На материале гражданской войны возникли и такие произведения писателя, как крупный очерк «Перовские красные партизаны», повести «Крутые перевалы» и «Памятная скала» и, наконец, упоминавшийся уже нами роман «Половодье». Последняя книга особенно примечательна. «Половодье», впервые опубликованное в 1936 году, завершает не только историко-революционный цикл в творчестве писателя, но и само это творчество в целом. Это произведение создано рукою опытного литератора. Автора привлек широкий разлив моря народного, взбудораженного до самых глубин пронесшимся над страной революционным штормом. Нарастающим прибоем больших событий шумит и плещется «Половодье». Брожение в царской армии, настроение города и деревни, февральская и Октябрьская революции, споры большевиков и эсеров, образ легендарного Сергея Лазо, эпизод героической защиты Белого дома, деятельность центросибирцев, подполье и открытая вооруженная борьба — все это нашло себе место на просторном полотне, нарисованном вдумчивым и наблюдательным художником. Десятки персонажей живут, борются и побеждают на страницах этой многоголосой книги, насыщенной электрическими разрядами эпохи.
Но прошлое, хотя бы и героическое, никогда не заслоняло от писателя современности. Петров был человеком, остро чувствующим время С изображения гражданской войны он легко и свободно переключался на темы современности, чувствуя себя как художник привольно в обеих этих стихиях Современность врывалась в его творчество, и легкой кавалерией малых жанров — рассказом и очерком, и властной поступью художественно монументальных форм — повестями и романами. Не случайно он начал свой путь прозаика романом «Борель», произведением, сразу же попавшим в магистральный поток развития советской литературы.
Впервые «Борель» была напечатана в 1928 году в журнале «Сибирские огни». В 1931 году вышла отдельным изданием в московском издательстве «Федерация».
Появление книги П. Петрова любовно приветствовал А. М. Горький. О ней он писал в одном из писем к литературоведу и критику Е. С. Добину[3]. Вспомнил Алексей Максимович о «Борели» и в своей «Беседе с молодыми ударниками, вошедшими в литературу». «Я, конечно, не забываю о том, — говорил он, — что наши наиболее талантливые литераторы, так называемые попутчики, пробуют дать широкие обобщения, например, Леонов в «Соти», или Лебедев в книге «Дары Тин Тин-хо», или сибиряк Петров, который написал на тему строительства книжку «Борель». Можно насчитать еще с десяток таких интересных книжек»[4].В январе 1931 года Горький послал «Борель» в подарок рабочим-золотопромышленникам Алдана.
Этот последний факт особенно взволновал автора, тогда только еще начинающего сибирского литератора. «Я не помышлял, — вспоминает П. Петров, — что Горький будет читать мои первые опыты и напишет о них… И вдруг человек, к голосу которого прислушивался весь мир, послал мою первую книжку в подарок сибирским горнякам. Поверить этому было трудно. Несколько дней подряд я заглядывал в журналы «Наши достижения», «Резец» и в газету «Известия», где были напечатаны заметки Алексея Максимовича. Более желанного судьи представить было невозможно.
Горький открыл меня, заставил работать дальше»[5].
«Борель» не случайно привлекла внимание Горького. Дело в том, что П. Петров, вслед за Ф. Гладковым, одним из первых перешел от картин и событий гражданской войны, этой излюбленной темы в литературе двадцатых годов, к развернутому художественному изображению героики строительных будней восстановительного периода. Хорошо почувствовали это своеобразие книги П. Петрова уже первые рецензенты и критики «Борели», указавшие на тесную идейно-тематическую связь романа сибирского писателя с прославленным гладковским «Цементом» Один из них даже категорически заявил, что «писатель дал материал, совершенно не освещенный в нашей художественной литературе»[6].
Для своего времени «Бопель» явилась произведением чрезвычайно актуальным и злободневным. В таких книгах, как «Цемент» и «Борель», едва ли не впервые наметились те тенденции, которые станут ведущими в советской литературе начала тридцатых годов. Пафос их сродни таким книгам первой пятилетки, как «Соть» Л. Леонова, «Время, вперед!» В. Катаева, «Гидроцентраль» М. Шагинян, «День второй» И. Эренбурга.
В своем романе П. Петрову удалось верно передать атмосферу эпохи, почувствовать дыхание ее. Выразительная художественная деталь, меткая реплика персонажа помогает воссоздать в нем своеобразный, такой неповторимый колорит времени. Разруха и запустение на далеком сибирском прииске, таежная глушь, где спиваются и опускаются люди, лишенные любимого дела, рвачество и безудержная разбойная удаль какого-нибудь Евграшки Сунцова выпукло, рельефно изображены в романе.
