Борьба за огонь — страница 1 из 3

Ж. Рони-старшийБорьба за огонь

Часть первая

Глава перваяГибель огня

Племя уламров спасалось бегством в непроглядной темноте ночи. Обезумевшие от страданий люди не чувствовали боли, не замечали усталости.

Огонь погиб — и все меркло перед этим страшным несчастьем.

Племя с незапамятных времен хранило Огонь в трех плетенках; четыре женщины и два воина день и ночь стерегли его.

В дни самых тяжких невзгод Огонь получал пищу, которая поддерживала его жизнь. Племя защищало его от дождя и бурь, разливов рек и наводнений; вместе с племенем он переходил вброд реки и болота, приветливо синея по утрам и багровея по вечерам.

Пещерный медведь и серый медведь, зубр и мамонт, лев, тигр и леопард боялись грозного вида Огня. Его кровавые зубы защищали человека от всего враждебного мира. Он извлекал из мяса дразнящий запах, обжигая придавал крепость концам палиц, раскалывал на части камни. Он разливал сладостное тепло по телу. В холодные ветреные ночи он дарил племени бодрость. И в дремучих лесах, и в глубине темных пещер, к в нескончаемых просторах степи — саванны — Огонь был отцом, хранителем, спасителем племени. Но он был опасней мамонта и тигра, когда, вырвавшись из плетенки, начинал пожирать деревья.

Огонь погиб!..

Враг уничтожил две плетенки. В третьей, во время бегства, Огонь захирел, поблек. Еле теплящийся, он не мог зажечь даже сухой травинки. Он вздрагивал на своем ложе из камней, как больной зверек. Как крохотное красноватое насекомое, он трепетал при каждом порыве ветра. А потом он умер…

Осиротевшие уламры бежали осенней ночью. Низко нависший свод неба, казалось, давил своей тяжестью на темную поверхность болота. Звезды прятались за тучами. Деревья простирали над беглецами свои обнаженные ветви. В воде плескались гады.

Мужчины, женщины, дети брели во тьме, не видя друг друга. Три поколения уламров пользовались этой тропой, но, чтобы не сбиться с нее, нужен был хотя бы свет звезд.

На рассвете беглецы приблизились к саванне.

Тусклый свет озарил на востоке темные, тяжелые тучи. Ветер рябил поверхность болота, казавшуюся густой и вязкой, как горная смола. Кочки уродливо торчали из воды. Среди кувшинок и стрелолистников копошились и плавали сонные гады. Цапля взлетела вверх и, покружившись, села на пепельно-серое дерево.

Неожиданно перед уламрами открылась бесконечная саванна. Клубы тяжелого тумана перекатывались по трепещущей от предрассветного ветра траве. Люди приободрились и, продравшись сквозь стену камышей, ступили на твердую почву.

Лихорадочное возбуждение, поддерживавшее их во время ночного бегства, угасло; большинство мужчин в изнеможении повалилось на траву и тотчас же погрузилось в глубокий сон. У женщин горе превозмогало усталость; те из них, которые потеряли детей в болоте, завыли, как волчицы; все пали духом при воспоминании о постигшем племя несчастии.

Фаум воспользовался первыми проблесками дневного света, чтобы пересчитать уцелевших соплеменников. Он считал при помощи пальцев и ветвей — каждая ветвь равнялась сумме пальцев на обеих руках. Остались только четыре ветви воинов, шесть ветвей женщин, неполных три ветви детей и меньше одной ветви стариков.

Старый Гоун сказал, что уцелели один мужчина из пяти, одна женщина из трех и один ребенок из целой ветви. Только тогда уламры ощутили всю тяжесть обрушившегося на них бедствия.

Они поняли, что смертельная опасность угрожает самому существованию племени, что силы природы грозно ополчились против них, что, лишившись Огня, уламры не смогут бороться с этими силами.

Отчаяние овладело даже мужественным Фаумом.

На его широком лице, заросшем жесткой щетиной, в его глазах, желтых, как у леопарда, отразилась смертельная усталость. Он смотрел на спящих воинов, забывая даже слизывать кровь, которая сочилась из ран на предплечье.

Как все побежденные, Фаум не переставал вспоминать мгновения, когда победа клонилась на его сторону. Уламры яростно бросились в бой. Палица Фаума крушила череп за черепом. Еще миг — и уламры уничтожат своих врагов, возьмут в плен их жен, растопчут их Огни и смогут по-прежнему охотиться в своей саванне, в полных дичи лесах.

Какой злой ветер пронесся над полем битвы? Почему уламры, вдруг охваченные ужасом, обратились в бегство, почему захрустели их кости под вражескими палицами, почему вражеские рогатины стали вспарывать их животы? Как случилось, что враги ворвались в лагерь уламров и уничтожили плетенки с Огнем?

Мысли эти сверлили темный мозг Фаума, приводя его в исступление. Он не мог примириться со своим поражением…

* * *

Солнечные лучи пробились сквозь облака. Под их ярким блеском закурилась паром саванна. Радость утра и свежее дыхание растений несли они с собой. Даже болотная вода казалась теперь не такой угрюмой и коварной. Она то отсвечивала серебром среди темной зелени островков, то как бы покрывалась блестящей пленкой слюды, то приобретала опаловую матовость жемчуга. Ветерок, пробиваясь сквозь заросли ив и ольхи, разносил далеко в стороны свежий запах воды.

Солнечные лучи отражались в капризной поверхности вод и мимолетно озаряли то какую-нибудь корягу, то водяную лилию, желтую кувшинку, синего касатика, болотный молочайник, вербейник, стрелолистник, то целую заросль лютиков, очитков, дикого льна, горького кресса, росянки, то непроходимые заросли камышей, где кишели водяные курочки, чирки, ржанки и зеленокрылые чибисы.

Фаум смотрел на свое племя. Сбившиеся в кучку уламры, желтые от ила, красные от крови, зеленые от водорослей, походили на разноцветный клубок змей. От свернувшихся, как питоны, или распластавшихся, как гигантские ящеры, людей несло лихорадочным жаром и запахом гниющего мяса. Некоторые тяжко хрипели, борясь со смертью. Раны их почернели от запекшейся крови.

Однако, большинство раненых должны были выжить — самые слабые остались на том берегу или потонули при переправе.

Фаум перевел взгляд со спящих на тех, кто бодрствовал, больше страдая от поражения, чем от усталости. Это были великолепные образцы человеческой породы. У них были тяжелые головы с низкими лбами и мощными челюстями. Кожа их была бурой, но не черной; почти у всех грудь и конечности поросли волосами. Остротой обоняния они могли соперничать с хищными зверями.

Фаум воздел руки к небу и протяжно закричал.

— Что станет с уламрами без Огня? — спрашивал он. — Как будут они жить в саванне и в лесу? Кто защитит их от ночного мрака и зимних ветров? Кто согреет их озябшие тела? Кто придаст крепость концам их палиц? Они должны будут есть сырое мясо и горькие коренья. Лев, медведь, тигр будут пожирать их живьем в темные ночи! Воин, который сумеет снова овладеть Огнем, станет братом Фаума. Он будет получать три части на охоте, четыре части из добычи. Фаум отдаст ему в жены Гаммлу, дочь своей сестры! А после смерти Фаума к нему перейдет жезл вождя! Тогда Нао, сын Леопарда, поднялся и сказал:

— Дай мне двух быстроногих воинов, и я добуду Огонь у сыновей Мамонта или у людоедов, охотящихся на берегах Большой реки!

Фаум недоброжелательно посмотрел на него. Нао был самым рослым из уламров. Не было в племени воина, который мог бы соперничать с ним в выносливости и быстроте бега. Он поборол My, сына Бизона, первого после Фаума силача племени. И Фаум боялся Нао. Он постоянно давал молодому воину самые опасные поручения, стараясь держать его вдали от племени.

Нао не любил вождя уламров. Но высокая, стройная, пышноволосая Гаммла, дочь сестры Фаума, нравилась ему. Он думал о ней то со страстью, то с неистовым гневом. Нао часто подстерегал Гаммлу в зарослях ивняка, в чаще леса. Стоя в засаде, он то широко раскрывал объятия, чтобы прижать ее к груди, то судорожно стискивал палицу, борясь с желанием повергнуть ее ударом на землю, как девушку из враждебного племени. А между тем он не желал Гаммле зла: если бы она была его женой, он не был бы с ней жестоким, потому что не любил видеть на лицах окружающих выражение страха и отчужденности.

Во всякое другое время Фаум не принял бы предложения Нао. Но горе укротило Фаума. Он подумал, что союз с сыном Леопарда может оказаться выгодным; а когда понадобится — всегда найдется способ избавиться от него. Поэтому, повернувшись к молодому воину, он сказал:

— У Фаума только один язык. Если Нао принесет Огонь, он получит Гаммлу без выкупа. Он станет сыном Фаума!

Подняв руку вверх, он говорил с расстановкой, веско и торжественно.

Кончив, он сделал знак Гаммле. Девушка, трепеща, приблизилась.

Гаммла знала, что в сумерках Нао подстерегает ее в чаще, и боялась его. Но иногда она мечтала о нем. И противоречивые чувства боролись в ней: то ей хотелось, чтобы людоеды убили его, то она жаждала, чтобы он вернулся победителем и принес Огонь племени.

Тяжелая рука Фаума упала на плечо девушки.

— Кто из дочерей человеческих сравнится с моей Гаммлой? — гордо воскликнул он. — Она может унести на плече лань, бежать без отдыха от утренней зари до вечерней, без ропота переносить голод и жажду, переплывать озера и реки. Она родит своему мужу много сыновей. Если Нао сумеет добыть Огонь, он получит Гаммлу без всякого выкупа — ему не придется отдавать ни рогов, ни мехов, ни ракушек!

Тогда Агу, сын Зубра, самый волосатый из уламров, выступил вперед.

— Агу хочет завоевать Огонь, — сказал он. — Вместе со своими братьями он пойдет добывать его у врагов по ту сторону реки. Агу либо погибнет от руки врагов, в пасти тигра, в когтях у льва-великана, либо принесет уламрам Огонь, без которого они слабее оленя и сайги!

Все лицо Агу, казалось, состояло из одной пасти, окаймленной кровавой полосой губ. Глаза его дико сверкали. На тяжелом, коренастом теле уродливо выделялись длинные руки и непомерно широкие плечи. Облик его выдавал звериную, беспредельную, не знающую пощады мощь и жестокость.

Агу никогда не боролся ни с Фаумом, ни с My, ни с Нао. Но все знали, что сила его огромна. Агу не мерялся ни с кем силами в мирной схватке, но все те, кто становились поперек его пути, терпели поражение, и счастлив был воин, отделавшийся одним лишь увечьем в единоборстве с ним.

Агу жил с двумя братьями, такими же волосатыми, как он сам, и с несколькими женщинами, несчастными, забитыми существами, обреченными на самое жалкое прозябание.

Даже среди суровых к самим себе и беспощадных ко всем остальным уламров сыновья Зубра выделялись своей жестокостью и кровожадностью. Смутное недовольство ими нарождалось среди всего племени. Эта недовольство было первым проблеском сознания общности интересов массы людей перед лицом опасности, угрожающей всем вместе и каждому в отдельности.

Хотя большинство соплеменников осуждало Нао за излишнюю мягкость и кротость, у него было немало приверженцев. Незлобивость такого могучего воина привлекала к нему сердца тех, кого природа обделила силой.

Фаум ненавидел Агу не меньше, чем сына Леопарда, и боялся его еще больше. Союз косматых братьев казался непобедимым. Если один из них жаждал чьей-либо крови, двое других не успокаивались, пока враг был жив. Всякий, объявивший им войну, должен был погибнуть или уничтожить их.

Фаум мечтал о союзе с косматыми братьями. Но его заискивания натыкались на глухую стену недоверия. Сыновья Зубра знали только один вид лести — животный страх во взгляде у всех, кто общался с ними.

Фаум был, пожалуй, не менее жестоким и недоверчивым, чем Агу и его братья. Но наряду с этим он обладал и качествами, необходимыми вождю: он был ласков со своими сторонниками, заботлив к нуждам племени, решителен, настойчив, беззаветно храбр и по-своему справедлив.

В ответе Фаума чувствовался оттенок уважения к Агу:

— Если сын Зубра вернет Огонь уламрам, он без выкупа получит Гаммлу и станет вторым вождем племени, которому все воины будут подчиняться!

