«— Знаешь, Никита! — говорит он старому приятелю. — Республика сколачивает золотой фонд, чтобы им разбить брюхо буржуям в мировом масштабе… Будем драться до конца! Надо моль выкурить с прииска. К черту эту свору барахольную! Надо поднять прииск. Трудовой фронт, товарищи, новая экономическая политика. Новые камешки закладываем».
Образ Медведева выписан в романе резкими и жесткими красками плаката. Автор усиленно подчеркивает в своем герое одни вполне определенные и четкие качества — железную волю и упорство. Подчас он намеренно огрубляет характер Медведева, словно боясь сделать его сентиментальным. Слов нет, время было крутое, и Медведев мог потрясать наганом и советовать технику Яхонтову «зажать зубы до треска» и не поддаваться безнадежному унынию, ибо «так теперь надо». Но когда тот же Медведев, узнав о покушении на своего помощника, говорит рабочим: «Товарищи! Технику Яхонтову — нашему производственному руководителю — попортили шкуру…», то такая речь кажется дикой даже для того времени. Автор далек от какой бы то ни было романтической идеализации своего героя. Медведев малообразован, нередко груб и прямолинейно резок, да и в личной жизни способен на взбалмошные и необузданные поступка. И вместе с тем в нем подкупает цельность характера, избыток нерастраченных сил, напористость и волевая целеустремленность. А где-то подспудно в Медведеве угадываются и душевная мягкость и нежная мечтательность. С какой непосредственностью и силой чувства переживает он крушение семейного счастья, разбитого собственными неумелыми и грубыми руками! Не зря же полюбили его и рабочие И не случайно, конечно, так потянулась к нему Валентина Сунцова, человек иной среды и воспитания.
Особенно ярко проявился характер Медведева в длительном поединке с умным и изворотливым врагом Сунцовым. Именно здесь как нельзя пригодились ему талант организатора, находчивость и мужество, выдержка и стремительность в действиях.
П. Петров верно почувствовал и передал в нравственном облике своего героя, в индивидуальных его качествах типические черты и приметы времени, сформировавшего этот характер. Образ Василия в какой-то мере сродни образу Сафрона из «Перегноя» Л. Сейфуллиной и десятка других персонажей нашей литературы двадцатых годов. Писатель дал его с той самой «всей требухой», о которой говорил Фурманов, размышляя над образом Чапаева.
Медведев — совсем в духе времени! — редко действует убеждением и логикой, он поступает напористо, решительно. На первом же собрании этот человек что называется с порога грохнул: «Рабочий класс не может сейчас отдать управление черту лысому и нечего тут трепать. Кто не желает с нами — тому тайга широка, а можно повернуть дело и другим манером…»
Понадобится время, живой опыт практической работы с людьми, пока порывистый и стремительный Медведев поймет, что одним махом социализм не построишь, что в новых условиях окриком и наганом многого не достигнешь. В конце романа он говорит технику Яхонтову: «Ты знаешь, когда я приехал сюда, то не думал так вот, как сейчас. Я думал, что через военный коммунизм мы прямо к социализму придем, а того не соображал, что мы еще очень бедны и придется учиться делать все, не только воевать».
«Борель» — остросюжетное и остроконфликтное произведение. На страницах романа сшибаются и бушуют страсти, активно действуют два классово-враждебных лагеря, между которыми развертывается борьба не на жизнь, а на смерть. На стороне Медведева — старые кадровые рабочие — драгер и слесарь, старый подпольщик и бунтарь, коновод забастовщиков Качура, молотобоец Никита Лямккн, его жена Настя. К нему тянутся техник Яхонтов, Валентина. Этой группе противостоит анархиствующая свора тунгусников во главе со своим вожаком, «жохом-парнем» Евграфом Сунцовым. В разгульной ватаге Сунцова привольно живут разбойные молодцы типа Ганьки, парня с расплюснутым носом, с широкой арбузообразной физиономией. Опора его — матерые бродяги из беглых уголовников. Образ Сунцова — один, из наиболее ярких в романе. Это несомненная удача автора. Вот как он выглядит в момент первого знакомства: «Верхом на круглом малорослом иноходце, в новом черном полушубке и расшитых бисером тунгусских унтах, он подъезжал то к одной, то к другой компании. На шее у него и через плечо развевался белый шарф. И везде его встречали веселыми криками:
— Живем, Евграха!
Бойко повертываясь, Евграф Иванович улыбался белками цыганских глаз золотничникам».
До приезда Медведева он был некоронованным владыкой прииска. Это о нем говорит Медведеву Вихлястый: «Еграшка Сунцов здесь царь и бог».
Разоряя и терроризируя приискателей, нагло обирая эвенков, упивается своей властью Сунцов. А от него тянутся нити не только к какой-нибудь фельдшерице Лоскутовой, пустой и вздорной бабенке, ненавидящей советскую власть, но и к более крупным хищникам — за границу.
Как известно, первые годы нэпа оживили кое у кого похороненные революцией мечты о реставрации капитализма в России. К лакомому русскому куску потянулись с надеждой поживиться длинные руки разных мистеров и лордов. В романе есть характерная сцена: бывший владелец северных приисков Африкан Сотников продает не принадлежащие ему сибирские земли крупному европейскому дельцу Стимменсу, только что прибывшему в Россию.
