес:
— Не думаю, что был бы счастлив… Но если быть откровенным, то соглашусь, что третья часть твоей любви все же лучше, чем целая любовь, но другой женщины.
— Жаль, что закон не разрешает выходить замуж сразу за троих мужчин! — воскликнула Майана. — Это было бы отличное решение.
— Какие у меня шансы, что ты выберешь меня? — с нескрываемой страстью в голосе спросил Тапу.
— Один из трех, — честно ответила она. — Точно, один из трех.
Двумя днями позже жители всего острова готовились с размахом отпраздновать спуск на воду «Марара». Но в отличие от подобных церемоний, проводившихся в прежние времена, на сей раз в воздухе витало напряжение. С самого рассвета шел серый, ни на секунду не прекращающийся дождь, будто само небо скорбело по человеку, приговоренному к столь страшной смерти.
Звероподобное существо, похоже, понимало, что с ним должно произойти нечто ужасное. Во взглядах тех, кто все эти дни смотрел на него с явной ненавистью, неожиданно проявилось неприкрытое сострадание, заставившее дикаря содрогаться от предчувствия надвигающейся беды.
А беда — всегда беда, какой бы она ни была и как бы мы ее себе ни представляли.
Связанного по рукам великана отнесли к бухте Фарепити. Он увидел большой корабль, готовый к спуску на воду, и различил ряд широких перекладин, уложенных на берегу параллельно друг другу и спускающихся к самому океану. Заметив, что на этих перекладинах установлена толстая доска с отверстиями для веревок, он понял, что его судьба — умереть, будучи раздавленным левой частью гигантской лодки, которая пронесется по нему всеми своими четырьмя тоннами и оставит от него лишь кровавое месиво.
Всем показалось, что он вздохнул с облегчением.
Великан действительно успокоился. Он с самого начала понимал, что обречен на смерть, и предстоящая церемония должна была раз и навсегда положить конец его страданиям.
Почти с самого рассвета жители острова начали группками собираться на пляже. Они нарядились в свои самые лучшие, достойные столь торжественного случая наряды и украшенные перьями накидки. У многих на шеях висели гирлянды из цветов. Приглушенные звуки барабанов и пронзительные — длинных флейт, на которых так нравилось играть Тапу Тетуануи, казалось, не радовали, а, наоборот, еще сильнее угнетали присутствующих. Вот-вот должно было начаться кровавое жертвоприношение, которое никому не было по нраву. И еще все прекрасно понимали, что со спуском «Марара» время побежит быстрее и уже совсем скоро им надолго, если не навсегда, придется расстаться с близкими людьми.
На Бора-Бора практически не оставалось ни одной семьи, в которой кто-то не собирался бы подняться на борт гигантского корабля и отправиться на поиски таинственного острова, прямо в ужасные, таящие многочисленные опасности земли Пятого Круга, откуда удалось вернуться лишь одному Мити Матаи. Поэтому казалось, что барабаны и флейты играли похоронную мелодию, и их стенаниям вторил плач падающего дождя.
Не оказывающего сопротивление пленника повалили на доску. Но когда великан заметил приближавшихся мужчин — не сомкнувшего за ночь глаз Хини Тефаатау и двоих его помощников, сжимавших в руках длинные ножи, сделанные из острейших створок раковин жемчужниц, — он понял, что должно произойти на самом деле. Дикарь начал страшно выть, вырываться и выкрикивать нечленораздельные ругательства.
Жуткая картина запечатлелась навсегда в памяти тех, кто не отвел глаз и досмотрел до конца жуткое представление. И когда дрожащий Хини Тефаатау пошел в сторону собравшихся, неся в руках окровавленную кожу несчастного, на доске лежала бьющаяся в конвульсиях предсмертной агонии куча красного мяса.
Хиро Таваеарии поспешно отдал команду обрубить чалки[6], и «Марара» быстро пронеслась по дрожащему телу дикаря, положив конец страданиям несчастного.
Два форштевня-близнеца[7] наконец разрезали воду, и корабль мягко закачался на волнах в спокойной бухте Фарепити. Впервые в жизни маленькие глазки Теве Сальмона не смотрели на построенный им корабль.
За печальным концом своего злейшего врага все следили с опущенными головами.
И тут в гнетущей тишине неожиданно раздался громкий голос Мити Матаи. Все мужчины, женщины и дети Бора-Бора постепенно собрались вокруг него, затянув песню-молитву:
Если я заставлю плыть мою пирогу
По предательской морской волне,
Пусть под ней волна найдет себе дорогу —
О мой бог Тане! —
Пусть пирога пронесется по волне.
Если я заставлю плыть мою пирогу
Через шквалы — ураганные ветра,
Пусть под ними мой корабль найдет дорогу —
О мой бог Тане! —
Ну а буря пронесется над ладьей.
Если я заставлю плыть мою пирогу
По гигантским водяным валам,
Пусть, по ним летя, пробьет она дорогу —
О мой бог Тане! —
А валы пройдут спокойно под ладьей.
О мой бог Тане! О мой бог Тане!
Какие-то сердобольные девушки покрыли пальмовыми ветвями труп великана, и жители острова постепенно начали успокаиваться. Дождь перестал, и теперь они могли все свое внимание направить на грандиозный корабль, чей силуэт мягко вырисовывался на фоне встающей из океана луны.
Это действительно было настоящее произведение искусства, и Теве Сальмон мог гордиться им по праву.
Спустя некоторое время великий строитель поднялся на борт корабля и положил в центре палубы кокосовый орех. Тот лежал без движения: не перекатывался ни на левый, ни на правый борт, ни на корму, ни на нос — прекрасное свидетельство отличной балансировки судна.
Возможно ли, чтобы кто-то построил подобное чудо без чертежей, без схем, без измерительных и вычислительных приборов? Да, возможно! Это был корабль, который удивил бы самого способного современного инженера-кораблестроителя! И вечно недовольный тщедушный Теве Сальмон, похоже, впервые в жизни остался доволен осмотром, он взял большое весло, служившее рулем, и вручил его Мити Матаи.
Так он дал понять присутствующим, что с этого самого момента на великого навигатора Бора-Бора возлагается вся ответственность за корабль.
Мити Матаи положил весло на палубу, низко поклонился, так, что коснулся его лбом, а затем установил на место, крепко стукнув кулаком в конце.
Легким кивком головы он позвал на борт десять своих самых лучших людей и вручил каждому из них по двухлопастному веслу. Расположившись на своих местах, они ритмично начали грести к выходу из канала. Первые же порывы ветра наполнили паруса.