Агу слушал речь вождя, не отрывая жадных взглядов от Гаммлы. Его маленькие глазки вдруг сверкнули угрозой.

— Дочь Болота будет принадлежать сыну Зубра. Всякий другой, кто осмелится прикоснуться к ней, будет уничтожен!

Эти слова задели Нао. Он возбужденно крикнул:

— Гаммла будет принадлежать тому, кто вернет племени Огонь!

— Сын Зубра сделает это!

Нао и Агу скрестили взгляды. До сих пор у этих людей не было повода для вражды. Каждый знал о силе другого, но, не имея поводов для соперничества, они до сих пор еще не сталкивались. Речь Фаума зажгла в них ненависть друг к другу.

Агу, еще вчера не обращавший внимания на Гаммлу, вздрогнул всем телом, когда Фаум стал восхвалять девушку. Он мгновенно загорелся к ней страстью, неутолимой и яростной. С этого мгновения он обрекал смерти всякого соперника.

Нао понимал это. Он крепче сжал топор левой рукой и палицу правой. Услышав ответ Нао, младшие сыновья Зубра стали рядом с Агу, молчаливые и угрожающие.

Все три брата были поразительно похожи один на другого: темнокожие, волосатые, с крохотными глазками, словно затянутыми пеленой, как надкрылья у жуков.

Все трое подстерегали каждое движение Нао, готовые броситься на него. Но среди уламров поднялся ропот. Даже те, кто осуждал Нао за мягкость, не хотели его гибели: ведь он взялся вернуть племени Огонь. Все знали, что Нао изобретателен и хитер, неутомим и искусен в обращении с Огнем. Наконец, многие верили в его удачливость.

Агу также обладал силой, хитростью и упорством, и племя могло только выиграть от того, что одновременно два лучших воина отправятся на поиски Огня.

В сильном возбуждении все вскочили на ноги. Приверженцы Нао сгрудились вокруг сына Леопарда, готовые защищать его от нападения косматых братьев. Сын Зубра не знал страха, но и осторожность не была чужда ему. Он решил отложить сведение счетов с Нао.

Гоун, самый старый из уламров, выразил словами неясные мысли, будоражившие толпу:

— Разве уламры хотят своей гибели? Неужели они забыли, сколько воинов вырвали из их рядов враги и волны реки? Из четырех остался один! Все, кто способен держать в руке топор и палицу, должны жить! Нао и Агу — сильнейшие из наших охотников; если один из них умрет, племя потеряет больше, чем если погибнут четыре других воина. Гаммла будет служить тому, кто принесет Огонь. Такова воля племени!

— Такова воля племени! — сказали воины. И все женщины подхватили в один голос:

— Гаммла будет принадлежать покорителю Огня! Агу не боялся племени, но понимал, что спорить с ним опасно.

Сделав знак братьям, он повернулся и ушел к своему логовищу.

Глава втораяМамонты и зубры

Это происходило на заре следующего дня.

Высоко в небе ветер быстро гнал тучи, но над самой землей воздух стоял неподвижно — раскаленный, напоенный тысячами запахов, душный воздух. Небо казалось гигантским синим озером. Дрожа и переливаясь, растекалась по этому озеру пена утренней зари. Тут она образовала яркожелтую лагуну, здесь изумрудный залив, там розовый ручей…

Раненые уламры стонали — их томила жажда.

Один из воинов ночью скончался. Окоченевший труп его лежал на траве, посинелый, с кровавым пятном вместо лица, обглоданного ночными хищниками.

Фаум приказал бросить труп в воду.

Жалобное бормотанье старого Гоуна проводило воина в последний путь.

После похорон все внимание племени сосредоточилось на охотниках за Огнем — Агу и Нао, собиравшихся в поход.

Косматые братья вооружились палицами, топорами, рогатками, дротиками с кремневыми наконечниками. Нао выбрал себе в спутники вместо зрелых воинов двух юношей, быстроногих, неутомимых в беге. У каждого из них было по рогатине, топору и дротику. Сын Леопарда, сверх того, захватил палицу — дубовую ветвь, конец которой был обожжен в огне костра. Он предпочитал это оружие всякому другому. С палицей в руках он не боялся сражаться один на один с самыми свирепыми хищниками.

Фаум обратился к косматым братьям с такой речью:

— Агу увидел свет раньше Нао, — сказал он. — Пусть он выбирает свой путь. Если Агу пойдет к реке, сын Леопарда пойдет к Болотам. Если же сын Зубра решит пойти к Болотам, Нао направится к Большой реке.

— Агу еще не знает, куда он пойдет! — возразил сын Зубра. — Он будет искать Огонь повсюду: утром он может пойти к Болотам, вечером — к реке. Разве может знать преследующий вепря охотник, где удастся убить зверя?

— Агу должен сказать, какой путь он выбирает, — ответил старый Гоун, и одобрительный ропот толпы поддержал его. — Он не может одновременно итти и на закат и на восход. Пусть Агу скажет, куда он пойдет!

Кинув злой взгляд на толпу, сын Зубра крикнул:

— Агу пойдет на закат!

И, сделав знак братьям, он решительно зашагал по направлению к Болотам.

Нао не сразу последовал его примеру. Ему хотелось повидать на прощанье Гаммлу. Она стояла под ясенем среди кучки стариков.

Нао направился к ней; она не двинулась с места; взгляд ее блуждал по саванне.

Сердце Нао часто-часто застучало. Подняв топор к небу, он воскликнул:

— Слушай, дочь Болота! Нао никогда не вернется к своему племени, если не сумеет добыть Огонь. Нао найдет смерть на дне пропасти, утонет в реке, будет съеден гиенами или вернется победителем и принесет Гаммле ракушки, синие камни, зубы мамонта и рога зубра!

Девушка подняла на воина глаза, в которых сверкала детская радость.

Но Фаум нетерпеливо оборвал речь Нао.

— Сыны Зубра уже скрылись за лесом, — сказал он. — Почему Нао медлит?

И Нао, кликнув своих спутников, не оглядываясь, зашагал на восток.

* * *

Нао, Гав и Нам целый день шли саванной. Зеленый покров ее был еще в полном расцвете. Солнце сушило траву, ветер колыхал ее, разнося бесчисленные запахи, которыми был напоен воздух. Однообразная на первый взгляд саванна таила в себе огромное разнообразие злаков, трав и цветов, насекомых и животных. Плодородие ее было неистощимо. Среди необозримых зарослей злаков ютились островки дрока, вереска, шильника, зверобоя, шалфея, лютиков, кресса. Местами виднелись участки голой почвы, устоявшей против натиска сомкнутых колонн растительной армии. Но за этими плешинами снова начинались сочные пятна мальвы, шиповника, красного трилистника и зеленых кустарников.

Местами монотонность равнины нарушали невысокий холм, глубокий овраг, пруд, кишащий насекомыми, лягушками, тритонами. Одинокая скала высилась в траве, словно мастодонт на пастбище. Стада антилоп мелькали на горизонте, зайцы скакали в высокой траве, удирая от волков и собак; в воздух тяжело взлетали стаи куропаток; над саванной носились вороны, легкокрылые вяхири, грузные дрофы. С места на место перебегали табуны диких лошадей, степенно выступали зубры. Из рощи выходил, неуклюже переваливаясь с боку на бок, серый медведь, огромный и страшный победитель тигров, не уступающий в силе львам-великанам…

Вечером Нао, Нам и Гав устроили ночлег у подножья кургана. Они не прошли за день и десятой части пути. Сколько видел глаз, кругом расстилалась печальная в сумеречном полусвете саванна. Последние лучи солнца догорали на облаках.

Вид этого моря Огня напомнил Нао о том крохотном язычке пламени, который он должен был добыть. Казалось, стоило взобраться на вершину холма и протянуть сухую сосновую ветвь к облакам, чтобы искра небесного Огня воспламенила ее.

Тучи над горизонтом потемнели, но неясный багрянец еще долго мерцал на темном небе. Одна за другой стали вспыхивать сверкающие точки звезд. Поднялся легкий ветерок.

Привыкнув к кострам становищ, светящаяся ограда которых преграждала доступ ночи, Нао чувствовал себя теперь слабым и беспомощным. Каждое мгновение из мрака могли появиться леопард, тигр, лев, хотя они редко охотятся на равнине; стадо зубров могло растоптать хрупкую человеческую плоть; волчья стая представляла грозную опасность для беззащитных людей — количество придавало волкам силу крупных хищников, а голод вооружал их храбростью.

Воины поужинали сырым мясом. Это был грустный ужин: уламры отвыкли от сырой пищи. Затем Нао первым стал на стражу. Всем существом он внимал каждому дыханию ночи. Глаз его улавливал движения теней, блеклое свечение тумана; слух различал шопот ветерка, шелест травы, полет насекомых, бег животных и шорох змей; он слышал вопль шакалов, смех гиен, вой волков, стрекотание кузнечиков и дальний клекот орла; ноздри его впитывали сладостный аромат цветов, свежее дыхание травы, острый запах хищников и зловоние гадов; кожа его ощущала малейшее дуновение ветерка, волны влажной прохлады и веяние сухого жара.

Жизнь была полна опасностей. Все проявления ее таили в себе угрозу. В неустанной борьбе с окружающим выжить мог только бдительный, сильный и хитрый.

И Нао настороженно высматривал в темноте приближение когтей, раздирающих мускулы, клыков, дробящих мясо, горящих угольков глаз пожирателей живого тела. Большинство хищников, учуяв присутствие сильного зверя-человека, отбегали, не задерживаясь. Так пробежали мимо гиены, — челюсти их так же мощны, как львиные, но гиены не любят борьбы и довольствуются мертвечиной. Подкралась стая волков. Волки знали силу количества — они остановились подле привала уламров, смутно сознавая, что они не слабее трех людей. Но, так как голод не терзал их, они предпочли пробежать дальше, по следу антилоп. Подбежала и стая собак, похожих на волков. Они окружили курган и долго лаяли на людей. Отдельные собаки с угрожающим рычаньем забегали вперед, но ни одна не решилась напасть на двурогих зверей.

Недавно еще собаки стаями ходили за племенем. Они питались отбросами и участвовали в охотах уламров. Старый Гоун приручил двух собак — он кормил их потрохами и костями, но они погибли в схватке с вепрем.

Приручить других не удалось, так как Фаум, став вождем, приказал убить всех собак. Нао нравилась мысль о дружбе с собаками. В таком союзе он чувствовал залог большей безопасности человека, новый источник силы. Но нечего было и думать об этом здесь, в саванне, где людей было всего трое, а собак — целая стая.

Между тем собаки стягивались кольцом вокруг привала. Они не лаяли больше. Их короткое дыхание слышалось все отчетливее.

Это начало беспокоить Нао.

Взяв комок земли, он швырнул его в самую смелую собаку и крикнул:

— У нас есть рогатины и палицы, которыми можно убить медведя, зубра и даже льва!

Собака, которой земля попала в морду, шарахнулась и, испуганная звуком человеческого голоса, скрылась в темноте. Остальные отбежали назад и, казалось, совещались.

Нао бросил им вслед камень.

— Где вам сражаться с уламрами! Прочь отсюда. Ищите себе добычу послабей — сайгу или волка!

Разбуженные голосом Нао, Нам и Гав вскочили на ноги. Появление двух новых теней заставило собак обратиться в бегство.

* * *

Семь дней шли Нао, Нам и Гав.

Опасности росли по мере того, как уламры приближались к краю саванны. Хотя лес отстоял еще в нескольких днях ходьбы, предвестники его — отдельные рощи деревьев, крупные хищники — стали попадаться все чаще и чаще. Однажды охотники встретили даже тигра.

Теперь задолго до наступления сумерек уламры начинали думать о ночлеге: они искали пещеру в холмах, удобную площадку на скале или, на худой конец, хотя расселину в почве. Ночевать на деревьях они избегали.

На восьмой или девятый день странствования их начала мучить жажда. Кругом не было ни ручейка, ни болота; трава пожелтела. В воздухе появились тучи мошкары. Она стремительно носилась над саванной и беспощадно жалила тела воинов.

Когда тени девятого дня удлинились, земля снова зазеленела, воздух стал влажным, и ветерок с холмов принес запах свежей воды.

Вскоре уламры увидели стадо зубров.

Нао сказал своим спутникам:

— Мы напьемся воды до захода солнца. Зубры идут на водопой!

Нам, сын Тополя, и Гав, сын Сайги, выпрямили уставшие тела.