«— Это, лорд, новая Америка… Подумайте, какие Чикаго можно выбухать здесь за один год, если отрезать край вот поселе. — Толстый палец визгливо чиркнул по глянцу. — Здесь линия Великого Сибирского пути — железная дорога.
Дух захватило у лорда от такого предложения, и костлявые пальцы с перстнями запрыгали по кружкам, золотые зубы выстукивали дробь.
— Здесь нужно иметь своих людей? — Лорд дрожал, как игрок у рулетки».
Вот таким «своим» человеком у лордов стимменсов и отечественных «чумазых» Сотниковых и был Евграшка Сунцов. Путь Сунцова — путь индивидуалиста и отщепенца, скатившегося к открытому бандитизму. Ослепленный зоологической ненавистью к новому, Сунцов не останавливается даже перед зверским покушением на родную сестру, вставшую по другую сторону баррикад.
Так, не скрывая трудностей и ошибок, не идеализируя своих героев, ведет нас художник от одной преодоленной преграды к другой, чтобы в конце романа показать преображенный, оживший прииск, изменившихся людей, пробужденных к жизни и творческому труду волею партии, энергией беззаветных энтузиастов. Первые тяжелые взмахи парового молота, долгие годы стоявшего без движения и теперь наполняющего своим гулом тайгу, пуск первой драги заставляют учащенней и радостней биться сердца не только героев, населяющих роман, но и читателей.
«Борель» подкупает широтой охвата событий, динамически развивающимся повествованием, живыми подробностями и приметами времени и, наконец, добротно разработанными, цельными характерами, будь то Медведев, Сунцов или же эпизодически мелькающие, но пластически выразительные фигуры старого Лямки забубенного бандита Ганьки и др. Трудно забыть, скажем, маленькую, пухлую фельдшерицу Лоскутову, что постоянно обнажает в улыбке два вставных золотых зуба и цедит сквозь них с хрипотцой свое излюбленное «Господа!», ту самую Лоскутову, которая кажется Валентине «захватанной, подержанной, как карты в руках пьяных игроков».
Сочно, порой, может быть, излишне натуралистично выписаны художником бытовые сцены и диалоги. Они искрятся юмором, меткими народными словечками и речениями, пословицами и поговорками: «Ах ты, птица ты мымра, волосяные крылья! Черт ты Вихлястый!». «А на охоте и святые пивали» «Не поймамши птицы, щиплют перо», «Рабочий конь солому ест, а овес плясунам» и т. д.
Особенно удалось писателю передать настроение толпы. Здесь нет почти никаких портретных красок, людей и их лиц не видно. Слышны только задиристые реплики. Они-то и создают целостную картину и настроение. С таким своеобразным групповым портретом, точнее речевой характеристикой коллектива мы встречаемся уже в самом начале романа при первом же столкновении Медведева с Сунцовым. А вот другая сценка. Собрание рабочих Василий подходит к столу и с минуту молча всматривается в лица приискателей. «Толпа от нетерпения ширяла друг друга под бока:
— Вишь, думат, как лучше опутать народ.
— Нет, должно, забыл, с чего начинать.
— Котелок заклинило. Изговорился весь чисто, видать…»
На таких же репликах построен и эпизод с клубным спектаклем. Пьеса захватила зрителей. Переживания их непосредственны и эмоциональны, они сразу же выливаются в гул одобрения или возмущения всем происходящим на сцене.
«— Ого! Эта ему не та, золотозубая шлюха.
— Мотри, как режет: глаза-то, как ножи!
— Вот как пыряет она этого золотопогонника…
И когда Валентина ударила офицера по щеке, зал одобрительно ухнул.
— Вот это так!
— Дай и той, чтобы не обидно было!
— Не подарок им — рабочая девка!»
Словесная ткань «Борели» отличается живописностью, хорошим подбором красок. Вместе с тем здесь нельзя не указать и на чрезмерную перегруженность повествования вульгаризмами, грубыми словечками и оборотами. Впрочем, натуралистичность языка «Борели» — явление историческое Это своеобразная болезнь роста, те родимые пятна времени, которыми отмечены многие произведения тех лет. Ведь как известно, и Федор Гладков, и Александр Фадеев, да и другие наши писатели позднее тщательно очищали свои первые книги от натуралистических излишеств.
Вне учета конкретно-исторической обстановки и времени трудно уяснить себе эту особенность книги Петрова. «В этой вещи, — признавался писатель, — я не избежал натурализма. Главный герой романа Василий Медведев настолько был «натурален», что позднее… пришлось наделять его новыми, более мягкими чертами, устраняя прежние грубо-натуралистические»[7]. По словам автора, увлечение натурализмом объяснялось оторванностью от хорошей литературной среды и, если угодно, данью времени и господствовавшим вкусам. «На читке «Борели», — вспоминает он, — среди любителей литературы один из студентов техникума заметил, что язык моих героев и вообще язык всей вещи — слащавый, для нежных женщин»