Впечатление достоверности и жизненной правды достигается здесь подчас очень непритязательными и простыми средствами. Чаще всего это удачно найденная подробность в характеристике героя, реплики, которыми обмениваются персонажи, или же точно подмеченные детали обстановки и домашнего обихода. Вот на углу бывшей конторы ветер треплет пожелтевший от времени, вырванный из старой конторской книги листок бумаги — объявление о собрании. Карандашные каракули с хвостиками и закорючками гласят: «Обчее собрание всех рабочих, как мужчин, так и женщин». А вот и начало самого собрания: «— Товарищи… Как мы специяльно ячейка и трудовой народ при советской власти, то председателем назначаем старика Качуру, а секретарем товарища Алеху Залетова. И как повестка собрания всем известна, то специяльно приступаем к докладу..» и т. д.
Здесь все к месту и все отвечает духу времени: не слишком грамотные объявления, и корявые речи, не допускающие возражений, и вырванная из старой расграфленной книги страница — ведь бумаги-то не было!
Столь же выразительна и обстановка собрания дымное, пропахшее плесенью помещение. По углам сети паутины Посредине комнаты громадная железная печь, с десяток покалеченных стульев на двух-трех ногах. С потолка прямо на головы собравшихся «сочится мутная капель». И тут же схваченная цепким взглядом художника любопытная примета времени: в углу под вершковым слоем пыли — одинокое знамя, на котором с трудом можно было разобрать: «Вся власть хозяину земли русской — Учредительному собранию». И реплика одного из персонажей: «Всем служило в свое время».
Последняя деталь особенно примечательна. Она живо воскрешает недавнюю накаленную атмосферу гражданской войны, всю сложность политических споров, когда лозунгами Учредительного собрания прикрывались контрреволюционеры всех мастей — от махровых белогвардейцев до их болтливых приспешников — меньшевиков и эсеров Такая, вовремя найденная подробность в художественном произведении впечатляет куда лучше пространных описаний и комментариев. Когда, скажем, в горьковской пьесе «Достигаев и другие» мы встречаемся с ремаркой «На стене — золотая рама, портрет Николая Второго вынут из рамы, в раме торчат два красных флага», — перед нами сразу же возникает определенная картина, обрастающая множеством ассоциаций.
На страницах «Борели» там и сям рассыпано немало подобных типичных и колоритных примет времени. Читатель романа вместе с главным героем Василием Медведевым с, самого начала погружается в этот странный, но по-своему живописный и суровый мир.
Жутью и тленом пахнуло на Василия, когда он в изрядно потертой видавшей виды шинели впервые после четырехлетней отлучки увидел прииск Боровое. На всем лежала печать заброшенности и разрушения: провалившиеся крыши казарм и жилых построек, вкривь и вкось торчащие стропила, накренившиеся столбы, почерневшие от дождей и непогоды неподвижные и безмолвные чудища сайги — драги Еще более зловещее впечатление производил прииск ночью, когда он погружался во тьму. Электричества давно нет. Только в отдельных казармах скупо мерцают сквозь затянутые брюшиной окна самодельные светцы, вырывая из темноты жалкую домашнюю утварь, какие-нибудь деревянные обрубки, заменяющие столы и стулья. «Боровое умерло в семнадцатом году, — говорит автор, — пышная жизнь последних хозяев с азиатским разгульным ухарством отшумела безвозвратно».
Только что закончилась гражданская война. На заброшенном золотом прииске орудуют мелкие хищники, алчные и жестокие спиртоносы-тунгусники, называющие себя «свободными золотничниками». Последнее оборудование прииска растаскивается по винтику и болтику. Бывшее рабочие нищают и под пьяную руку избивают своих жен на потеху уличным зевакам.
— Представление! Первое действие! Вход за три сухаря! Контракт на пять минут! — потешаются над такими сценами местные балагуры.
— Да неужели это так? — в сотый раз спрашивает себя Василий Медведев. — Неужели прииск погиб не за грош?
Кажется, что все забыли о затерявшемся за сотни верст в тайге Боровом, да и старых рабочих теперь не узнать. Вот как, например, выглядит в первую встречу с Медведевым бывший молотобоец Никита: «Никита надернул на босые ноги рыжие броднишки и подошел к нему вплотную. Его рубаха лоснилась от грязи и пестрела разноцветными заплатами, а одна штанина была разорвана вдоль». «Все тут! — говорит он Медведеву. — У всех такая хламида, Вася! За дровишками в мороз не в чем вылупиться из этого острога. Охоты нет. Соли два месяца не видим. Сухарей в неделю раз отламывается.»
Сколько отчаяния и безнадежности звучит в словах этого выбитого из колеи недавнего рабочего-умельца и партизана: «Неужели для того мы поливали рабочей и партизанской кровью тайгу, чтобы гнусь там разная плодилась?»
С беспощадным реализмом обнажает художник те, казалось бы, непреодолимые препятствия, с которыми пришлось столкнуться его герою, недавнему слесарю-подростку, рабочему парню Медведеву.
Трудная борьба за восстановление прииска составляет в романе тот драматический узел, к которому стягиваются все сюжетные линии повествования. В борьбе проявляются характеры, окончательно определяется позиция каждого из персонажей. В центре этой схватки стоит вчерашний партизан и коммунист Медведев. Напористый и волевой, он пришел на прииск с твердым сознанием необходимости «укреплять золотой фонд республики».