Нао выбрал себе в спутники легких и подвижных юношей. В них нужно было воспитать смелость, решительность, выносливость. Взамен они готовы были платить слепым повиновением, безграничной преданностью, способностью мгновенно забывать перенесенные страдания. Предоставленные самим себе, они терялись перед враждебными силами природы. Но у них были зоркие глаза, тонкий слух, ловкие руки и неутомимые ноги — и все эти качества были к услугам вождя, который сумеет завоевать их доверие и подчинить своей воле.

За дни совместного странствования Нам и Гав успели привязаться к Нао. Для них он был воплощением мужества и силы, защитником и покровителем.

Порой, шагая рядом с ним, они любовались его мощными плечами и широкой грудью и испытывали не понятное им самим чувство преклонения перед ним.

Нао платил юношам такой же искренней привязанностью. Почему-то союз с Намом и Гавом казался ему залогом успешности задуманного похода. Длинные тени легли у подножья деревьев. Солнце склонялось к закату, и огромный красный диск его заливал багряным светом равнину и медленно движущееся темнобурое стадо зубров, похожее издали на мутный поток воды.

Вслед за зубрами украдкой пробиралось множество других зверей. Это доказывало, что Нао не ошибся в своих предположениях и водопой находится невдалеке, где-то там, за линией холмов.

Вскоре Нао, Нам и Гав почувствовали близость воды — ноздри их жадно втягивали влажный воздух. — Надо опередить зубров! — сказал Нао.

Он боялся, что водопой окажется узким и что великаны-зубры преградят доступ к нему.

Охотники ускорили шаг.

Стадо подвигалось медленно: молодые зубры устали от длинного перехода, старые соблюдали привычную осторожность. Уламры быстро догнали стадо. Многие животные также хотели достигнуть водопоя раньше зубров: видно было, как стремительно неслись вперед легкие сайги, муфлоны, ослы. Наперерез им скакал табун лошадей.

Нао и его спутники значительно опередили зубров и взобрались на вершину холма, когда зубры только-только достигли его подножия. Это сулило уламрам возможность не спеша утолить жажду.

Перевалив через гребень холма, Нао, Нам и Гав зашагали еще быстрей. Вдали уже была видна вода. Это было небольшое озеро, окруженное со всех сторон грядой скал; узкая коса земли полуостровом вдавалась в него. На востоке озеро вбирало в себя воды полноводной реки. На западе оно низвергалось каскадом в глубокую пропасть. Доступ к озеру был возможен тремя путями: по реке, через перевал, которым прошли уламры, и через второй перевал, в скалистой гряде. В остальных местах озеро было окружено непроходимой базальтовой стеной.

* * *

Воины приветствовали воду радостными криками. У водопоя уже столпились хрупкие сайги, маленькие коренастые лошадки, тонконогие онагры, бородатые муфлоны, робкие козули и старый сохатый, на лбу которого выросло как будто целое дерево. Только свирепый вепрь, гордый сознанием своей силы, пил, воду спокойно. Все остальные звери утоляли жажду, насторожив уши, с бегающими глазами; они часто вздрагивали и недоверчиво поднимали головы, каждое мгновение готовые спасаться бегством. "Слабые должны жить в постоянном страхе", гласил закон первобытной жизни.

Вдруг, словно по команде, все головы повернулись в одну сторону, и еще через мгновение лошади, онагры, сайги, козули, муфлоны и сохатый беспорядочной толпой понеслись к западному перевалу. Один вепрь остался на месте, беспокойно вращая налитыми кровью глазами.

Появилась стая свирепых лесных волков. Нао, Нам и Гав держали наготове рогатины и дротики, а вепрь воинственно оскалил свои клыки и угрожающе захрюкал.

Волки посмотрели на врагов и, признав их опасными, предпочли броситься в погоню за бежавшими животными. После ухода волков на водопое наступила тишина, и уламры, вволю напившись свежей холодной воды, стали держать совет.

Надвигались уже сумерки. Солнце спряталось за базальтовую стену. Нечего было и думать продолжать путь в темноте. Где остановиться на ночлег?

— Идут зубры! — сказал Нам, заслышав вдали шум.

Вдруг он повернул голову в сторону западного перевала. Трое воинов насторожили слух, затем легли на землю.

— Оттуда идут не зубры, — прошептал Гав.

Нао ответил:

— Это мамонты.

Охотники поспешно осмотрели местность: река текла между базальтовым холмом и отвесным утесом из красного порфира.

Узкий выступ, спиралью опоясывающий утес, позволял, однако, без особенного труда достигнуть его вершины.

Нам первый заметил пещеру на вершине утеса. Она казалась низкой и небольшой. Однако, уламры не сразу проникли в нее: сначала они пристально вглядывались в темную глубину; затем Нао, пригнув голову к земле и втягивая в ноздри запахи, пополз в пещеру впереди своих спутников.

Пол был устлан костями, обрывками шкур, оленьими рогами, челюстями каких-то животных. Все это свидетельствовало, что хозяин помещения был грозным и опасным хищником. Нао уверенно сказал:

— Это логовище серого медведя. Оно пустует уже целую луну.

Нам и Гав не сталкивались до сих пор с этим громадным зверем; уламры кочевали обычно по местам, где водились тигры, львы, зубры, даже мамонты, но серый медведь был редким гостем. Нао же видел его во время своих дальних странствований. Он знал, что серый медведь смел и не уступает в силе льву-великану, а в жестокости — носорогу.

Почему пустовала пещера, Нао не знал: медведь мог найти себе новую берлогу, перекочевать на короткое время в другое место, наконец, мог погибнуть в схватке с другим хищником или при переправе через реку; так ли, иначе ли, но Нао надеялся, что этой ночью хозяин не вернется, и решил занять берлогу. Пока длился осмотр пещеры, у водопоя поднялся страшный шум: то пришли зубры. Их могучий рев будил звонкое эхо и разносился по всему озеру.

Нао не мог удержать дрожи, прислушиваясь к реву зубров. Человек редко отваживался охотиться на этих великанов. Зубры сознавали свою силу и не боялись даже самых крупных хищников, которые осмеливались нападать только на ослабевших или отбившихся от стада животных.

В это время новая волна звуков ворвалась в шум, поднятый зубрами.

Этот крик был слабее рева зубров, и тем не менее он возвещал приближение самых сильных из существ, живущих на земле.

В то время мамонт был непобедимым и полновластным хозяином суши. Он заставлял держаться в почтительном отдалении тигров и львов, он внушал страх серым медведям. Еще много тысячелетий должно было пройти, прежде чем человек осмелился померяться с ним силами; один лишь носорог, слепой и глухой в своей ярости, не боялся нападать на него.

Мамонты были подвижными, гибкими, неутомимыми, сообразительными и памятливыми. Хобот служил им, как человеку руки, страшные бивни были сильнейшим оружием на земле.

Случилось так, что вожаки мамонтов и зубров одновременно подошли к водопою. Мамонты, привыкшие к тому, что им везде уступают дорогу, пожелали пройти первыми. Обычно в таких случаях зубры отступали. Но иногда, избалованные покорностью всех прочих травоядных, зубры пытались оспаривать первенство; чаще всего это случалось, когда их вожаки плохо знали мамонтов.

Восемь передовых зубров были огромными самцами — самый крупный был ростом с носорога. Томимые сильной жаждой, они не были склонны проявлять уступчивость. Увидев, что мамонты собираются первыми пройти к водопою, они угрожающе подняли головы и издали протяжный боевой клич.

За вожаками мамонтов длинной лентой вытянулось многоголовое стадо.

Трое уламров вышли из пещеры. Сознание первобытного человека еще было темным, мысли смутными, запас слов ничтожным, но величественное и дикое зрелище, представшее перед глазами уламров, наполнило их благоговейным трепетом.

Спокойные и невозмутимые, мамонты преграждали путь к водопою. Восемь горбатых зубров с налитыми кровью глазами яростно потряхивали жирной тяжелой гривой и наклоняли к земле острые, расходящиеся в стороны рога. Инстинктивно они сознавали грозную силу врага, но нетерпеливый рев сгрудившегося за их, спинами стада зажигал в них воинственный задор.

Внезапно самый рослый зубр — вожак всего стада, — еще ниже пригнув к земле голову, бросился на ближайшего мамонта. Сила и внезапность нападения были таковы, что огромный зверь зашатался и упал на колени. Острые рога зубра наносили мамонту удар за ударом; он спешил использовать свое преимущество: поверженный на колени противник мог отбиваться только хоботом.

В этой страшной схватке великанов зубр был воплощением слепого бешенства. Пена выступила на его губах, налитые кровью глаза сверкали, как угли. Он весь дрожал от чудовищного напряжения. Упорно и непрерывно зубр бил противника рогами, стремясь опрокинуть его на бок, чтобы добраться до брюха, где кожа не была такой толстой. Тогда он вышел бы победителем из схватки.

Мамонт понимал это. Напрягая все силы, он старался не дать повалить себя на бок. Одним рывком он мог снова стать на ноги, но для этого нужно было, чтобы зубр хоть на мгновение перестал наскакивать на него.

Неожиданное нападение сначала озадачило остальных вожаков. Четыре мамонта и семь зубров стояли друг против друга в грозной неподвижности. Ни один не пытался вмешаться в схватку. Потом мамонты стали проявлять признаки нетерпения.

Самый высокий с громким сопением шевельнул перепончатыми ушами, похожими на гигантских летучих мышей, и сделал шаг вперед. В это мгновение мамонт, на которого нападал зубр, со страшной силой ударил хоботом по ногам своего противника. Тот, в свою очередь, зашатался. Мамонт воспользовался передышкой, чтобы подняться на ноги. Два огромных зверя снова стояли друг против друга. Бешенство безраздельно овладело мамонтом. Подняв кверху хобот, он издал трубный звук и кинулся на своего противника. Изогнутые бивни его подбросили зубра в воздух, а затем швырнули на землю с такой силой, что у того затрещали кости. Не дав зубру притти в себя, мамонт вонзил ему бивни в брюхо и затоптал его чудовищными ножищами; кровь фонтанов хлынула из раздавленных внутренностей зубра.

Рев побежденного не был слышен в поднявшемся шуме: семь зубров и пять мамонтов ринулись друг на друга. Волнение овладело и стадами — глухой рев зубров не мог заглушить пронзительные крики мамонтов; ярость привела в движение могучие туловища, страшные бивни, грозные рога и гибкие хоботы.

Вожаки были поглощены сражением. Они сбились в тесную кучу, откуда доносились рев бешенства и боли, хруст раздираемых тканей и треск ломающихся костей…

В первом столкновении численное превосходство дало преимущество зубрам. Три зубра соединенными силами напали на одного мамонта и повалили его на землю. Но остальные мамонты вместе набросились на противников и просто раздавили их своей огромной тяжестью; только увидев опасность, грозящую поваленному мамонту, они оставили свои жертвы и снова бросились в бой. Три зубра, добивавшие лежащего на боку великана, были застигнуты врасплох. Налетевший ураган мгновенно смял и растоптал двух из них; третий спасся бегством. За ним побежали и остальные сражавшиеся зубры.

Панический страх передался всему стаду зубров. Сначала это была какая-то смутная тревога, мгновенное оцепенение, словно затишье перед грозой; затем стадо дрогнуло, повернуло вспять и в слепом страхе побежало. В дикой сутолоке более быстрые топтали отстающих, шагали по их спинам. Треск костей походил на шум падающих деревьев.

Мамонты не стали преследовать убегающего противника.

Лишний раз они показали меру своей силы, лишний раз они доказали свое превосходство над всеми живыми существами, населяющими землю.

Колонна рыжевато-бурых гигантов с длинными гривами и шерстью выстроилась вдоль берега озера и не спеша стала утолять жажду.

На склонах холма сгрудились обитатели леса. Они почтительно взирали на пьющих гигантов. Уламры также, не отрывая глаз, смотрели на властителей земли.

Нао сравнивал худые руки, тонкие ноги и хрупкий торс Гава и Нама с толстыми, как дубы, ножищами и высокими, как скалы, телами мамонтов и думал о ничтожности человека, о жалкой кочевой жизни, которую он ведет в саваннах. Он думал о львах, тиграх и серых медведях, под могучими лапами которых человек так же бессилен, как вяхирь в когтях у орла…

Глава третьяВ медвежьей берлоге

Прошло несколько часов. Взошла луна и поплыла вдоль туч. Вода в озере тихо плескалась, блистая серебром. Мамонты удалились. Изредка бесшумно проносилась летучая мышь или проползала неслышная змейка.

Эту часть ночи на страже у входа в пещеру стоял Гав. Он очень устал; временами он поддавался дремоте, пробуждаясь при резких порывах ветра, внезапных шумах или при появлении нового запаха. Какое-то странное оцепенение сковало все его мысли и чувства, и в его сознании бодрствовал только страх перед возможной опасностью. Внезапное бегство сайги заставило его насторожиться и оглядеть окрестности.

Вдруг он увидел по ту сторону реки, на гребне крутого холма, какого-то крупного зверя, переваливавшегося с боку на бок. Массивные, но в то же время гибкие конечности, большая голова, заострявшаяся книзу, что-то, отдаленно напоминающее человека, в поступи, — все это выдавало медведя.

Гав был знаком с пещерным медведем. Этот великан с выпуклым лбом обычно мирно жил в своей берлоге, никого не трогая, питался растительной пищей и только во время голодовки охотился на животных.

Но приближавшийся медведь, казалось, принадлежал к другой породе. Гав убедился в этом, когда он вышел на освещенную луной вершину холма. У этого зверя был плоский лоб; в его поступи чувствовались уверенность в себе, скрытая угроза и жестокость плотоядных хищников. Это был серый медведь.

Гав вспомнил рассказы охотников, побывавших в гористых местностях. Серый медведь сильней зубра и бизона; он относит убитую лошадь в свою берлогу с такой же легкостью, как леопард антилопу. Одним ударом когтей он вспарывает грудь и живот человеку. Он не боится ни тигра, ни льва. Старый Гоун говорил, что серый медведь уступает в силе только льву-великану, мамонту и носорогу.

Сын Сайги не почувствовал того страха, который ему внушало появление тигра. Встречи с безобидным и благодушным пещерным медведем приучили его не бояться медведей вообще. Но все же повадки приближавшегося зверя показались ему подозрительными, и он решил разбудить Нао.

Легчайшего прикосновения к руке сына Леопарда было достаточно, чтобы тот мгновенно вскочил на ноги.

— Зачем разбудил меня Гав? — спросил он, выйдя из пещеры.

Молодой воин молча протянул руку к холму. Нао нахмурился.

— Серый медведь! — воскликнул он.

И он окинул пещеру тревожным взглядом. С вечера уламры заготовили много веток и кучу камней. Несколько крупных валунов лежало поблизости — было чем загородить вход в пещеру. Нао предпочел бы спастись бегством, но бежать можно было только по направлению к водопою, то есть прямо в лапы к серому медведю; можно было также вскарабкаться на дерево — серый медведь не умеет лазить по деревьям, — но поблизости росли лишь тонкие деревца, да к тому же этот неутомимый и упрямый зверь способен подстерегать свои жертвы бесконечно долго.

* * *

Медведь стал спускаться по крутому склону холма. Дойдя до подножья, он поднял кверху морду, втянул влажный воздух и затрусил рысцой. На мгновение обоим воинам показалось, что он удаляется. Но, очутившись на берегу, зверь уверенно побежал к переправе и остановился как раз напротив утеса, где нашли приют уламры.

Заметил ли он Гава, который укрывался в тени скалы, стараясь не делать ни одного движения? Или это был вернувшийся из дальних странствий хозяин берлоги, захваченной уламрами?

Так или иначе, но медведь отрезал уламрам единственный путь к отступлению: с одной стороны утес обрывался совершенно отвесно, с другой, на противоположном берегу узкой речки, подстерегал медведь. Как бы быстро ни спустились уламры, медведь успел бы переплыть речку и настигнуть их.

Оставалось ждать, пока хищник сам снимет осаду, или принять бой на месте, если он решится напасть на людей в пещере…

Нао разбудил Нама, и все втроем стали перекатывать валуны ко входу в пещеру. Потоптавшись на месте, медведь вдруг бросился в воду и переплыл реку. Выйдя на берег, он стал взбираться по узкому выступу, опоясывавшему утес.

Чем ближе подходил медведь, тем больше страха внушали Наму и Гаву огромное мускулистое тело и сверкающие при лунном свете белые клыки. Сердца юношей бешено колотились.

Нао также был встревожен. Он знал силу противника и понимал, что медведю понадобится немного времени, чтобы растерзать троих людей. Топор, рогатина, дротик были бессильны против крепких, как гранит, костей, против толстой, как броня, шкуры.

Вскоре перед входом в пещеру выросла стена. Уламры оставили не заложенным только одно отверстие на высоте человеческого роста. Когда медведь подошел совсем близко, он остановился и удивленно тряхнул головой. Он давно учуял людей, слышал шум, поднятый ими при сооружении стены, но не ожидал, что вход в берлогу окажется прегражденным.

Медведь смутно почувствовал, что существует какая-то связь между появлением этого неожиданного препятствия и вторжением людей в его берлогу. Преграда озадачила его, но нисколько не встревожила: он чуял, что имеет дело со слабым противником.

Сперва огромный зверь мирно потягивался, расправляя грудь. Затем внезапно, без видимого повода, он пришел в ярость. Издав хриплый рев, он встал на задние лапы. Стоя, он еще больше напоминал человека — волосатого, с уродливо короткими ногами и непомерно удлиненным торсом. Переваливаясь с лапы на лапу, медведь подошел к оставшемуся незаложенным отверстию.

Нам и Гав, скрывшиеся в темноте пещеры, держали наготове топоры. Сын Леопарда поднял свою палицу. Уламры думали, что медведь опустит передние лапы на груду камней и примется разрушать укрепление. Но зверь неожиданно просунул в отверстие мохнатый лоб и раскрытую пасть, обнажавшую два ряда острых, как дротики, зубов. Топоры Нама и Гава с силой опустились на лоб хищника; Нао взмахнул палицей, но низкий потолок помешал нанести удар. Медведь с ревом отступил. Он не был даже ранен — ни одна капля крови не выступила на его морде; но его горящие маленькие глазки и лязг мощных челюстей ясно говорили о возмущении оскорбленной силы. Однако, он не пренебрег полученным уроком. Вместо того чтобы итти напролом, он решил уничтожить опасное препятствие. Он толкнул преграду лапой — она дрогнула. Тогда, удвоив усилия, медведь стал расшатывать стену. Он то наваливался на нее плечом, толкал лбом, цеплялся когтями и тянул к себе, то, отступив, с разбега бросался на нее всей тяжестью своего массивного тела. Обнаружив слабое место у основания стены, он сосредоточил на нем все удары. Это место было недосягаемо для людей, и они не могли помешать разрушительной работе противника.

Тогда и уламры быстро изменили способ защиты: Нао и Гав подперли плечами опасное место, и стена перестала шататься; Нам же высунулся в отверстие и подстерегал мгновение, чтобы метнуть дротик в глаз противника.

Вскоре медведь заметил, что слабое место в преграде перестало шататься от его толчков. Это непостижимое явление, шедшее в разрез со всем его долголетним опытом, озадачило его. Он отошел в сторону, сел на задние лапы, недоверчиво тряхнул головой… Затем он снова попробовал расшатать стену. Когда и на этот раз преграда не поддалась, медведь пришел в ярость и оставил всякую осторожность.

Отверстие в стене притягивало медведя — ему казалось, что здесь он найдет свободный проход. С разбега он бросился на него. Дротик просвистел и впился ему в веко; но уже ничто не могло остановить сокрушительного натиска этого живого тарана. Стена рухнула.

Нао и Гав отскочили в глубину берлоги; Нам не успел сделать этого, и чудовищные лапы подмяли его. Нам не защищался; покорный и беспомощный, как лошадь, настигнутая львом, он в каком-то оцепенении ожидал смерти.

Нао, сначала растерявшийся от неожиданности нападения, увидев опасность, угрожавшую его спутнику, загорелся воинственным пылом. Отбросив ставший ненужным топор, он обеими руками схватил свою узловатую палицу.

Медведь заметил его движение. Отложив расправу со слабым противником, он с грозным рычанием шагнул навстречу Нао. Но не успел зверь пустить в ход свои страшные когти и клыки, как палица уламра молниеносно стукнула его по челюсти. Удар, нанесенный искоса, был не очень силен и не опасен, но пришелся по чувствительным местам и причинил такую боль, что хищник осел и завыл.

Второй удар палицы упал на несокрушимый череп. Это была ошибка: медведь почти не почувствовал боли и только яростно зарычал на дерзкого врага. Нао отпрянул в сторону и притаился за выступом скалы. Когда же обезумевший от боли и бешенства медведь снова слепо кинулся на него, Нао в самую последнюю секунду отскочил в сторону, и огромный зверь со всего разбега ткнулся мордой в базальтовую стену. Оглушенный, он зашатался.

Воспользовавшись этим, Нао с такой силой хватил медведя палицей по спине, что у зверя хруснули позвонки.

Медведь зашатался и упал. Нао в упоении победы бешено колотил его палицей по ноздрям, по лапам, по челюсти, в то время как Нам и Гав вспарывали ему брюхо топорами.

Когда, наконец, окровавленная туша перестала содрогаться, уламры молча переглянулись. Это был торжественный момент. Нао вырос в глазах спутников: ни Фаум, ни Гу, сын Тигра, ни один из тех великих воинов, о которых рассказывал старый Гоун, не могли похвалиться победой над серым медведем!

Глава четвертаяЛев-великан и тигрица

Прошла одна луна. Нао и его спутники, все время безостановочно двигавшиеся на юг, давно уже оставили позади саванну. Теперь они шли по густому лесу. Казалось, темная чаща никогда не кончится. Изредка встречались поляны, поросшие высокой травой, болота и небольшие озера, но за ними снова начиналась лесная чаща. Буйный растительный покров то взбирался на холмы, то спускался в глубокие овраги.

Все виды растений и все породы животных водились в этом лесу.

Здесь можно было встретить тигра и пещерного льва, леопарда и гиену, вепря и волка, лань и серну, носорога, оленя, муфлона, козулю. В этом лесу встречались даже львы-великаны — редчайшая порода хищников, начавшая вымирать сотни веков тому назад.

Кое-где в лесу виднелись широкие просеки, устланные растоптанными ветвями и вырванным с корнем молодняком, — неоспоримое свидетельство соседства мамонтов, стадо которых причиняет лесу больший ущерб, чем самые сильные бури и ураганы.

В этом опасном месте уламры находили обильную пищу, но и сами они могли стать добычей какого-нибудь крупного хищника.

Нао, Нам и Гав подвигались вперед с величайшей осторожностью, построившись треугольником, чтобы одновременно иметь возможность наблюдать за большим пространством.

Днем острое зрение и тонкий слух заблаговременно предупреждали их о всякой опасности. Впрочем, днем опасные хищники спали; они выходили на охоту только в сумерки. Волки могли бы представлять немалую опасность для уламров, но в этом, обильном всякого рода добычей, лесу они остерегались нападать на таких сильных и коварных противников, как люди. Страшный пещерный медведь охотился на животных только тогда, когда не находил растительной пищи. В остальное время это огромное животное мирно утоляло свой голод плодами.

Но если дни проходили относительно спокойно, то ночи были полны страха. Задолго до наступления сумерек уламры начинали искать безопасное убежище для ночлега. Иногда это была естественная пещера; иногда им приходилось строить укрепление из камней; порой они находили приют в глубокой яме в земле.

Но чаще всего они проводили ночи на деревьях, выбирая группу близко расположенных друг к другу стволов.

Больше всего страданий уламрам причиняло отсутствие Огня. В безлунные ночи им казалось, что свет навсегда оставил землю, что мрак больше никогда не рассеется. Темнота угнетала их, наваливалась на них огромной тяжестью. По ночам они подолгу вглядывались в глухую чащу, ожидая, что где-нибудь вспыхнет искра и языки пламени начнут лизать сухие ветви.

Но в темноте мерцали только искры далеких звезд да раскаленные угольки глаз хищников…

* * *

Наконец, лес поредел. На запад он уходил таким же сплошным массивом, без единого просвета, но на востоке лежала равнина с редкими группами деревьев и островками невысокого кустарника. Зубры, бизоны, олени, сайги и лошади поедали молодые побеги деревьев и тем защищали саванну от наступления леса. Здесь протекала река, берега которой были покрыты черными тополями, пепельными ивами, осинами, ольхой, тростником и камышами. Кое-где виднелись бурые груды ледниковых валунов.

День склонялся к закату, и на землю уже легли длинные тени.

Многочисленные следы на берегу говорили о том, что в сумерки сюда сходилось на водопой множество зверей. Поэтому Нао, Нам и Гав, поспешно утолив жажду, занялись поисками безопасного места для ночлега. Разбросанные кое-где груды валунов были непригодны для этой цели — пришлось бы затратить слишком много времени, чтобы выстроить из них хоть какое-нибудь прикрытие.

Нам и Гав, отчаявшись найти подходящее убежище, уже предложили вернуться на ночь в лес, когда Нао вдруг заметил две огромные каменные глыбы, лежащие рядом и соприкасающиеся верхушками; они образовали нечто вроде пещеры с двумя входами. Один из входов был доступен только мелким животным, не крупнее собаки. Второй был достаточно широк, чтобы, плотно прижавшись к земле, в него мог вползти человек; но для львов, тигров и медведей этот вход был слишком тесным.

Нам и Гав легко проникли в пещеру. Они боялись, что из-за своего богатырского сложения Нао не сможет пролезть в узкое отверстие. Но сын Леопарда, вытянув вперед руки и повернувшись на бок, без труда пробрался в него и так же легко выполз обратно.

Массивные каменные глыбы слежались настолько плотно, что даже мамонты не могли бы разъединить их. Под камнями было просторно — три человека свободно умещались здесь.

Уламры были бесконечно рады этой находке, обеспечивавшей им безопасный ночлег. Впервые за все время похода они проведут спокойную ночь, не опасаясь нападения хищников.

Подкрепившись сырым мясом молодого оленя и орехами, собранными в лесу, Нао, Нам и Гав выползли из убежища, чтобы еще раз осмотреть местность. Несколько оленей и козуль пробежали к водопою. В воздухе с воинственным карканьем носились вороны; в облаках величественно парил орел. Среди ивняка неслышными шагами крался пятнистый леопард. Рысь преследовала антилопу.

Тени деревьев удлинялись. Солнце садилось за верхушки деревьев, зажигая гигантский пожар в облаках. Через несколько минут хищники должны были выползти из своих берлог, чтобы вступить во владение равниной. Но пока еще ничто не выдавало этого. Над равниной раздавался только мирный щебет птичек; они хлопотливо носились в воздухе, то круто взмывая ввысь, то камнем падая вниз.

Неожиданно из лесу вышел бизон. Бизоны были подвижные, сильные, чуткие к малейшей опасности, смелые и осторожные животные, великолепно вооруженные для борьбы за существование.

Сердце Нао учащенно забилось при приближении широкогрудого, круторогого величественного зверя, и он с глухим ворчанием вскочил на ноги: инстинкт охотника сразу проснулся в нем. Обычно люди не решались нападать на стада этих травоядных, но они не упускали случая поохотиться на одинокого бизона, особенно слабого или раненого. Откуда пришел этот бизон? Бежал ли он от преследования сильных хищников, опередив стадо, или, наоборот, отстал от него? Уламры не задавались этим вопросом. Им достаточно было знать, что огромное животное одиноко; победа над бизоном была не менее славной, чем победа над самым крупным из хищников. Но тут же другой инстинкт вступил в борьбу с первым. И этот инстинкт властно приказывал не уничтожать без нужды животное, могущее послужить пищей. А у уламров был большой запас свежего мяса.

Вспомнив победу, только что одержанную над серым медведем, Нао решил, что борьба с бизоном ничего не прибавит к его охотничьей славе, и опустил палицу.

Ничего не подозревавший бизон медленно и спокойно прошел к реке.

Вдруг все трое уламров насторожились — они почувствовали приближение опасности раньше, чем увидели ее. Сомнения быстро сменились уверенностью. По знаку Нао, Нам и Гав скользнули в пещеру. Нао не замедлил последовать за ними, как только на опушке леса показался олень. Животное бежало в слепом ужасе. Рога его были закинуты назад, с губ капала пена, окрашенная кровью. Олень убегал от тигра.

Тигр, коренастый и приземистый, с необычайно гибким хребтом, подвигался гигантскими скачками. Со стороны казалось, что он не бежит, а скользит в воздухе, чуть касаясь лапами земли.

В конце каждого скачка он на неуловимо короткое мгновение останавливался, как бы собирая силу для нового взлета.

Олень мчался безостановочно, делая короткие, все убыстряющиеся прыжки. В этот момент погони тигр явно настигал его; хищник только что вышел на охоту после дневного сна, в то время как олень был утомлен длинным переходом.

— Тигр догоняет оленя! — дрожащим от волнения голосом воскликнул Нам.

Нао, с неменьшим возбуждением следивший за этой охотой, ответил:

— Олень неутомим!

Вблизи реки расстояние, отделявшее оленя от тигра, сократилось наполовину. Но, сделав неимоверное усилие, олень еще убыстрил свой бег. Некоторое время оба животных неслись с одинаковой скоростью, а затем скачки тигра участились. Он оставил бы преследование, если бы не близость реки: в воде он рассчитывал быстро настигнуть оленя.

Хищник добежал до берега, когда олень проплыл уже локтей пятьдесят. Не останавливаясь ни на секунду, тигр бросился в реку и поплыл с необычайной быстротой. Река была неширокой, и видно было, что олень первым доплывет до противоположного берега. Правда, стоило ему споткнуться при выходе из воды — и он погиб!

Олень понимал это; он осмелился даже уклониться от прямой, чтобы выбраться на берег в более удобном месте: на усыпанной галькой косе, отлого спускавшейся к реке. Расчет оленя был точный, но, ступив на сушу, он замешкался на ничтожную долю секунды. Этого было достаточно, чтобы тигр выиграл еще полтора десятка локтей.

Олень едва успел отбежать на двадцать локтей от берега, когда тигр, в свою очередь, вылез из воды и сделал свой первый скачок. Но тут хищника ждала неудача: он пошатнулся и упал на бок.

Олень был спасен! Теперь преследование становилось бесполезным. Тигр понял это и, вспомнив, что во время погони перед его глазами мелькнул бизон, немедленно снова кинулся в воду и поплыл обратно.

Бизон еще не успел скрыться из виду… Увидев погоню, он начал отступать к лесу; когда тигр исчез в камышах, бизон остановился в раздумье. Однако, осторожность взяла верх, и, решив скрыться в чаще, он затрусил к опушке мимо каменных глыб.

Запах уламров напомнил ему, что однажды человек тяжко ранил его острым камнем. Бизон бросился в сторону и стремглав понесся к лесу; он уже почти достиг опушки, когда снова завидел тигра, который приближался с огромной быстротой.

Понимая, что бегство бесполезно, бизон повернулся к хищнику. Нетерпеливо роя копытами землю, он низко склонил рогатую голову. Широкая грудь его, покрытая бурой шерстью, порывисто вздымалась. Большие черные глаза метали огонь. Теперь это было уже не мирное травоядное, а опасный боец: и страх и колебания уступили место нерассуждающей ярости. Инстинкт самосохранения претворился в храбрость.

Тигр увидел, что будет иметь дело с опасным противником. Он не сразу напал на него. Крадучись и извиваясь всем туловищем, как пресмыкающееся, он подходил к бизону, вызывая его на схватку; он хотел, не рискуя прямым нападением, мгновенным ударом лапы сломать бизону спинной хребет или, вскочив на круп, перегрызть незащищенную шею.

Но настороженный и внимательный бизон следил за каждым движением хищника и все время обращал к нему массивный костистый лоб, вооруженный острыми рогами.

Вдруг тигр замер, забыв о бизоне. Изогнув спину дугой, он устремил желтые, сразу ставшие неподвижными глаза на приближавшегося огромного зверя, похожего на него, но более рослого и плотного, с широкой грудью и густой гривой.

В уверенной поступи этого зверя чувствовались, однако, колебания охотника, который забрел на чужую территорию.

Ведь тигр был у себя. Десять лун он владел этими местами, и все остальные хищники признавали его первенство — и леопард, и медведь, и гиена. Никто не осмеливался оспаривать намеченной им добычи. Ни одно живое существо не становилось на пути тигра, когда он охотился на оленя, лань, муфлона, зубра, бизона или антилопу. Только серый медведь в сильные холода осмеливался охотиться в его владениях. Другие тигры жили на севере, львы — возле Большой реки, и он уступал дорогу только непобедимому носорогу и мамонту с толстыми, как стволы вековых деревьев, ногами.

Тигр до сих пор еще не встречал этого странного зверя, но инстинкт сразу подсказал ему, что пришелец сильнее его, лучше вооружен и не менее ловок и увертлив. И все же тигр не хотел признать свою слабость и без борьбы уступить местность, где так долго он был полновластным хозяином.

Он не отступил при приближении соперника, но пригнулся, почти распластавшись на земле, выгнул горбом спину и угрожающе оскалил клыки.

В свою очередь, пещерный лев набрал воздуха в широкую грудь, зарычал и затем, оттолкнувшись от земли задними лапами, сделал прыжок длиной в целых двадцать пять локтей.

Тигр испуганно попятился назад. При втором прыжке великана он поджал хвост и, казалось, готовился удариться в бегство. Однако, тут же, словно устыдившись собственной трусости, он зарычал на противника; его желтые глаза позеленели от бешенства: он принимал бой!

Внезапная перемена в поведении тигра скоро стала понятной уламрам. Из камышей на помощь к своему самцу спешила тигрица; она неслась огромными скачками, почти не касаясь земли. Глаза ее сверкали, как угли.

Теперь настала очередь пещерного льва усомниться в своей силе. Он без боя уступил бы чете тигров ее владения, если бы, возбужденный угрожающим рычанием своей самки, тигр-самец не прыгнул навстречу к нему…

Пещерный лев готов был примириться с необходимостью отступить, но он не мог оставить безнаказанным этот дерзкий вызов. Его чудовищные мускулы напряглись при воспоминании о бесчисленных, одержанных им победах, об убитых, растерзанных и съеденных им существах. Едва лишь один прыжок отделял его от тигра. Он мигом пролетел это расстояние и встретил… пустоту, так как тигр отскочил в сторону. Очевидно, он хотел вцепиться в бок пещерного льва. Тот быстро повернулся, чтобы встретить нападение.

Когти и клыки сшиблись… Теперь слышно была только глухое рычание и щелканье страшных челюстей. Тигр пытался вцепиться в горло льва, но молниеносный удар огромной лапы обрушился на него и опрокинул на землю. В то же мгновение когтями другой лапы пещерный лев вспорол ему брюхо. Внутренности вывалились из раны вместе с потоками крови. Отчаянный рев огласил саванну.

Пещерный лев начал рвать на части свою жертву, когда подбежала тигрица. Почуяв запах свежей крови, она остановилась в нерешительности и издала призывное рычание.

При этом зове тигр вырвался из лап пещерного льва и сделал шаг. Но, запутавшись в волочившихся по земле кишках, он остановился… Силы покинули его, и только глаза все еще были полны жизни.

Тигрица инстинктом поняла, как мало осталось жить тому, кто так долго делил с ней еще теплую добычу, охранял ее детенышей, защищал ее от всех опасностей. Трепеща за свою жизнь, она глухо зарычала и, бросив последний взгляд на своего самца, убежала в лес.

Пещерный лев не стал преследовать ее. Он следил за каждым движением издыхающего тигра, но не приканчивал его, так как был осторожен и остерегался получить рану, когда победа и без того была на его стороне.

Настал час заката. Багряный свет разлился по лесам, озарил кровавыми отблесками половину неба. Дневные животные умолкли. Теперь слышались только вой волков, насмешливый хохот гиен, крики ночных птиц, кваканье лягушек и стрекотание кузнечиков. Когда последние лучи солнца догорели на облаках, на востоке взошел диск полной луны.

В саванне не было видно других зверей, кроме двух хищников, — бизон скрылся во время их битвы. В наступивших сумерках тысячи существ притаились без движения, учуяв присутствие огромных зверей.

Бесчисленное множество дичи пряталось в каждой заросли, таилось за каждым деревцом, и, несмотря на это, редкий день голод не терзал пещерного льва.

Лев издавал резкий запах, и этот запах всюду сопровождал его, предшествовал ему, предупреждая все живое о его приближении вернее, чем треск почвы под могучими лапами, чем шелест раздвигаемой листвы и шум ломающихся ветвей.

Этот запах был густым и едким, почти осязаемым. Он разносился далеко вокруг, по притихшей чаще и спокойной воде, ужасный и в то же время спасительный для всех слабых. И все бежало перед ним, исчезало, пряталось… Земля становилась пустынной. На ней не было жизни. Не было добычи, и царь природы оставался в величественном одиночестве.

А между тем с приближением ночи гиганта начинал мучить голод. Наводнение изгнало его из привычных мест, и, переплыв через несколько рек, он забрел в неизвестную область. Теперь, после победы над тигром, она безраздельно принадлежала ему. И он нюхал воздух, стараясь учуять прячущуюся в сумерках добычу. Но ветерок приносил только ослабленные расстоянием запахи.

Насторожив слух, пещерный лев расслышал чуть слышный шорох бегства мелких зверьков в траве, возню воробьев в гнездах; на верхушке черного тополя он увидел двух цаплей. Лев знал, что этих бдительных пернатых не застанешь врасплох. К тому же, с тех пор как он достиг зрелости, он лазил только на невысокие деревья с прочными и толстыми ветвями.

Издыхающий тигр издавал острый запах, дразнивший голодного льва. Он подошел к тигру. Но вблизи этот запах показался ему противным, как отрава.

Внезапно разъярившись, он налетел на тигра и одним ударом лапы переломил ему спинной хребет. Затем, бросив труп, стал бродить по саванне.

Огромные камни привлекли его внимание. Они находились на подветренной стороне, и запах людей не доходил до хищника. Но, приблизившись, он учуял их присутствие.

* * *

Уламры с трепетом следили за страшным зверем. Они были свидетелями всех событий в саванне после бегства оленя. В полусвете сумерек они видели, что пещерный лев кружит возле их убежища. Зеленые огоньки сверкали в его глазах. Тяжелое дыхание выдавало нетерпение и острый голод.

Найдя входное отверстие, лев попробовал просунуть голову в пещеру. Уламры с тревогой глядели на камни — выдержат ли они натиск гиганта? При всяком движении пещерного льва Нам и Гав вздрагивали и испускали возгласы ужаса. Но Нао не дрожал. Ненависть кипела в нем — ненависть живого существа, которому угрожает гибель, бунт пробудившегося сознания против господства слепой силы.

Эта ненависть перешла в ярость, когда зверь стал рыть землю у входа. Нао знал, что львы умеют копать ямы и опрокидывать препятствия, и его встревожила эта попытка расширить вход в пещеру. Он ударил льва палицей. Зверь зарычал и отскочил в сторону.

Его глаза, великолепно видящие во тьме, различили в глубине пещеры людей. Добыча была совсем близко, и это еще больше обострило его голод.

Он снова стал кружить вокруг пещеры, подолгу останавливаясь возле отверстия, и в конце концов опять стал расширять подкоп. Но новый удар заставил его вторично отпрянуть. Лев понял, что пройти здесь невозможно; однако, он не мог отказаться от такой близкой и как будто доступной добычи. Он решил взять хитростью то, чего не могла взять сила. Еще раз вдохнув запах пищи, он притворился, что отказался от охоты на людей, и побрел в лес.

Уламры ликовали. Убежище показалось им еще надежней, чем с первого взгляда. Они наслаждались ощущением безопасности, покоя, сытости — всем тем, что делало счастливым первобытного человека.

Не умея выразить словами это ощущение счастья, они обращали друг к другу улыбающиеся лица и весело смеялись. Они знали, что пещерный лев еще возвратится. Но представление первобытного человека о времени было настолько смутным, что это сознание не могло омрачить их радости: промежуток, отделяющий вечернюю зарю от утренней, казался им нескончаемо долгим.

* * *

По обыкновению, первым на стражу стал Нао. Ему не хотелось спать. В его мозгу, возбужденном событиями дня, роились образы, нестройные, смутные мысли о жизни, о мире.

Уламры накопили уже довольно много сведений о вселенной. Они знали о движении солнца и луны; о том, что свет сменяется тьмой, а тьма — светом; что холодное время чередуется с жарким; они знали о течении воды в реках и ручьях; о причудах дождя и жестокости молнии; о рождении, старости и смерти человека; они безошибочно различали по внешнему виду, повадкам и силе бесчисленное множество животных; они наблюдали рост деревьев и увядание их; они умели закалять острие копья, делать топоры, палицы, дротики; умели и пользоваться этим оружием. Наконец, они знали Огонь, страшный, желанный и могучий Огонь, придающий людям силу и бодрость, но способный пожрать саванну и лес со всеми находящимися в них мамонтами, носорогами, львами, тиграми, медведями, зубрами и бизонами.

Жизнь Огня всегда занимала Нао. Огню, как всякому живому существу, нужна была пища: он пожирал ветви, сухую траву, жир; он рос, он рождал другие Огни; наконец, он умирал. Огонь мог распространяться беспредельно, но его можно было поделить на мельчайшие частицы, и каждая из них продолжала жить. Огонь хирел, когда его лишали пищи, — он становился меньше мухи; но стоило поднести к нему сухую травинку, как он возрождался и снова охватывал огромный лес. Это был зверь и не зверь. У него не было ног, но он соперничал в скорости с антилопой. У него не было крыльев, но он летал в облаках; не было у него и пасти, но он дышал, ворчал, рычал; не было у него ни лап, ни когтей, но он мог охватывать огромное пространство…

Нао любил Огонь и в то же время ненавидел и боялся его. В детстве он не раз испытывал его укусы. Нао знал, что Огонь нельзя приручить; Огонь всегда готов пожрать тех, кто его кормит; он свирепей тигра и коварней гиены. Но жизнь с ним радостна — он отгоняет жестокий холод ночи, дает отдых усталым и: силу слабым.

В темноте пещеры Нао вспоминал яркое пламя: костра и красные отблески на лице Гаммлы… Восходящая луна напоминала ему этот костер.

Из какого места земли выходит по ночам луна и почему она никогда не гаснет? В иные вечера она кажется тоньше травинки, которую лижет робкий язык пламени. Но вслед за тем она оживает. Невидимые люди заботятся о ней и кормят ее, когда она начинает худеть.

Сегодня вечером луна в полном расцвете сил; вначале она была огромной и тусклой. Поднимаясь по склону неба, она становилась все меньше, но свет ее от этого только ярче сиял. Очевидно, невидимые люди сегодня дали ей много сухих сучьев.

Пока сын Леопарда предается этим грезам, ночные животные выходят на охоту. Пугливые тени скользят в траве. Нао различает в темноте землероек, тушканчиков, агути, легких куниц, похожих на змей ласок; затем в полосе лунного света показался сохатый. Нао смотрит ему вслед: у него шкура цвета дубовой коры, тонкие сухие ноги и закинутые на спину рога. Сохатый исчез. Теперь видны волки. У них круглые головы, острые морды и крепкие, мускулистые ноги. Брюхо у них беловатое, бока и спина бурые, а вдоль позвоночника растет полоска почти черной шерсти; в поступи их есть что-то коварное, предательское, неверное.

Волки учуяли сохатого, но и тот, в свою очередь, втянув в ноздри влажный ветерок, различил подозрительный запах и ускорил свой бег. Сохатый намного опередил волков. Запах его с каждой минутой становится все слабее. Волки понимают, что сохатого не догнать. И все же они бегут по его следу до опушки леса. Преследовать его дальше бесполезно.

Разочарованные волки медленно возвращаются назад. Некоторые из них воют, другие сердито рычат. Затем тонкие, подвижные ноздри их снова начинают обнюхивать воздух. Поблизости нет ничего достойного внимания, если не считать трупа тигра и трех людей, укрывшихся в пещере. Но люди — слишком опасный противник, а мяса тигра волки, несмотря на всю свою прожорливость, терпеть не могут.

Тем не менее, обойдя сторонкой человеческое жилье, они подходят к тигру.

* * *

Сначала волки осторожно кружили вокруг трупа, боясь западни. Но вскоре осмелели и, подойдя вплотную, стали обнюхивать огромную пасть, из которой так недавно еще вырывалось грозное дыхание. Исследуя неподвижную тушу, они слизывали кровь с ран. Но ни один из них не решался вонзить зубы в эту терпкую плоть, которую безнаказанно могли переварить только железные желудки коршуна или гиены.

Неожиданно поблизости раздался взрыв жалобных воплей, рычание, пронзительный хохот. Волки насторожились. Шесть гиен выбежали в полосу лунного света. У гиен были мощные груди, удлиненные туловища, слабые задние лапы, гривастые, остроухие головы с треугольными глазами и сильными челюстями. Гиены издавали отвратительный запах.

Эти рослые хищники могли бы померяться силами даже с тигром. Но гиены не любили открытой борьбы и принимали бой только при крайней необходимости. Впрочем, такие случаи были большой редкостью, так как хищников не соблазняло зловонное мясо гиен, а соперничества других пожирателей падали гиены не боялись, так как все они были слабее.

Хотя гиены знали, что они сильней волков, они долго не решались оспаривать у них добычу. Они кружили вокруг падали, то удаляясь, то приближаясь, и оглашали по временам воздух пронзительным воем. Но в конце концов, набравшись смелости, разом кинулись на приступ.

Волки не пытались даже отстаивать свое добро. Уверенные в быстроте своих ног, они оставались вблизи тигра. Теперь они сожалели об упущенной добыче. Они злобно рычали на гиен и делали вид, что хотят броситься на них; казалось, они были довольны тем, что могут хоть досадить своим соперникам.

Но гиены не обращали на них внимания и с угрюмым ворчанием рвали на части тушу тигра. Если бы не голод, они предпочли бы свежему трупу тухлятину, разложившееся, кишащее червями мясо. Но выбора не было, да и присутствие волков заставляло их спешить.

Сначала они полакомились внутренностями и длинным шершавым языком, вывалившимся из пасти во время агонии; затем, разодрав бока трупа крепкими, как железо, клыками, извлекли сердце, легкие, печень. С радостным урчанием они насыщались мертвечиной, вознаграждая себя полной сытостью за долгие дни скитаний с пустым желудком, за вечное голодное беспокойство.

Волки, напрасно рыскавшие по сторонам с самых сумерек, завидовали этой сытости.

Озлобленные неудачей, несколько волков стали обнюхивать убежище уламров, и один осмелел настолько, что попробовал просунуть голову в отверстие. Нао презрительно ударил его копьем. Раненый зверь ускакал на трех лапах, оглашая воздух тоскливым воем, и все волки завыли вдруг жалобно и свирепо.

Бурые тела качались в неверном свете луны, в глазах горела жажда жизни и страх перед ней, белые клыки сверкали, тонкие мускулистые лапы злобно скребли землю… Голод становился нестерпимым. Но, зная, что за камнями прячутся сильные и хитрые противники, волки перестали рыскать вокруг убежища уламров.

Сбившись в кучу, они как будто держали совет. Один волк, казалось, призывал их к порядку, требовал внимания. Остальные почтительно обнюхивали и слушали этого старого волка с облезлой шкурой и пожелтевшими клыками.

Нао не сомневался в том, что у волков есть свой язык, что они сговариваются между собой, как устроить засаду, окружить добычу, как сменяться во время погони. Он с любопытством следил за ними и старался разгадать их замыслы.

Часть волков переправилась вплавь через реку. Остальные разбрелись по чаще. Теперь слышна была только возня гиен над трупом тигра.

Высоко поднявшаяся луна затмевала своим сиянием блеск звезд. Тусклых звезд вовсе не было видно, яркие слабо мерцали в волнах лунного света; какое-то напряженное оцепенение разлилось по лесу и по саванне. Только изредка в прозрачной синеве воздуха, бесшумно махая крыльями, проносилась сипуха, да метались ночные бабочки, спасаясь от преследования летучих мышей.

И вдруг тишина нарушилась — перекликающийся вой донесся из лесу.

Нао понял, что волки окружили добычу. Вскоре его догадка подтвердилась. В саванну выбежал какой-то зверь. Он походил на дикую лошадь, только грудь у него была уже. Джигетай спасался от наседавших на него трех волков.

Преследователи бежали не так быстро, как джигетай, но не бросали погони и даже как будто берегли силы; все время они перекликались с волками, сидевшими в засаде.

Вскоре и эти появились в саванне. Джигетай был окружен со всех сторон. Еле держась на подгибающихся ногах, он остановился и огляделся. С юга, с востока, с запада его обступили волки. Только на севере, казалось, была лазейка — здесь путь преграждал лишь один старый волк с посеревшей шкурой. Загнанный зверь побежал на север. Старый волк спокойно поджидал его, но, когда джигетай был уже совсем близко, вдруг протяжно завыл. И тотчас же рядом с ним на кургане появились еще три волка.

Несчастный джигетай остановился и жалобно заржал. Он почувствовал, что гибель кольцом обступила его… Ему не вырваться больше на простор, где быстрые ноги еще раз спасли бы ему жизнь… Теперь уж не поможет ни хитрость, ни сила, ни быстрота… Он взглянул на своих преследователей, словно моля их о пощаде.

Но волки только тесней сомкнули кольцо; тридцать пар глаз неотступно следили за каждым движением джигетая, и в каждом взгляде он видел свой смертный приговор.

Волки хотели запугать свою жертву, опасаясь ее сильных копыт. Стоявшие впереди джигетая делали вид, что готовы наброситься на него, чтобы он не заметил других волков, подкрадывавшихся с боков. Ближайшие уже были на расстоянии всего нескольких локтей.

С мужеством отчаяния затравленный джигетай еще раз попробовал искать спасения в бегстве. Он стремительно прыгнул на своих преследователей, пытаясь прорвать их строй. Один волк покатился по земле, другой пошатнулся, — перед джигетаем открылся свободный путь… Но в эту секунду на боку у него повис волк, потом второй… И десятки пастей уже терзали его.

Джигетай отчаянно рванулся — еще один хищник упал на землю со сломанной челюстью, но остальные, дружно набросившись, прокусили своей жертве горло, впились в поджилки, растерзали бока, и джигетай повалился на землю под тяжестью волков, пожиравших его живьем.

Еще несколько времени Нао слышал жалобный вой животного. С радостным ворчаньем волки грызли теплое трепещущее мясо, пили горячую кровь, ощущая, как жизнь непрерывным потоком вливается в их желудки.

Изредка старые волки беспокойно оглядывались на гиен; гиены предпочли бы нежное и сладкое мясо джигетая жилистому тигру, но они не осмеливались оспаривать добычу у волков, зная, что даже трусливые звери становятся храбрыми, когда защищают с трудом доставшуюся им пищу.

Луна прошла уже полдороги к зениту. Спокойные воды реки чуть виднелись в отдалении. Гав стал на стражу, и Нао заснул. В саванне снова поднялось смятение: в чаще раздалось рычание, захрустел кустарник. Гиены и волки вместе подняли морды и насторожились. Гав, просунув голову в отверстие, также напряг свой слух, зрение, обоняние…

Послышался стон издыхающего животного, грозное и отрывистое рычание. Затем кустарник раздался в стороны, и в саванну вышел пещерный лев. Он нес в пасти только что задранную лань. Рядом с ним, извиваясь на ходу, как гигантское пресмыкающееся, бежала тигрица. Оба зверя приближались к убежищу уламров.

Гав поспешил разбудить Нао. Уламры долго следили за хищниками. Лев пожирал свою добычу уверенно и неторопливо, тигрица — жадно и нерешительно, все время оглядываясь на зверя, убившего ее самца.

Тяжелое предчувствие стеснило грудь Нао и сделало дыхание его коротким и прерывистым…

Глава пятаяОсада

Утро застало пещерного льва и тигрицу на том же месте; они дремали рядом с убитой ланью. Трое людей, нашедших пристанище под каменными глыбами, не могли оторвать взглядов от своих страшных соседей.

Радостный свет утра разлился по саванне, по поверхности реки. Цапля повела своих птенцов на рыбную ловлю. Нырец камнем упал в воду, и перламутровые круги всколыхнули зеркало реки. Проснувшиеся птицы, весело щебеча, порхали по ветвям; проносились зимородки, сойки заботливо чистили свое красновато-серое оперение, болтливые сороки перекликались, раскачиваясь на ветках.

Вороны, каркая, кружились над скелетами джигетая и тигра; не найдя на них ни клочка мяса, ни одного нетронутого сухожилия, они разочарованно возвращались к остаткам лани. Но здесь дорогу им преграждали два пепельно-серых коршуна; не осмеливаясь покуситься на добычу льва, они то описывали в воздухе широкие круги, то садились на почтительном расстоянии от спящего царя зверей, чистили свой клюв, потом замирали, словно в глубоком раздумье, и, вздрогнув, снова взвивались в воздух, чтобы продолжать свое бесконечное кружение. В саванне не было видна ни одного млекопитающего — запах опасных хищников удерживал их в надежных убежищах, в темной чаще леса. Только проворная рыжая белка на секунду высунула нос из листвы, но, завидев льва и тигрицу, тотчас же снова скрылась в густой зелени.

Нао подумал, что лев не снимает осады, потому что помнит о полученных ударах. И он пожалел, что неосмотрительно раздразнил могучего хищника.

Уламр был убежден, что тигрица и лев сговорились между собой по очереди сторожить убежище людей. Он знал, что хищники мстительны и злопамятны. Временами, в порыве неудержимой злобы, он вскакивал на ноги и хватался за палицу или топор. Но благоразумие тотчас же брало верх: Нао вспоминал, что человек неизмеримо слабее крупных хищников, что хитрость, с помощью которой ему удалось убить медведя в полутьме пещеры, нельзя было применить ко льву и тигрице. Вместе с тем он был убежден, что борьбы не избежать; уламрам оставалось либо умереть от голода и жажды среди валунов, либо попытаться одолеть тигрицу, воспользовавшись моментом, когда она одна будет стеречь их. Мог ли он положиться на помощь Нама и Гава в этой страшной битве?

Нао вздрогнул, словно от холода. Увидев, что взгляды молодых воинов устремлены на него, он решил ободрить их.

— Нам и Гав спаслись от серого медведя, — сказал он. — Они спасутся и от пещерного льва!

Молодые уламры взглянули на спящих хищников.

Нао ответил на их невысказанную мысль:

— Пещерный лев и тигрица не всегда будут вместе. Голод заставит их разлучиться. Когда лев уйдет на охоту, мы нападем на тигрицу. Но Нам и Гав должны будут во всем слушаться меня.

Сын Тополя сказал:

— Нам будет повиноваться Нао до последнего дыхания!

В свою очередь, его товарищ воздел обе руки кверху и проговорил:

— Гаву ничто не страшно, когда Нао с ним!

Не находя слов для выражения теснившихся в их груди чувств, молодые воины издали воинственный клич и взмахнули топорами.

При этом шуме лев и тигрица проснулись и вскочили на ноги.

Уламры с дерзким вызовом закричали еще громче. Хищники ответили сердитым рычанием… Затем все успокоились, и снова настала тишина.

Мелкие зверьки, беспокойно оглядываясь на спящих хищников, сновали от леса к реке и обратно. Коршуны, наконец осмелев, изредка урывали по куску мяса лани. Венчики цветов тянулись к солнцу. Жизнь ключом била и в степи и в лесу.

Люди терпеливо ждали ухода льва. Время от времени Нам и Гав не надолго засыпали. Нао беспрестанно думал о побеге, но планы, возникавшие в его голове, были неясны и туманны.

У уламров оставался еще небольшой запас мяса, но жажда уже начинала томить их.

Когда день стал меркнуть, пещерный лев проснулся. Метнув огненный взгляд на пещеру, он удостоверился, что люди все еще находятся там.

Запах человека разбудил в нем злобу; лев зарычал и обошел кругом убежище уламров. Вспомнив, однако, что пещера неприступна и что спрятавшиеся в ней люди больно кусаются, он отскочил назад и вернулся к туше лани. Тигрица уже принялась за еду. Вдвоем они быстро уничтожили остатки мяса.

Насытившись, лев повернулся к тигрице; во взгляде свирепого зверя светился призыв. Тигрица ответила ласковым рычанием. Длинное туловище ее извивалось в траве. Потеревшись мордой о спину тигрицы, пещерный лев облизал ее своим гибким шершавым языком. Тигрица принимала ласки с полузакрытыми глазами; но вдруг она отскочила назад и приняла почти угрожающую позу. Самец зарычал глухо и призывно, но тигрица не слушалась: она распластывалась на земле, как огромный уж, ползала на брюхе по высокой траве, потом прыгала, как мяч, в воздух. В ярких лучах заходящего солнца ее шерсть отливала оранжевым; казалось, что в воздухе пляшет гигантский язык пламени.

Лев сначала неподвижно стоял и смотрел на ее игры, потом он молча, без звука, бросился к ней. Тигрица отскочила и, часто оборачиваясь, скользнула в ясеневую рощу. Лев последовал за ней. Видя, что хищники скрылись, Нам сказал:

— Они ушли… Надо переправиться через реку.

— Разве Нам потерял слух и чутье? — возрази, Нао. — Или он умеет бегать быстрее пещерного льва?

Нам опустил голову. Из рощи доносился мощный храп льва, подтверждавший справедливость слов Нао. Молодой воин понял, что опасность была такой же грозной, как и в то время, когда хищники спали возле самого убежища.

И тем не менее в сердцах уламров зародилась надежда: брачный союз льва и тигрицы должен был заставить их искать логовище, ибо крупные хищники почти никогда не ночуют под открытым небом, особенно в дождливый период.

Огненный шар солнца скрылся за лесом, и сердце трех людей стеснила тоска. Эту тоску испытывают все травоядные с наступлением сумерек. Неприятное чувство еще усилилось, когда из лесу снова вышли пещерный лев и тигрица. Поступь льва была размеренной и важной. Тигрица, наоборот, радостно и шаловливо резвилась вокруг него.

Над саванной поднялся многоголосый рев голодных зверей. Хищники кружили вокруг убежища уламров и зеленые огоньки сверкали в их глазах. Наконец пещерный лев прилег на траву вблизи каменных глыб а его подруга побежала в прибрежные камыши на поиски добычи.

Несколько звезд загорелось на темном небе. Вслед за тем повсюду высыпали бесчисленные крохотные светящиеся точки и отчетливо вырисовались заливы, острова и реки Млечного пути.

Гаву и Наму не было никакого дела до звезд. Но Нао смутно ощущал величие и красоту звездного неба. Ему казалось, что большинство звезд — это огненная пыль, вспыхивающая и тут же угасающая, как искры от костра. Однако, он замечал, что есть звезды, которые каждую ночь сияют на одних и тех же местах.

Луна всплыла над чащей деревьев, осветив пещерного льва, дремлющего в высокой траве, и тигрицу, рыскающую между лесом и рекой в поисках добычи.

Нао беспокойно следил за ней глазами.

Его мучила жажда. Нам также страдал от жажды; он не мог заснуть. Глаза молодого уламра горели лихорадочным блеском…

Нао почувствовал приступ… грусти. Никогда еще расстояние, отделяющее его от племени, не казалось ему таким большим, никогда еще он не чувствовал так глубоко своего одиночества…

* * *

Незаметно грезы Нао перешли в сон, тот чуткий сон, который обрывается при малейшем шорохе. Однако, кругом все было спокойно, и он проснулся только через несколько часов, когда возвратилась тигрица. Она не принесла с собой никакой добычи и казалась утомленной бесплодными поисками.

Пещерный лев долго обнюхивал ее и потом, в свою очередь, ушел на охоту. И он также сперва пробежал вдоль берега реки, осмотрел заросли камышей и только после этого скрылся в лесу. Нао зорко следил за ним. Несколько раз он хотел разбудить своих спутников, но инстинкт подсказывал ему, что хищник все еще находится вблизи. Наконец, он разбудил Нама и Гава и, когда они поднялись на ноги, прошептал:

— Готовы ли Нам и Гав к борьбе? Юноши ответили:

— Сын Сайги пойдет за Нао!

— Нам готов сражаться!

Уламры спускали глаз с тигрицы. Лежа в траве спиной к пещере, она не спала и чутко стерегла осажденных. Нао осторожно расчистил от валунов выход из убежища. Один, в лучшем случае два человека могли выбраться наружу, прежде чем тигрица заметит их. Нао просунул в отверстие палицу и копье и с величайшей осторожностью пополз первым. Случай благоприятствовал ему: вой волков и крик выпи заглушили легкий шорох тела, ползущего по камням.

Нао встал на ноги; Гав полез вслед за ним; но молодой воин, поднимаясь с земли, сделал резкое движение, и тигрица тотчас же повернула голову на шум. Удивленная, она не сразу напала на них, так что и Нам успел присоединиться к своим спутникам. Только тогда, издав призывный рев, тигрица не спеша двинулась к ним, уверенная, что людям не удастся ускользнуть.

Охотники между тем подняли копья. Нам первым должен был бросить свое, а за ним — Гав. Оба целились в лапы. Сын Тополя выждал удобный момент, и его копье, просвистев в воздухе, попало в предплечье хищника.

Тигрица как будто даже не почувствовала боли — то ли расстояние ослабило силу удара, то ли прицел был неверный и острие скользнуло по шкуре. Она зарычала и поползла быстрей.

Гав, в свою очередь, бросил копье, но тигрица отскочила в сторону, и снаряд не задел ее. Настала очередь Нао. Он выждал, пока тигрица приблизилась на двадцать локтей, и только тогда с силой метнул копье. Оно впилось в шею зверя, но не остановило его. Тигрица ураганом накинулась на людей. Гав покатился по земле, опрокинутый ударом когтистой лапы в грудь. Но тяжелая палица Нао описала в воздухе круг и с размаха перебила лапу хищнику. Тигрица завыла от боли и поджала сломанную лапу. В это время Нам кинул в нее дротик. Быстро обернувшись к нему, тигрица сильным ударом свалила его на землю и, встав на задние лапы, хотела подмять под себя. Нао. Чудовищная пасть обдала лицо воина жарким зловонным дыханием; острый коготь содрал у него кожу с плеча… Палица снова мелькнула в воздухе, и снова зверь жалобно завыл от нестерпимой боли: Нао перебил ему вторую лапу.

Тигрица, потеряв равновесие, зашаталась; палица Нао не знала ни секунды отдыха и беспощадно долбила зверя по спине, по голове, по лапам, покамест он не свалился.

Нао легко мог тут же добить тигрицу, если бы его не тревожило состояние спутников. Гав успел подняться на ноги; грудь его была обагрена кровью, хлеставшей из трех рваных ран. Нам лежал неподвижно. Хотя раны его казались легкими, у него болела грудь и поясница, и он не мог подняться с м, еста. Он едва нашел в себе силы чуть слышным голосом отвечать на вопросы.

— Может ли Гав дойти до реки? — спросил Нао.

— Гав дойдет до реки, — ответил молодой воин.

Нао опустился на траву и прижал ухо к земле. Затем, поднявшись, долго нюхал воздух. Ничто не выдавало близости пещерного льва… Нао поднял Нама на руки и понес его к реке.

На берегу он помог Гаву напиться, утолил свою жажду и напоил Нама, пригоршнями вливая ему воду в рот. Затем он направился обратно к убежищу, прижимая к груди Нама и поддерживая шатавшегося Гава.

Уламры не умели лечить раны. Они просто прикрывали пораженные места листьями ароматических растений, руководствуясь в выборе этих растений скорее животным, чем человеческим инстинктом.

Нао снова вышел из убежища за ивовыми листьями и, спрессовав их в плотную массу, приложил к груди Гава. Кровь чуть сочилась теперь из ран юноши, и ничто не давало повода предполагать, что они опасны для жизни.

Нам очнулся от забытья, однако, все еще не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Нао сказал своим спутникам:

— Сын Тополя и сын Сайги мужественно сражались… Уламры узнают, что Нам и Гав — храбрецы!

Щеки юношей зарделись от похвалы вождя.

— Нет воина сильнее Нао! — слабым голосом воскликнул Нам.

— Пещерный лев еще далеко… — продолжал сын Леопарда. — Нао пойдет на охоту.

Проходя мимо тигрицы, Нао остановился. Она была жива, и глаза ее ярко блестели. Раны на боках и спине были легкими, но перебитые лапы должны были срастись не скоро.

Тигрица пристально следила за каждым движением уламра.

Нао крикнул:

— У тигрицы перебиты обе лапы! Теперь она слабей волчицы!

Тигрица ответила ему глухим ворчаньем, исполненным страха и злобы. Она попыталась приподняться. Тогда Нао, подняв палицу, крикнул:

— Нао может убить тигрицу, если захочет. Но тигрица не в силах причинить вреда Нао!

Послышался какой-то неясный шум. Нао пригнулся к земле и пополз в высокой траве. Это бежало стадо ланей, преследуемое еще не видимыми собаками; их лай доносился издалека. Почуяв запах тигрицы, лани метнулись к реке, но дротик Нао просвистел в воздухе, и одна лань, раненная в бок, свалилась в реку.

Нао быстро подплыл к ней и, вытащив из воды, прикончил ударом палицы. Затем, взвалив добычу на плечо, бегом возвратился в убежище — он чуял приближение опасности… Действительно, не успел он вползти в убежище, как пещерный лев появился на опушке леса.

Глава шестаяБегство

Шесть дней прошло после битвы уламров с тигрицей. Раны Гава зарубцевались, но силы молодого воина еще не восстановились: он потерял много крови. Нам почти оправился, но ходил еще с большим трудом.

Пещерному льву приходилось теперь в поисках дичи уходить с каждым разом все дальше и дальше от убежища уламров, так как окрестные животные уже все знали о его соседстве. Прокормление беспомощной тигрицы было нелегкой задачей, и часто оба хищника голодали.

Тигрица также выздоравливала; она ползала уже по саванне, волоча перебитые лапы. Она не внушала теперь никакого страха уламрам. Нао не убивал ее потому, что забота о ее прокормлении изнуряла пещерного льва и заставляла дольше рыскать по саванне.

Человек и побежденный им зверь начинали привыкать друг к другу. Вначале при воспоминании о своем поражении тигрица рычала от злобы и страха. Слыша человеческий голос, столь не похожий на голоса других животных, она поднимала голову и угрожающе раскрывала пасть, вооруженную страшными клыками.

Нао говорил:

— Чего стоят теперь когти тигрицы? Нао может раздробить ей череп палицей или проткнуть брюхо копьем. Тигрица так же слаба перед Нао, как лань или сайга.

Тигрица привыкла к звукам человеческой речи, к виду оружия. И хотя она помнила еще страшные удары, нанесенные этим страшным существом, ходящим на задних лапах, она перестала бояться его.

В природу зверей заложена способность верить в неизменность часто повторяющихся явлений. Нао часто вращал палицей над головой тигрицы, не ударяя ее, и в конце концов она привыкла к виду палицы и не думала об ударах, которые та может нанести.

С другой стороны, тигрица оценила мощь человека и, уважая в нем опасного врага, перестала смотреть на него как на добычу. Она привыкла к его присутствию. Да и сам Нао с течением времени стал находить удовольствие в созерцании живой тигрицы — это зрелище постоянно напоминало ему об одержанной победе.

Однажды, во время отсутствия льва, Гав поплелся вслед за Нао к реке. Утолив жажду, они отнесли Наму воду в пустой скорлупе.

Тигрица, страдавшая от жажды, также ползком добралась до берега. Но она не могла напиться воды, потому что берег реки был крутой.

Нао и Гав расхохотались.

Сын Леопарда воскликнул:

— Даже гиена теперь сильнее тигрицы!..

И, наполнив водой скорлупу, он со смехом подставил ее тигрице. Та тихо взвизгнула и быстро вылакала воду.

Это так понравилось уламрам, что Нао принес ей еще одну скорлупу.

Глядя, как она жадно опорожняет ее, он с насмешкой закричал:

— Тигрица разучилась пить воду из реки! Ему нравилась власть, приобретенная над страшным хищником.

* * *

Только на восьмой день Нам и Гав оправились настолько, что могли ходить, и сын Леопарда назначил побег на следующую ночь.

Сумеречный свет долго мерцал на низко нависших над землей тяжелых тучах. Воздух был сырой и влажный. Туман окутывал деревья и камыши. Желтые листья падали на землю с легким шумом, напоминавшим стрекотанье насекомых. Из чащи леса доносился тоскливый вой голодных зверей.

Все последнее время пещерный лев проявлял признаки беспокойства. Он вздрагивал во сне, часто просыпался — его преследовало видение удобного логовища. Нао, пристально следивший за ним, подумал, что этой ночью, отправляясь на охоту, лев будет искать себе логовище и, следовательно, долго пробудет в отсутствии. Воспользовавшись этим, уламры могут спокойно переправиться на другой берег реки; туман будет способствовать их бегству, поглощая запах следов и скрывая их от глаз.

Вскоре после наступления сумерек хищник стал рыскать по саванне. Сначала он обследовал ближайшие окрестности и, только убедившись, что здесь нет никакой дичи, углубился в лес.

Нао был в затруднении: запахи влажных растений поглощали запах хищника, а шум моросящего дождика заглушал звук его шагов.

После долгого колебания Нао, наконец, решился и подал сигнал к выступлению в поход.

Прежде всего нужно было переправиться через реку. Нао заранее подыскал брод, доходящий почти до середины течения. Оттуда нужно было проплыть несколько десятков локтей по направлению к невысокой скале, где снова начиналось мелкое место.

Прежде чем войти в реку, уламры спутали свои следы: они кружили по берегу, часто сворачивая в стороны, шли назад по своему же следу, подолгу стояли на одном месте. Они остерегались подходить прямо к броду и решили добраться до него вплавь.

На другом берегу они так же тщательно и долго путали свои следы, чтобы сбить с толку преследователя. Затем, нарвав травы, устлали ею землю и прошли несколько сот локтей, перекладывая, по мере продвижения, задние охапки вперед.

Эта военная хитрость доказывала превосходство человека над всеми остальными животными — ни волк, ни олень не были способны сделать что-либо подобное.

Приняв все эти меры предосторожности, уламры сочли себя, наконец, в безопасности и скорым шагом пошли по прямой. Некоторое время царила полная тишина. Потом вдали послышался грозный рев; ему ответил визг тигрицы.

Нам сказал:

— Вернулся лев!

— Идем быстрей! — прошептал Нао.

Они прошли еще сотню шагов. Пока ничто не нарушало покоя ночи. Но вдруг где-то совсем близко послышался рев льва.

— Пещерный лев на берегу реки!

Уламры бесшумно побежали. Рев следовал за ними по пятам, отрывистый, злобный, полный ярости и нетерпения. Люди поняли, что хищник запутался в их следах. Сердца их долбили грудную клетку, как нос дятла долбит кору дерева. Они чувствовали себя жалкими, слабыми и беспомощными среди давящего покрова темноты. Однако, эта темнота была их единственным спасением: она скрывала их от глаз преследователя. Пещерный лев мог итти за ними только по следам, и, если он переплывет реку, их хитрость собьет его с толку, и он не будет знать, в какую сторону они ушли.

Оглушительный рев снова потряс воздух.

Нам и Гав придвинулись к Нао.

— Большой лев переплыл реку, — шепнул Гав.

— Идите вперед! — повелительно указал своим спутникам Нао.

Он остановился и припал ухом к земле.

— Большой лев все еще на том берегу, — шепнул он, поднимаясь на ноги.

Действительно, рев стал тише. Хищник, видимо, отказался от преследования и удалялся к северу. Трудно было предположить, что на этом берегу реки водятся другие львы или тигры. Серые медведи, редко встречающиеся даже в той местности, где Нао убил одного из них, никогда не заходили так далеко на юг. А втроем уламры не боялись ни леопардов, ни волков.

Они долго шагали. Хотя туман рассеялся, мрак оставался таким же густым и непроницаемым. Густая завеса облаков скрывала звезды. Только беглые огоньки вспыхивали над водой и тотчас же угасали. Изредка в темноте слышался храп какого-нибудь животного; ослабленные расстоянием, откуда-то доносились лай, рычание и визг охотящихся зверей. Уламры часто останавливались, прислушиваясь к отдаленным шумам и внюхиваясь в запахи, которые разносил ток воздуха.

Юноши почувствовали усталость. У Нама заныла больная нога. Надо было искать пристанища. Но Нао продолжал итти вперед. Так они прошли еще около четырех тысяч локтей. Воздух снова стал влажным, поднялся ветерок. Уламры поняли, что где-то поблизости расположен большой водоем. Вскоре они в этом убедились.

Кругом все казалось спокойным; тишину нарушали только редкие шорохи — то бежали испуганные приближением людей зверьки.

Hao выбрал, наконец, для привала подножье огромного тополя. Это дерево не могло служить защитой в случае нападения хищников, но в темноте нечего было и думать о поисках более надежного убежища. Было холодно и сыро. Однако, толстая кожа защищала уламров от непогоды не хуже, чем медведя его густая шерсть.

Нам и Гав растянулись на влажном мхе и тотчас же погрузились в глубокий сон. Нао охранял их. Он не чувствовал усталости — за дни сидения в осаде он набрался сил для дальнего похода, трудов и битв. Он решил сторожить до утра без смены, чтобы дать отдых своим ослабевшим молодым спутникам.

Часть вторая